Город пробужденный (ЛП) - Суйковский Богуслав

Кадмос поспешно затащил Керизу за выступ стены и, схватив ее за обе руки, сжимая их с силой, спросил с тревогой, но и с радостью:

— Где ты была? Кериза, я так за тебя боялся! Еще до штурма я принес жертву в храме Танит! Жрица Лабиту утешала… Неважно! Ты здесь! О, говори, любимая!

Лишь более сильным пожатием рук он временами выдавал свой гнев или страх и выслушал всю, поспешно, вкратце рассказанную историю с внешним спокойствием.

Хотя он неотрывно смотрел в глаза Керизе, он не забывал о битве и дважды даже прервал ее. Один раз, чтобы оттолкнуть большое копье, которое упало сверху, заскрежетало по камням и древком едва не ударило Керизу по ногам. Второй раз, когда почти одновременно свалились двое из обслуги ближайшей катапульты. Тогда он крикнул:

— Муттон! Эту катапульту убрать отсюда! Уже пять человек при ней пало! Плохое место!

И тут же повернулся к Керизе, чтобы доказать, что внимательно слушал ее рассказ:

— Эта Лаодика была, верно, самой усердной простибулой среди скучающих богачек. Что она способна проявить стойкость, я и не думал! О, говори, говори дальше!

— Тридон! — воскликнул он, выслушав остаток рассказа. — Старый негодяй, но по-своему честен! Не забыл! Ха, Мелькарт получит от меня щедрую жертву! Благодаря ему ты спаслась! Говоришь, в той расселине удобная гавань? Клянусь всеми демонами моря и скал! Ведь и я там вылезал, когда как раз покинул Тридона! Тьфу, кабиры мне разум помутили, я думал, это та, которую мы завалили после попытки высадки римлян! А это ведь в другой стороне! Надо предупредить Гасдрубала! Он пренебрегает полуостровом Мегара, слабые дозоры там держит…

— И продажные! — с нажимом напомнила Кериза. — Бомилькар проводил через калитку у кладбищ кого хотел! Я же видела! Калитка была открыта, а рядом — никого!

— Верно! Псы! Но как дознаться, кто тогда нес службу? Нужно будет поставить там самых надежных, неподкупных людей!

— А есть ли такие? — с горечью спросила Кериза. — Все дело лишь в том, сколько и чем платить! Одного прельстит золото, другого — девка…

— А третьего — сытная еда! — с тревогой признал Кадмос. — О, это скоро может стать величайшим искушением! Знаешь, что оказалось? Склады Гимилькара и Эшмуназара пусты!

— Потому-то они и бежали!

— Верно, кто-то их предупредил. Ибо Гасдрубал приказал забрать эти склады и выдавать продовольствие экономно тем, у кого нет своих запасов. А тут оказалось, что ничего нет! Ах, псы, подлые, прокаженные псы! Гасдрубал рассчитывал, что там продовольствия хватит хоть на год, а между тем…

— Но что случилось? Куда делись такие огромные запасы? — спросила перепуганная Кериза.

Она постоянно была среди людей и лучше знала их беды, чем Кадмос, думавший лишь о войске и этим войском оплачиваемый и кормимый, и лучше знала, как тяжело приходится большей части населения. Теперь, когда город окружен и заперт, когда склады могли бы стать спасением!

— Куда делись? Неизвестно! Но я бы не удивился, если бы они достались римлянам! — взорвался Кадмос. — От таких негодяев можно ожидать чего угодно! Лишь бы нажиться!

— Это правда, — признала Кериза. — Некоторые, да, некоторые из них унесли столько золота, что едва могли его поднять! Бомилькар отобрал у них все и еще заставил грести!

Переутомление, нервное напряжение стольких дней внезапно взяли верх, и Кериза прижалась к плечу любимого, содрогаясь в приступе рыданий. Но так же внезапно плач этот перешел в неестественный, нервный смех.

— Эшмуназар? Ха-ха-ха! Его-то рука богов настигла быстро! Знаешь ли ты, ах, знаешь ли, что, когда мы спускались в ту расселину, он поскользнулся и растерял все свои сокровища? А Бомилькар в гневе приказал за это бросить его за борт! Ха-ха-ха! Понимаешь? Как… как паршивого пса! Такого, у которого клочьями лезет шерсть! А у Эшмуназара так же вылезали искусственные пряди из завитой бороды!

Она с усилием овладела собой и с минуту стояла так, прижавшись к плечу Кадмоса, лишь быстро и прерывисто дыша. Огромный камень, выпущенный из онагра, загудел над ними и с грохотом ударился в третью стену. Там раздался крик, издалека донесся грохот катящихся обломков, но они не обратили на это внимания.

Кериза начала шептать мягко, тихо, но Кадмос услышал бы ее даже сквозь величайший шум и грохот:

— Тридон отпустил меня и отвез, когда я сказала, что я твоя жена, дорогой! Я знаю, ты хотел… Я откладывала, но думаю, что была неправа! Если… если ты еще хочешь… Пусть то, что я сказала Тридону, станет правдой!

— О, любимая! — Кадмос схватил девушку в объятия и радостно прижал к себе. — Наконец-то! Скорее! Бежим в храм! К Танит, правда?

— Но, дорогой мой, ведь еще ночь! Храм закрыт! Да и ты не можешь сейчас уйти со стен! Ведь штурм!

— Это не штурм! — Кадмос презрительно махнул рукой. — Это даже не подготовка к штурму! Но… но ты права! Я не могу сейчас уйти! Утром меня сменит Герастарт. Тогда и пойдем! Только… только у меня нет дома, куда можно было бы внести пылающие головни из твоего очага!

— Очаг? — тихо прошептала она. — Дорогой мой, разве этот пылающий город — не наш общий, самый священный очаг?

Внезапно она подняла голову, взглянула ему в глаза твердо, решительно. И через мгновение прошептала:

— Лаодика пела на веслах, хоть ее за это страшно били. Пела: «Хой, Адон, вэ хой Родох!» Она думала о городе! Но это неправда! Не горе, а победа и слава! А у нас должны быть дети, много детей, чтобы воспитать их людьми, по-настоящему любящими свой город! Не такими, что решились на великий поступок лишь в час ужаса! А до того думали лишь о себе! И не такими, для которых божество — золото, а отечество — любая страна, где им хорошо!

54

Элиссар умела, хоть и с величайшим трудом, скрывать от мужа и от людей свое огромное изнеможение, но Лабиту заметила это сразу. Поэтому она в нескольких словах объяснила причину своего прихода и тут же приступила к делу.

— Я пришла с просьбой, достопочтенная! Скорее к твоему мужу. Но боюсь, он отвергнет ее, даже не выслушав до конца, поэтому я решила просить тебя, баалат! Твое слово, может быть, только твое, значит для вождя все!

Элиссар испытующе взглянула на жрицу и со вздохом отвернулась. Лабиту так отчетливо сделала ударение на словах «только твое». Значит, это не только ее, любящей жены, наблюдение, но и других. Лабиту теперь почти не покидает храма. Значит, эти наблюдения ей кто-то подсказывает. Хотя… чему тут удивляться! В такие времена, как сейчас, на вождя смотрят все. И видят все!

Ибо нельзя обманываться и закрывать глаза на очевидное: Гасдрубал изменился. А вернее, меняется постоянно. Он перестал созывать советы, не допускает к себе людей, а когда не может этого избежать, становится нетерпелив, гневлив, любой совет или указание встречает вспышкой злобы. Стал неровен, почти непредсказуем. Когда Кериза, жена Кадмоса, рассказала историю побега Бомилькара, он приказал распять на калитке всех командиров стражи, что стояли там поочередно. И не дал себе даже объяснить, что среди них наверняка есть невиновные. Зато сотника, который бежал со стен и пытался укрыться в притоне Атии, приговорил лишь к разжалованию и перевел в отряд Кадмоса. Потому что тот, отчаявшийся, не оправдывался и не скулил, а открыто говорил: «Все равно мы погибнем, так что хочу еще хоть чего-то вкусить перед смертью, прежде чем голод отнимет у меня мужскую силу!»

Одно в Гасдрубале оставалось неизменным — отвага. Он появлялся в каждом угрожаемом месте, подставлялся под снаряды, казалось, искал смерти. И хоть он ничего не говорил, Элиссар знала, что так оно и есть. Гасдрубал, спавший прежде крепко и спокойно, теперь — если приходил на ночь домой — метался во сне, стонал и выкрикивал что-то хаотичное, странное. Но Элиссар, казалось, угадывала смысл. Она чувствовала, знала подсознательно, с каких пор начались эти тревожные перемены. Она присутствовала, когда шпион Спендий, италик, ненавидевший Рим, прибыл с вестями. Он приплыл ночью, нагой и усталый, и сразу же пришел к вождю.