Ветви раздвинулись, и прямо напротив Марии-Антуанетты появился Жозеф Бальзамо.
15. Магия
Бальзамо низко поклонился, но почти сразу же поднял умное, выразительное лицо и уставился неподвижным, хотя и почтительным взглядом на дофину, ожидая, когда она обратится к нему.
– Если это о вас, сударь, говорил нам господин де Таверне, то подойдите ближе: мы хотим видеть, как выглядит волшебник, – сказала Мария-Антуанетта.
Бальзамо сделал шаг вперед и снова поклонился.
– Итак, ваша профессия – предсказывать будущее, – заметила дофина, разглядывая Бальзамо с любопытством, быть может несколько большим, чем она хотела бы выказать, и отхлебывая мелкими глотками молоко.
– Да, ваше высочество, я предсказываю будущее, но это не моя профессия, – ответил Бальзамо.
– Мы были воспитаны в принципах просвещенной веры, – сказала дофина, – и единственные таинства, которые мы принимаем за истину, суть таинства католической религии.
– Они, несомненно, достойны всяческого почитания, – крайне серьезно промолвил Бальзамо, – но присутствующий здесь князь церкви господин кардинал де Роган может подтвердить вашему высочеству, что это не единственные таинства, заслуживающие уважения.
Кардинал вздрогнул: он никому не называл своего имени, никто здесь его не произносил, и, однако, иностранец знал его.
Мария-Антуанетта, похоже, не обратила внимания на это обстоятельство и продолжала:
– Но вы, сударь, по крайней мере должны признать, что они единственные, которые не оспариваются.
– Ваше высочество, – с той же почтительностью, но и с прежней твердостью отвечал Бальзамо, – наряду с верой существует еще и достоверность.
– Вы, господин колдун, изъясняетесь несколько темно. Сердцем я настоящая француженка, но у меня еще недостает знаний и я не слишком хорошо понимаю тонкости языка. Правда, мне сказали, что господин де Бьевр [52] обучит меня всему. Но пока что я вынуждена попросить вас быть менее загадочным, если вы хотите, чтобы я вас понимала.
– А я, ваше высочество, – меланхолически покачав головой, промолвил Бальзамо, – попрошу у вас позволения продолжать изъясняться темно. Мне было бы крайне огорчительно открыть столь великой принцессе будущее, которое, вполне возможно, не соответствовало бы ее чаяниям.
– О, это уже гораздо серьезней, – бросила Мария-Антуанетта. – Вы намерены разжечь мое любопытство, надеясь, что я стану настаивать, чтобы вы мне погадали.
– Напротив, ваше высочество. Не дай мне бог быть принужденным к этому, – холодно отпарировал Бальзамо.
– Ну разумеется, – рассмеялась принцесса. – Ведь это поставило бы вас в весьма затруднительное положение.
Но никто из придворных не подхватил смех дофины, и он замер в тишине. Все присутствующие ощущали воздействие этого необыкновенного человека, ставшего на миг центром всеобщего внимания.
– Ну признайтесь, – настаивала дофина.
Бальзамо поклонился, не произнеся ни слова.
– Но тем не менее это ведь вы предсказали господину де Таверне мой приезд? – продолжала дофина с чуть заметным нетерпеливым жестом.
– Я, ваше высочество.
– И как же он это сделал, барон? – обратилась к Таверне дофина, испытывавшая уже потребность услышать новый голос: очевидно, она сожалела, что затеяла разговор, однако прерывать его тем не менее не хотела.
– Самым простейшим образом: глядя в стакан с водой, – ответил барон.
– Это правда? – осведомилась дофина у Бальзамо.
– Да, ваше высочество, – подтвердил он.
– Значит, это ваша гадательная книга? Она, во всяком случае, безвредна, так пусть же и ваши слова будут не менее прозрачны!
Кардинал улыбнулся.
Барон подошел ближе.
– Вашему высочеству нечему учиться у господина де Бьевра, – заметил он.
– Не льстите мне, любезный хозяин, – весело откликнулась дофина, – или уж польстите как-нибудь по-другому. По-моему, я выразилась довольно заурядно. Но вернемся к этому господину.
Мария-Антуанетта обернулась к Бальзамо, к которому, вопреки ее воле, дофину, казалось, притягивала некая неодолимая сила, как порой человека влечет на то место, где его подстерегает беда.
– Если для господина барона вы прочли будущее в стакане воды, не могли бы вы для меня прочесть его в графине?
– Могу, ваше высочество, – ответил Бальзамо.
– Почему же вы сейчас отказываетесь это сделать?
– Потому что будущее – это неизвестность, ваше высочество, и если я увижу в нем какое-нибудь облачко, то…
Бальзамо остановился.
– То что же? – поинтересовалась принцесса.
– То, как я уже имел честь сказать, мне, к моему великому сожалению, придется огорчить ваше королевское высочество.
– Вы меня уже знали прежде или видите впервые?
– Я имел честь видеть ваше высочество еще совсем ребенком вместе с вашей августейшей матушкой в вашей родной стране.
– Вы видели мою матушку?
– Да, я удостоился этой чести. Это великая и могущественная королева.
– Императрица, сударь.
– Я хотел сказать «королева сердцем и умом», и тем не менее…
– Вы осмеливаетесь на умолчания, когда речь идет о моей матери, сударь? – с негодованием молвила дофина.
– И у величайших людей бывают слабости, ваше высочество, особенно когда они уверены, что действуют во благо своим детям.
– Надеюсь, история не удостоверит ни одной такой слабости у Марии-Терезии, – заметила Мария-Антуанетта.
– Потому что история не узнает то, что известно императрице Марии-Терезии, вашему королевскому высочеству и мне.
– Выходит, сударь, у нас троих есть общая тайна? – пренебрежительно улыбнувшись, бросила дофина.
– Да, у нас троих, – спокойно ответил Бальзамо.
– И вы нам ее скажете, сударь?
– Если я ее скажу, она перестанет быть тайной.
– Не важно, все равно говорите.
– Вы желаете этого, ваше высочество?
– Да, желаю.
Бальзамо поклонился.
– Во дворце Шенбрунн, – начал он, – есть кабинет, который называют Саксонским из-за великолепных фарфоровых ваз, украшающих его.
– Да, – подтвердила дофина. – И что же?
– Кабинет этот является частью собственных апартаментов ее величества императрицы Марии-Терезии.
– Правильно.
– В этом кабинете она обыкновенно пишет приватные письма…
– Да.
– На великолепном бюро работы Буля [53], подаренном императору Францу Первому [54] королем Людовиком Пятнадцатым.
– Покуда все, что вы говорите, сударь, верно, но это может быть известно любому.
– Ваше высочество, соблаговолите набраться терпения. Однажды утром часов около шести императрица была еще в постели, а ваше высочество вошли в этот кабинет через дверь, которой дозволено было пользоваться только вам, любимейшей из августейших дочерей ее величества императрицы.
– Дальше, сударь.
– Ваше высочество подошли к бюро. Ваше высочество должны помнить, поскольку это было ровно пять лет назад.
– Продолжайте.
– Итак, ваше высочество подошли к бюро. На нем лежало письмо, которое императрица написала накануне вечером.
– Ну и?..
– Ваше высочество прочли это письмо.
Дофина слегка покраснела.
– Прочтя его, ваше высочество, очевидно, остались недовольны некоторыми выражениями, поскольку, взяв перо, собственноручно… – Дофина, казалось, с тревогой ждала продолжения. Бальзамо закончил: – …вычеркнули два слова.
– И что же это были за слова? – нетерпеливо вскричала Мария-Антуанетта.
– Первые слова письма.
– Я спрашиваю вас, не где они были написаны, а что означали?
– Вне всякого сомнения, чрезмерно пылкое свидетельство чувств к лицу, которому было адресовано письмо. По крайней мере, в этой слабости, как я только что говорил, можно обвинить вашу августейшую матушку.
– Значит, вы помните эти два слова?
