– Будет.
– Сильно?
– Слишком сильно.
– Так какие же несчастья, спрашиваю я вас, могут угрожать мне, если у меня будут любовь моего супруга и поддержка моей семьи?
– Их окажется недостаточно.
– Но разве не останется со мной любовь и поддержка народа?
– Любовь и поддержка народа!.. Это океан во время штиля. А доводилось ли вам, ваше высочество, видеть океан в бурю?
– Творя добро, я предотвращу бурю, но, если она поднимется, я взметнусь вместе с ней.
– Чем выше вал, тем глубже бездна.
– Со мной останется Бог.
– Бог не защитит тех, кого сам осудил.
– Уж не хотите ли вы сказать, сударь, что я не стану королевой?
– Нет, ваше высочество, напротив. Но лучше бы, если бы небу было угодно, чтобы вы не стали ею.
Мария-Антуанетта презрительно улыбнулась.
– Внемлите, ваше высочество, и вспоминайте, – продолжал Бальзамо.
– Я слушаю, – отвечала дофина.
– Вы обратили внимание, – задал вопрос прорицатель, – на гобелен в комнате, где вы провели первую ночь после въезда во Францию?
– Да, сударь, – с содроганием ответила принцесса.
– Что же было изображено на этом гобелене?
– Избиение младенцев.
– И ваше высочество не станет отрицать, что зловещие фигуры убийц запали вам в память?
– Не стану, сударь.
– Так. А во время грозы вы ничего не заметили?
– Молния повалила дерево слева, и оно, падая, чуть не раздавило мою карету.
– Это знамения, – мрачно произнес Бальзамо.
– И дурные?
– Мне кажется, трудно расценивать их иначе.
Дофина склонила голову, погрузившись на несколько секунд в сосредоточенное молчание, но тут же вскинула ее и спросила:
– Как умрет мой супруг?
– Лишившись головы.
– Как умрет граф Прованский?
– Лишившись ног.
– Как умрет граф д’Артуа?
– Лишившись двора.
– А я?
Бальзамо отрицательно покачал головой.
– Скажите… – настаивала дофина. – Ну говорите же…
– Больше я ничего не смею сказать.
– Но я желаю, чтобы вы сказали! – дрожа от нетерпения, воскликнула Мария-Антуанетта.
– Сжальтесь, ваше высочество…
– Да говорите же!
– Нет, ваше высочество, ни за что!
– Говорите, сударь, – с угрозой в голосе промолвила Мария-Антуанетта, – говорите, или я решу, что все это было лишь смехотворной комедией. И берегитесь, опасно проделывать подобные шутки с дочерью Марии-Терезии, женщины… в чьих руках жизнь тридцати миллионов человек.
Бальзамо продолжал молчать.
– Значит, больше вам ничего не известно, – презрительно передернув плечами, бросила принцесса, – или, вернее, ваше воображение просто-напросто истощилось.
– Уверяю вас, ваше высочество, мне известно все, – отвечал Бальзамо, – и раз уж вы решительно желаете…
– Да, желаю.
Бальзамо взял графин, все так же стоявший в золотой чаше, отнес его в самое темное место у задней стенки беседки, где из искусно обтесанных обломков скал был сложен грот. Затем, взяв эрцгерцогиню за руку, подвел ее к мрачному входу в грот.
– Вы готовы? – задал он вопрос дофине, которая была даже немного напугана его неожиданными манипуляциями.
– Да.
– Тогда на колени, ваше высочество, на колени! Вам будет легче молить Бога, чтобы он избавил вас от ужасной развязки, которая предстанет вашим очам.
Дофина машинально подчинилась и рухнула на колени.
Бальзамо дотронулся жезлом до хрустального шара, в котором явно возникло какое-то темное, страшное изображение.
Дофина попыталась встать, покачнулась, упала, испустила душераздирающий крик и потеряла сознание.
Вбежал барон – принцесса была без чувств.
Она пришла в себя через несколько минут.
Прижав ладонь ко лбу, словно человек, пытающийся что-то вспомнить, она вдруг с невыразимым ужасом крикнула:
– Графин!
Барон принес графин. Вода в нем была чиста и прозрачна.
А Бальзамо исчез.
16. Барон де Таверне начинает верить, что ему наконец улыбнулось счастье
Первым, кто обнаружил обморок дофины, был, как мы уже сказали, барон де Таверне; он держался настороже, весьма обеспокоенный возможными последствиями разговора между нею и прорицателем. Он услыхал крик, который издала ее высочество, увидел, как Бальзамо торопливо пробирается среди деревьев, и вбежал в беседку.
Первое, что произнесла Мария-Антуанетта, была просьба показать графин, второе – не причинять зла колдуну. Распоряжение оказалось крайне своевременным: Филипп де Таверне уже устремился, словно разъяренный лев, по следу, и тут голос дофины остановил его.
Подоспела статс-дама дофины и принялась расспрашивать ее по-немецки, однако на многочисленные вопросы Мария-Антуанетта ответила только, что Бальзамо был крайне почтителен и что с нею, очевидно, случился приступ нервной горячки, вызванной усталостью от долгой дороги и вчерашней грозой.
Ответы были переведены г-ну де Рогану, который ждал объяснений, но сам расспрашивать не осмеливался.
При дворе довольствуются уклончивыми ответами, и, хотя объяснения дофины ничуть не удовлетворили придворных, они сделали вид, будто совершенно удовлетворены. И тут подошел Филипп.
– Ваше королевское высочество, – доложил он, – я прибыл во исполнение вашего приказа, дабы напомнить, что полчаса, отведенные вашим высочеством на пребывание здесь, к моему величайшему сожалению, истекли и лошади поданы.
– Хорошо, сударь, – ответила она, сделав очаровательный, но в то же время болезненно-вялый жест. – Однако я вынуждена изменить планы. Сейчас я не способна ехать… Думаю, если я посплю несколько часов, этот небольшой отдых восстановит мои силы.
Барон побледнел. Андреа с тревогой взглянула на отца.
– Но наше жилище недостойно вашего высочества, – пробормотал де Таверне.
– О, прошу вас, сударь, не беспокойтесь, – отвечала дофина голосом, свидетельствующим, что она вот-вот может лишиться чувств. – Мне нужно только немножко отдохнуть.
Андреа тут же удалилась, чтобы приготовить свою спальню. Она была не слишком большая и, наверное, не отличалась особой роскошью, однако в комнате девушки-аристократки, какой была Андреа, пусть даже она бедна, как Андреа, всегда есть нечто милое, что не может не порадовать взор другой женщины.
Все придворные выказывали желание прислуживать дофине, но она с меланхолической улыбкой, словно не имея сил говорить, сделала знак, что хочет остаться одна.
Свита удалилась во второй раз. Принцесса проводила ее взглядом и, когда за деревьями исчез последний кафтан, последний шлейф платья, в задумчивости спрятала побледневшее лицо в ладони.
Поистине зловещие предзнаменования сопутствуют ей во Франции! Ее спальня в Страсбурге – первая, в которую она вступила после приезда во Францию, страну, где ей предназначено стать королевой, – была драпирована гобеленом, изображающим избиение младенцев; во время вчерашней грозы дерево рухнуло чуть ли не прямо на ее карету; наконец, она услышала предсказания этого необыкновенного человека, предшествовавшие невероятному видению, тайну которого дофина, похоже, решила от всех скрывать.
Минут через десять вернулась Андреа. Она пришла, чтобы доложить, что комната приготовлена. Все понимали, что приказ дофины не тревожить ее не касается Андреа, и девушка беспрепятственно вошла в беседку.
Несколько секунд она стояла перед принцессой, не решаясь обратиться к ней, настолько глубоко ее высочество была погружена в свои мысли.
Наконец Мария-Антуанетта подняла голову и, улыбнувшись, знаком показала Андреа, что та может говорить.
– Комната вашего высочества готова, – доложила та. – Мы только умоляем…
Но дофина не дала ей закончить.
