Стоя на кухне, наблюдая встрепанное состояние Эдварда, я поняла, что сделала с ним практически то же самое. Я оставила Эдварда открытым и уязвимым после того, как он сломал свою стену, и бросила его, когда он нуждался во мне. И нет ничего странного в том, что он так отреагировал.
– Мне жаль, – неразборчиво пробормотала я, и в моих глазах показались слезы.
– Мне жаль, – одновременно со мной сказал он.
Его голос эхом отразил и мои слова, и мое расстройство.
Он нервно провел рукой по волосам, вздрогнув от боли.
– Почему ты сожалеешь? – с любопытством спросил он.
– Тебе больно, – прошептала я.
Он простонал.
– Я же говорил тебе, Изабелла. Моя рука в полном порядке, – сказал он с легким раздражением в голосе.
Я вздохнула и покачала головой.
– Не твоя рука. Ты сам, – тихо ответила я. – Я думала только о том, что тебе будет больно, если я расскажу, но даже не подумала, что тебе будет больно, если я не сделаю этого. Я на самом деле сделала тебе больно, и клянусь, что не хотела этого, но, тем не менее, сделала.
– Да, это так, – ответил он. – Но я понимаю тебя, Белла, потому что я сделал то же самое. Я узнал это еще раньше, и не сказал, потому что не хотел, чтобы тебе было больно, так что я буду гребаным лицемером, если буду винить тебя за это дерьмо. Никто не виноват в том, что произошло, кроме меня, потому что я, б…ь, должен был рассказать тебе все, когда у меня был шанс, вместо того, чтобы давать тебе выяснить все самой. Я мог остановить все это дерьмо еще до того, как оно началось, но не сделал этого, и вот почему я сожалею.
По моей щеке покатилась слеза, и я быстро смахнула ее, отвернувшись. Его извинения заставили меня чувствовать себя еще хуже. Он взял на себя вину за то, причиной чему была я, пытаясь все сгладить и убедить меня, хотя ему единственному требовалось утешение. Он заслужил, чтобы груз упал с его плеч, и я почувствовала себя эгоисткой, пока молча стояла, не способная найти слов для облегчения его тревоги и боли. Я услышала, как его босые ноги шлепают по холодному твердому полу. Он подошел ко мне сзади и выглянул в окно.
– Боже, – ошеломленно пробормотал он, оценивая ущерб, причиненный машине. – Посмотри на мою долбаную машину.
– Прости, – опять прошептала я, повернувшись к нему.
Меня переполняла вина, и по щекам потекли слезы. Он сердито вздохнул и тряхнул головой.
– Прекрати извиняться, – сказал он.
Я вздрогнула, когда он схватил меня за бедра и с серьезным выражением лица привлек к себе.
– Это уже произошло, это все херня, но на этом мы закончим. Если мы будем копаться в том, кто кому причинил боль, то никогда не отпустим это дерьмо, Белла, ты не можешь держать в себе обиду или по кусочкам отбрасывать ее и ждать, что все станет лучше, потому что не станет. Это просто будет съедать тебя изнутри.
– Это то, что произошло с тобой? – тихо спросила я, стирая слезы.
Он кивнул.
– Это происходило со мной годами, и вот почему моя жизнь была такой дерьмовой. Я пытался обвинить всех подряд в том, что я стал таким мудаком, когда это была моя собственная ошибка. Я устал от этого дерьма, я повторял одни и те же ошибки опять и опять, и все из-за этого. Мой отец продолжал повторять, что пора подрасти, и может, наступило время послушать его и прекратить это дерьмо, – сказал он, отпуская мои бедра и расстроено проводя руками по волосам. – Может, пора принять все то, что случилось, и просто… простить.
Я смотрела на него, потрясенная внезапным взрывом взрослости, ведь не прошло и двенадцати часов, как он действовал так по-ребячески. Похоже, его словно полностью раздавили, уничтожили, в том смысле, что больше он не мог бороться, но в его словах звучало примирение, как если бы он почти расслабился.
– Это означает, что ты простишь и Джейкоба? – с любопытством спросила я.
Его глаза от досады сузились, и я застыла при виде этого выражения, понимая, что задела его нервы этим вопросом.
– Нет, – выплюнул он. – Какого черта он влез сюда?
Я нерешительно пожала плечами.
– Ты сказал, что ничто не станет лучше и не изменится, если будешь держать в себе обиду, так что я просто подумала…
– Ты подумала неправильно, – быстро сказал он, прерывая меня. – Это другое.
– Как? – растерянно спросила я. – То есть, я знаю, что он причинил тебе боль, но ты только что сказал, что если продолжать жить в этой ерунде, то это ничему не поможет. Это произошло, и было плохо, но все закончилось, так что пора двигаться дальше. Правильно?
Он смотрел на меня, обдумывая мои слова, и я нервно жевала нижнюю губу, ожидая его реакции.
– Он – задница, и причиняет боль всем, кого касается, – наконец, безапелляционно заявил он.
Я грустно улыбнулась.
– То же самое он всегда говорит про тебя, – тихо сказала я, покачав головой. – Он ошибается на твой счет, и я сказала ему это, но, может, ты тоже ошибаешься?
– Нет, – прямо сказал он.
Я вздохнула и пожала плечами.
– Хорошо. Я просто говорю, что, может, вы не так отличаетесь, и, может, если бы ты мог все отложить в сторону, то вы, парни, смогли бы…
– Я понимаю, о чем ты говоришь, – сердито прервал он меня. – И тут чертовски много «может», Белла. Этого, б…ь, не произойдет, так что незачем об этом и говорить. Фактически я не хочу говорить об этом ублюдке, потому что он не имеет к нам отношения.
Я замолчала и уставилась на него, уяснив по его тону, что тема закрыта. Напряжение в комнате опять возросло. Мы стояли около окна, и оба молчали. Я боролась с желанием извиниться за то, что вспомнила о Джейкобе, зная, что подобные слова только еще сильнее разозлят его. Хотя я плохо себя чувствовала, потому что предполагалось, что мы попытаемся все исправить, и я, очевидно, взяла неверный тон .
– Il tempo guarisce tutti i mali,– сказал он после долгого молчания и потер грудь в том месте, где были вытатуированы эти слова. – Время излечивает раны. Ты уже давно спрашивала меня, верю ли я в это на самом деле, и я типа оттолкнул тебя, помнишь?
– Да, – ответила я.
– Да, ну, когда я в первый раз услышал это, то нет. Я подумал, что это своего рода дерьмо, которое люди говорят, чтобы другим ублюдкам стало лучше, но сейчас я верю в это. Ты можешь вынести все, что угодно, если будет достаточно времени. Я не уверен, сколько времени должно пройти, чтобы это сработало для дерьма, которое мы пережили, но для тебя у меня есть все время мира. Это все, что я действительно могу предложить в этом смысле, – сказал он. – Я люблю тебя, ты знаешь. И я не сдамся, если не сдашься ты.
– Я тоже люблю тебя, – тихо сказала я. – И я не хочу сдаваться.
Он нежно улыбнулся и обхватил меня руками, привлекая к себе. Я закрыла глаза, обнимая его в ответ, делая глубокий вдох и вдыхая его успокаивающий запах. Он крепко обнял меня и поцеловал в макушку, удовлетворенно мурлыкая.
– Если ты на самом деле не верил, что это правда, почему тогда сделал татуировку? – спросила я через минуту. Он вздохнул и пожал плечами, отпуская меня.
– Это часто повторяла мама. Она была похожа на ходячую книгу с афоризмами и цитатами, и прочим дерьмом, – сказал он, еще раз поворачиваясь к окну, издавая необычный смешок, тряхнув головой.
– Это напоминает мне тебя и твоего долбаного Альберта Швейцера. Я не понимаю, почему так долго не замечал схожести. Это же было настолько очевидно, что она тоже была рабыней.
Я растерянно уставилась на него.
– Что ты сказал? – спросила я, допуская, что неверно расслышала его, потому что в его словах не было смысла.
Он перевел взгляд на меня и свел брови.
– Какую часть? Тот факт, что она постоянно использовала цитаты, или тот факт, что она была рабыней, как и ты?
Мои глаза расширились от шока.
– Твоя мама была рабыней? – спросила я громче, чем ожидала, к своему удивлению.
Он смущенно посмотрел на меня и нерешительно кивнул.
– Да, – ответил он. – Я думал, ты, б…ь, знаешь. То есть, ты же читала дневник и все такое…
