Семейные ценности (СИ) - "Stephaniya"

Рука эльфа дрогнула, лезвие еще один раз полоснуло по коже Императора, раскрывая царапину шире, и в следующий миг Иорвет убрал ладонь с кинжалом. Эмгыр, не оборачиваясь, потянулся к столу, у которого сидел, взял белый платок, едва уловимо пахнущий розами — пахнущий Рией — и прижал его к ране. Она была неглубокой и совершенно неопасной, но кровь Императора в последнее время долго не хотела останавливаться даже при самых незначительных порезах.

— У тебя минута, — выговорил эльф, словно нанес по одному удару кинжала на каждое слово, — объяснись.

— Ты сам сказал, подсчет секунд не имеет значения, — ответил Император, — если ты хочешь выслушать меня, ты выслушаешь. Если нет — убьешь не через минуту, так через две. Ты прав — стража не успеет вмешаться.

Он снова услышал шаги — на этот раз тяжелее, вынужденнее — эльфы так не ходили, это была походка глубокого старика. Или того, кто шел на плаху.

Иорвет встал перед ним, выпрямившись во весь рост — бледный, торжественный, как герой недочитанной Эмгыром книги. И в его лице Император увидел такую непроницаемую пустоту, что на миг позволил себе впустить в сердце осколок страха. Но лишь на миг.

— Семейные неурядицы? — поинтересовался Император светским тоном, готовый принять импульсивный удар по лицу — он ступил за опасную грань терпения убийцы, и теперь стоял против этой пустоты в его взгляде безоружный и голый.

Но эльф рассмеялся, запрокинув голову. Резко оборвал себя и снова уставился на Императора, покрепче перехватив кинжал.

— Я помню тебя, — Эмгыр наконец позволил себе неторопливо подняться на ноги — отложил в сторону платок. На нем остались неровные алые пятна, а кровь продолжала сочиться по шее. — и в прошлый раз, когда я тебя видел, у тебя было два глаза.

— Это не самое большее, что я потерял, благодаря тебе, — откликнулся эльф, и его рука невольно метнулась к изувеченной щеке. Тут же упала обратно.

— Как удобно, — усмехнулся Император, — обвинять меня в том, что принес клятвы — и в том, что их нарушил. А клятвопреступники не живут долго — и это не просто один из человеческих законов.

Иорвет сделал к нему один быстрый неуловимый шаг, и словно обдал его волной ярости — Император хмыкнул про себя. Это было уже гораздо лучше той засасывающей вяжущей пустоты, которую он увидел в нем вначале. Эльф словно просыпался, и с этим гневным существом разговаривать было гораздо приятней.

— Я видел, как мальчик — твой сын, верно? — уезжал вместе с ведьмаком, — продолжал Эмгыр, не отступив ни на полшага, — Анна-Генриетта, моя дражайшая кузина, пожаловала этому ведьмаку землю и имение. А Туссент так красив осенью, когда приходит время собирать урожай.

Иорвет ядовито усмехнулся.

— Вот ты и начал угрожать, жалкий человек, — проговорил он, — но я сказал тебе — для меня ничто уже не имеет значения. Меня нет, можешь считать меня мстительным призраком, можешь вообще никем не считать — разницы не будет. Хочешь убить моего сына, пока он на твоей территории? У мертвеца это вряд ли получится.

— Ты расслышал в моих словах угрозу? — светским тоном поинтересовался Император.

— А ты, конечно, просто хотел поддержать беседу, — усмехнулся эльф, но было видно, что злится он все больше. Образ печального привидения слетал с него, как сшитая не по размеру одежда.

— Ты до сих пор не убил меня, — напомнил Эмгыр, — отчего бы не побеседовать? Раз уж мне сегодня суждено умереть, я не могу отказать себе в удовольствии — в моем возрасте старики становятся болтливыми.

Эльф рванулся было, выставив лезвие вперед, но затормозил в последний момент, снова опустил руку.

— Хочешь поболтать — изволь, — щедро проговорил он. Улыбка, искаженная шрамом, была неровной, как неаккуратная трещина на глиняном сосуде, — мне действительно совершено некуда торопиться — мой человек, которого ты приговорил к казни, велел мне уходить, а пойти мне некуда. Я не знаю, что происходит с людьми после смерти — может быть, души ваши вечно живут где-то среди иных сфер, может быть, вы перерождаетесь в новых телах, не помня предыдущей жизни, может быть, становитесь одним целым с Вечным огнем или Великим солнцем. Но я точно знаю, что случится со мной. Может быть, к рассвету. Может быть, через пару недель, когда выйдет срок моего договора — рано или поздно, я исчезну бесследно.

— Я не верю ни в переселение душ, ни в загробную жизнь, — пожал плечами Эмгыр. — Люди — ну или эльфы, если угодно, — придумали эту чушь, чтобы не так страшно было умирать. И, как по мне, ты просто узнал правду немного раньше, чем все остальные. Нас всех ждет пустота. И значение имеет лишь то, что мы успеваем сделать, пока не отдали концы. И раз уж мы говорим по душам, одно я могу сказать тебе точно. Вернон Роше не умрет ни завтра, ни в ближайшее время. Если не подавится рыбьей костью или не влезет в пьяную драку, конечно.

— Он не пьет, — ответил эльф машинально, но в его злом глазу уже через мгновение расцвело совершенно иное чувство — как весенний первоцвет на единственной черной прогалине среди Белого Хлада. — Ты лжешь, — было видно, как Иорвет пытается убить эту надежду в зародыше — теперь он не злился, а был напуган. Боялся поверить, и не мог себя остановить.

— Сядь, — тон Эмгыра стал тяжелым, командным, и эльф покорно подчинился, опустившись на ближайший стул — он наконец-то готов был слушать, выйдя из орбиты глухой ко всему безнадежности. Император сел напротив него и поднял с пола упавшую книгу, — Я все объясню, и, если через минуту, ты все еще захочешь меня убить, я не стану тебе мешать.

***

Осенний рассвет был холоден, как прощание разлюбивших, и мутным, как поверхность зачарованного зеркала. Когда Иорвет, подчинившись словам человека, уходил от него, то успел заметить, что по гладкой поверхности магического стекла пошли мелкие черные трещины. Вернон не кричал, не допытывался, не угрожал и не спорил, пока эльф рассказывал ему все — и только последний пункт договора решил оставить при себе. Человек молчал, и это молчание было отражением тех семи лет, когда молчать приходилось Иорвету. И в каждую минуту этих лет он перерубал одну за другой нить в прочной веревке Предназначения, связавшей их с человеком вместе. Теперь Иорвет верил в него без оглядки. И знал, что недолговечному человеческому сердцу законы судьбы не писаны. Можно быть связанным с кем-то и не любить его.

Но сейчас, шагая по еще сонным, тихим улицам города, который так ненавидел, эльф чувствовал такую легкость, что добавь к ней еще каплю, она превратится в восторг. У него больше не было тайн, все было сказано, все было решено, и Иорвет готов был платить по своим счетам. Человек, который не был больше его человеком, наконец-то мог обрести свободу, и эльф радовался за него, словно преподнес ему великолепный подарок.

На узкой темной улице горели молочно-белые фонари. Они почти не могли разогнать густого предутреннего тумана, но на этот раз в размытый круг света Иорвет ступал без страха. Он был готов отдать последний долг, в нем не осталось страха, а грядущая пустота была лишь справедливым исходом его нелепого, неправильного пути.

Эльф замер под фонарем, окруженный белесой завесой.

— Я готов, — объявил он громко, но туман слизнул слова с его губ, Иорвет тряхнул головой, — приди и возьми, то, что теперь твое. Я жду!

Тишина становилась гнетущей, и эльф немного тревожно огляделся. Похоже, таинственный кредитор собирался поиграть с ним, как кот с голубем, прежде, чем прикончить. Но Иорвет был совершенно не настроен на игры.

— Эй! Где ты? — выкрикнул он громче, — я же сказал — я здесь, можешь, забирать меня!

Ожидание становилось невыносимым. Иорвет, всего пару минут назад уверенный, что познал смирение и покой того, кто уходит, не оставляя долгов, сейчас почувствовал, как в тумане вокруг него, как смутные тени невидимых прохожих, заскользила тревога. Эта игра ему определенно не нравилась, и он резко сжал кулаки, шагнул к границе света.

— Появись! — воззвал он на этот раз по-настоящему громко, — я жду тебя! Где ты, мать твою?