И действительно, в тот же день, когда экипаж ее высочества выехал из Страсбурга, я получил приказ сопровождать его. И с того момента я безотлучно скакал рядом с дверцей кареты дофины.
– Ну и ну! – хмыкнул барон с той же усмешкой. – Ну и ну! Это, конечно, было бы поразительно, но вполне возможно.
– О чем вы, отец? – простодушно поинтересовался молодой человек.
– Да так, своим мыслям, – отвечал барон.
– И все-таки, дорогой брат, – вступила в разговор Андреа, – я так и не поняла, как при всем этом дофина может приехать в Таверне.
– Потерпи. Вчера вечером, часов около одиннадцати, мы прибыли в Нанси и при свете факелов ехали через город. Дофина подозвала меня. «Господин де Таверне, – сказала она, – прикажите ехать быстрей». Я показал знаком, что дофина велит увеличить скорость. «Завтра я хочу выехать пораньше», – сообщила она. «Ваше высочество желает проехать завтра побольше?» – осведомился я. «Нет, просто хочу сделать остановку в пути». При этих словах меня в сердце толкнуло какое-то предчувствие. «Остановку?» – переспросил я. «Да», – подтвердила ее высочество. Я не произнес ни слова. «Вы не догадываетесь, где я хочу сделать остановку?» – с улыбкой спросила она. «Нет, ваше высочество». – «Я хочу сделать остановку в Таверне». – «Господи! Зачем?» – воскликнул я. «Чтобы повидать вашего отца и вашу сестру». – «Моего отца? Сестру?.. Но откуда вашему высочеству известно…» – «Я поинтересовалась и узнала, что они живут в двухстах шагах от дороги, по которой мы едем, – объяснила дофина. – Отдайте приказ остановиться в Таверне».
На лбу у меня выступили капельки пота, и я с трепетом, надеюсь понятным вам, осмелился сказать дофине: «Ваше королевское высочество, дом моего отца недостоин принимать столь высокопоставленную особу». – «Отчего же» – удивилась она. «Мы бедны, ваше высочество». – «Тем лучше, – сказала дофина. – Я уверена, что именно поэтому встречу там самый простой и сердечный прием. И как бы ни было бедно Таверне, надеюсь, там найдется чашка молока для друга, для той, кто хочет на миг забыть, что она является австрийской эрцгерцогиней и французской дофиной». – «О, ваше высочество!» – с поклоном воскликнул я. И все. Почтение не дозволило мне продолжать спор.
Я надеялся, что ее высочество забудет про свое намерение, что утром свежий ветер дороги развеет эту фантазию, однако ошибся. Когда в Понт-а-Мусоне меняли лошадей, дофина спросила, далеко ли до Таверне, и мне пришлось сказать, что не больше трех лье.
– Экий недотепа! – воскликнул барон.
– А что было делать? Притом дофина, похоже, почувствовала, что я в замешательстве. «Не бойтесь, – сказала она, – я недолго задержусь. Но раз вы грозитесь, что прием будет для меня мучительным, мы будем квиты, так как в день своего прибытия в Страсбург я тоже заставила вас помучиться». Скажите, отец, как можно было противиться после столь любезных слов?
– Невозможно, – согласилась Андреа. – И если ее высочество действительно такая добрая – а мне кажется, что так оно и есть, – то она удовлетворится, как сама сказала, цветами, которые я ей поднесу, и чашкой молока.
– Да, – согласился барон, – но только вряд ли ей придутся по вкусу мои кресла, на которых она переломает кости, и стенные панели, которые оскорбят ее взор. Черт бы побрал все эти причуды! Хорошенькой правительницей Франции будет женщина, позволяющая себе такие фантазии! Дьявольски интересная восходит заря нового царствования!
– Отец, как вы можете так говорить о принцессе, оказавшей нам столь высокую честь!
– Я предпочел бы бесчестье! – воскликнул старик. – Кто сейчас знает про Таверне? Никто. Наша родовая фамилия дремлет под развалинами Мезон-Ружа, и я надеялся, что она вновь выйдет из безвестности, но при других обстоятельствах – когда придет надлежащее время. Однако мои надежды оказались тщетны: из-за каприза какой-то девчонки она явится на свет потускневшая, запорошенная пылью, жалкая, ничтожная. И скоро падкие на все смешное, живущие скандалами газеты примутся трепать ее в своих гнусных статейках, описывая посещение могущественной принцессой жалкой лачуги Таверне. Черт побери! У меня родилась идея!
Барон произнес это таким тоном, что брат и сестра вздрогнули.
– Что вы хотите сказать, отец? – спросил Филипп.
– А то, – проворчал барон, – что полезно знать историю. Если граф Медина [49] мог поджечь собственный дворец ради того, чтобы заключить в объятия королеву, я могу поджечь какой-нибудь сарай, чтобы избавиться от необходимости принимать дофину. Пусть принцесса приезжает.
Молодые люди, расслышавшие только последние слова, с беспокойством переглянулись.
– Пусть приезжает, – повторил Таверне.
– Она вот-вот будет здесь, – объявил Филипп. – Я поскакал через лес Пьерфит, чтобы на несколько минут опередить дофину со свитой, так что ее скоро следует ждать.
– В таком случае нельзя медлить, – произнес барон и со стремительностью двадцатилетнего юноши выбежал из гостиной, помчался в кухню, выхватил из очага горящую головню и помчался к сеновалу, заполненному соломой, сухой люцерной и бобовиной. Когда он уже был около сенного сарая, сзади неожиданно вынырнул Бальзамо и схватил его за руку.
– Что вы делаете, сударь? – воскликнул он, вырывая из рук барона головню. – Австрийская эрцгерцогиня – это ведь не коннетабль де Бурбон [50], чье присутствие так оскверняло дом, что лучше было его сжечь, нежели допустить, чтобы в него вступил презренный предатель.
Барон, бледный, дрожащий, недвижно застыл; с его уст исчезла привычная улыбка. Ему ведь пришлось собрать все свои силы, чтобы ради защиты чести – чести в его понимании – принять решение, исполнение которого превратило бы вполне сносное, хоть и скромное, существование в полнейшую нищету.
– Поспешите, сударь, – продолжал Бальзамо, – у вас едва остается время сбросить домашний халат и облечься в наряд, более приличествующий случаю. Когда при осаде Филипсбурга я познакомился с бароном де Таверне, у него был большой крест ордена Святого Людовика. Я не знаю такого наряда, который не выглядел бы богатым и элегантным, будучи украшен этим орденом.
– Сударь, – отвечал ему Таверне, – но ведь тогда дофина увидит то, чего я не хотел бы показывать даже вам, – в каком я прозябаю ничтожестве.
– Успокойтесь, барон. Все будут настолько заняты, что даже не обратят внимания, новый у вас дом или старый, богат он или беден. Проявите, сударь, гостеприимство, это ваш долг дворянина. Что же останется делать врагам ее королевского высочества, а их у нее немало, если ее друзья станут поджигать свои замки, лишь бы не принимать ее под своим кровом? Не предвосхищайте грядущих неистовств – всему свое время.
Г-н де Таверне подчинился с той же безропотностью, какую он уже продемонстрировал однажды, и пошел к детям, которые, беспокоясь из-за отсутствия отца, повсюду разыскивали его.
Бальзамо же молча удалился, словно для того, чтобы завершить некое начатое дело.
14. Мария-Антуанетта-Иозефа, эрцгерцогиня Австрийская
Бальзамо был прав – времени почти не оставалось: обычно тихий подъезд, ведущий от проезжей дороги к дому барона де Таверне, огласился стуком колес, топотом копыт и голосами.
Показались три кареты, и ехавшая первой, хоть и была раззолочена и украшена мифологическими барельефами, выглядела, невзирая на все свое великолепие, такой же запыленной и так же заляпанной грязью, как остальные; она остановилась у ворот, которые держал распахнутыми Жильбер, чьи глаза и нервная дрожь свидетельствовали о волнении, охватившем его при виде стольких высокопоставленных особ.
