Семейные ценности (СИ) - "Stephaniya"

Двери распахнулись, и толпа загудела громче — на балконе появилась Анаис в простом синем платье и серебряной церемониальной кирасе, надетой сверху. На коротко стриженной белокурой голове покоилась корона, которую прежде носил Фольтест на торжествах и казнях. Еще маленькой девочкой Анаис пыталась примерять ее, но корона сползала ей до самой шеи, и юная королева досадовала, что не может ее надеть на праздник. Сейчас же, на первой за восемь лет казни, корона сидела на ее голове идеально.

Королева заняла свое место, и следом за ней на балкон вышел Император. На этот раз в толпе зашумели, заволновались злые голоса. Роше видел, как люди отворачиваются от террасы, даже плюют себе под ноги. Эмгыр неторопливой походкой приблизился к перилам балкона, окинул площадь безразличным взглядом. Лучи едва взошедшего солнца четко очерчивали его прямую резкую фигуру. Роше заметил, что все признаки старости, усталости и тоски, которые он заметил в Императоре, когда они играли в шахматы, сейчас исчезли бесследно. Перед толпой вышел властитель, которому для того, чтобы жить вечно, не нужны были никакие зачарованные зеркала. За ним вышли еще три черных рыцаря с мечами и в полном доспехе — один из них остановился за креслом Анаис.

Император поднял руку, и толпа, еще немного поволновавшись, замолкла.

— Народ Темерии, — заговорил Эмгыр, и голос его — негромкий, голос того, кто привык, чтобы к нему прислушивались — разнесся по площади мерцающим эхом. — Сегодня мы судим человека, совершившего преступление против Империи. Изменника, предавшего наше доверие.

Роше нахмурился. Накануне ему не огласили приговора, но он был уверен, что к казни его приговорят за преступления против королевской власти и Темерии. То, что говорил сейчас Эмгыр, был странно и неправильно. За измену Нильфгаарду он умирать был не готов, потому что не чувствовал перед Империей никакой вины. Конечно, это уже не имело никакого значения, но Вернон перевел взгляд на Анаис — лицо королевы были спокойным и торжественным, она смотрела прямо перед собой и не позволяла себе даже комкать ткань юбки, как иногда делала на важных советах или переговорах, когда собеседники пытались загнать ее в тупик.

— Именем Великого солнца и властью, данной нам, — продолжал Эмгыр, — мы приговариваем изменника Вернона Роше к казни через отсечение головы.

Толпа безмолвствовала, пока на помост выходил человек в черном одеянии, с золоченым капюшоном на голове. Он нес большой двуручный меч в ножнах, расписанных изображениями Великого солнца. Палач остановился в шаге от плахи и медленно обнажил сверкнувшее на солнце лезвие.

— Вернон Роше, — продолжал свою речь Император, — есть ли у тебя последнее слово?

Под сотнями взглядов незнакомцев, каждый из которых знал и проклинал его имя, Роше сделал короткий шаг вперед.

— Я служил Темерии верой и правдой, — заговорил он, слыша, что его собственный голос тонет в окружившей его тишине, — я сражался за нее, я отдал ей жизнь и честь. Я всегда хотел для нее лишь свободы и процветания, и забыл в пылу войны, что сражаюсь за мир. И я умру за нее. За мою Темерию.

— За Темерию! — вдруг прокатилось по толпе — из уст в уста, как вода, находящая новые русла, образует реку, эти слова наполнили площадь, и торжественный возглас раз за разом подхватывали все. Роше стоял, опустив руки, глядя прямо на Императора, который, казалось, выжидал паузу, чтобы дать людям прокричаться прежде, чем снова начать говорить.

— Прими же свою кару, Вернон Роше, — Эмгыр выговаривал его имя с какой-то странной, почти издевательской удовлетворенностью, словно придумал для человека удачное обидное прозвище, и теперь хотел, чтобы только так его и называли, — Отрубить ему голову.

Черные рыцари подошли к нему сзади. Роше почувствовал, как тяжело опустилась ему на плечо рука в латной рукавице, как его подтолкнули к плахе, и он не стал сопротивляться. Толпа гудела, и теперь Вернон видел их лица — испуганные, злые, но в то же время полные непонятного торжества.

Тяжелая рука пригнула его к помосту, и он встал на колени. Палач поднял меч, и солнце настоящее отразилось от солнца на золотой рукояти.

Закрывая глаза, Роше надеялся, что Иорвет действительно ушел, когда он прогнал его, и теперь не видел всего этого.

— Нет! — раздался над площадью звонкий девичий голос.

Анаис, сверкнув серебром доспехов, встала со своего кресла, не замечая дернувшегося за ней вслед стража. Широкой твердой походкой подошла к перилам балкона и замерла, вскинув голову. Она была ниже Эмгыра почти на голову, и на фоне его внушительной черной фигуры казалась сверкающим от росы лилейным бутоном. Кираса поймала солнечные лучи, и теперь искрилась, и королева была окружена ярким серебряным сиянием — словно оно исходило изнутри. Магический светоч в непроглядной мгле.

— Люди Темерии! — заговорила Анаис, и Эмгыр рядом с ней попятился, хотя лицо его не дрогнуло, — братья и сестры! Сегодня на этой площади казнят одного из нас! Верного сына своей страны, солдата, проливавшего за вас свою кровь. Того, кто привел Темерию к победе, того, кто никогда не боялся умереть за вас, и никогда не уронил чести! Он виновен в том, что не угодил Империи, но разве здесь — Нильфгаард? Мы — северяне. Мы — темерцы! И мы не позволяем южным захватчикам убивать наших братьев и позорить наших героев!

Из легкого недоуменного гула медленно, с каждым новым словом королевы выплавлялся неостановимый возмущенный ропот. Люди переглядывались, вскидывали вверх руки, и то в одной, то в другой части толпы вспыхивали возгласы «Темерия!», «Не позволим!», а потом из уст в уста потекло лишь одно слово; «Анаис!»

Королева расправила плечи, опустила руку на эфес церемониального кортика у пояса, и теперь говорила, глядя прямо на Роше — он ощущал ее взгляд кожей.

— Я — Анаис, дочь Фольтеста, королева Темерии, княгиня Соддена, правительница Понтарии, сюзерен Махакама и сеньор-протектор Бругге, Ангрена, Заречья и Элландера, — Роше не был уверен, что после Вызимского мира все эти титулы остались при Анаис, но она говорила так уверенно, так твердо, что даже Император не стал бы с ней спорить, — не позволю свершиться казни! Своей властью я помилую Вернона Роше, верного сына Темерии, и требую для него свободы!

— Свободы! — подхватила толпа, и на этот раз крики ее были поистине оглушительными. Роше, едва дыша, все еще стоя на коленях, боялся моргнуть, чтобы все происходящее не оказалось вдруг затянувшимся лихорадочным сном, — Свободы! — неслось по толпе, — да здравствует королева Анаис! Свободы!

Рыцарь, стоявший ближе всех к Роше на помосте, дернул его за плечо вверх, ставя на ноги. Вернон, покачиваясь, как тот, кому спирт слегка ударил в голову, смотрел теперь только на сияющую фигуру Анаис.

Император, до сих пор молчавший, снова поднял руку, но на этот раз тишины ему удалось добиться, только когда то же самое сделала королева.

— Вернон Роше все еще обвиняется в государственной измене, — заметил Император, — и на территории Нильфгаарда его ждет смерть. Также Вернон Роше лишается всех придворных должностей и привилегий, и будет изгнан из Вызимы без права возвращения.

Толпа бушевала, и среди выкриков «Анаис!» и «Темерия!» Вернон теперь мог расслышать и собственное имя.

***

До городских ворот его сопровождали королевские солдаты в серебряных доспехах с лилиями. После того, что произошло на площади, Роше не позволили, конечно, увидеться с Анаис. Его вещи были собраны в несколько небольших дорожных мешков, и на конюшне ему дали лошадь — одну из тех молодых кобылок, которых готовили для королевской охоты.

Роше ехал по знакомым улицам города, который ему никогда больше не суждено было увидеть, и не оглядывался по сторонам. Он любил Вызиму, как любят родную мать, какой бы жестокой она ни была, и, также, как когда-то с матерью, Вернон прощался с ней навсегда. Люди на улицах провожали маленькое шествие приветственными криками, и в них не было слышно ненависти — как восемь лет назад город встречал его героем, сегодня он также провожал его. Не победившим, но и не побежденным.