– И что это? – спросил я.
Он удивленно посмотрел на меня, словно это был гребано идиотский вопрос, и я понял, что, наверно, это так и было.
– Ваши женщины, – сказал он. – Вы оба слишком чувствительны и с трудом скрываете свою любовь. Раньше твой дед играл на чувствах Карлайла, насколько я помню, и уверен, что Аро будет делать то же самое с тобой. Они воспользовались Элизабет, чтобы манипулировать твоим отцом, точно так же, как я уверен, что они воспользуются Изабеллой, чтобы заставить тебя делать то, что они хотят.
– Ты думаешь, именно поэтому они оставили меня в живых? – спросил я.
– Уверен. Они предчувствуют, что ты будешь делать в точности то, что они хотят, чтобы ты делал, потому что хорошо известно, что ты действуешь, не думая. Они ждут, что ты откроешь рот и выплеснешь все, что знаешь, иррационально думая, что это поможет, хотя на самом деле эта информация будет только причиной краха, – спокойно сказал он.
Я смотрел на него, обрабатывая его слова, пытаясь обнаружить, какой смысл он вкладывал в них.
– Ты говоришь, что они используют Изабеллу, чтобы заполучить меня, потому что думают, что я ключ к тому, чтобы разрушить все? – спросил я.
Он кивнул.
– Точно, – ответил он. – Мы только пешки, Эдвард, и, если ты не будешь осторожен, то сыграешь им на руку. Твоему отцу пришлось рано научиться носить эту маску, чтобы защитить себя и тех, кого он любит. Он научился сохранять спокойствие, даже когда он встревожен, и это то, над чем тебе просто необходимо поработать. Как я и сказал, Эдвард, открытость в нашем мире не приносит ничего хорошего. Ты никогда не должен показывать свои эмоции или выдавать информацию, доверенную тебе, потому что и то, и другое быстро приведет к гибели. Я надеюсь, раз уж ты так похож на Карлайла, что ты научишься носить эту маску точно так же, как и он. Не имеет значения, что ты чувствуешь, ты не должен показывать это. Это единственное, с чем ты должен справиться.
Он помолчал и вздохнул.
– Я уже помог ему похоронить Элизабет. Я не хочу помогать ему хоронить тебя, – тихо добавил он, и повернулся, чтобы уходить. – Собери сумку. Возникнут подозрения, если ты сядешь на самолет без багажа. И освежись, от тебя пахнет алкоголем.
После его ухода я поднялся наверх, собрав некоторую одежду и предметы первой необходимости в сумку. Я собрал свою порванную, окровавленную одежду и вернулся в гостиную, бросив ее во все еще горящий камин. Я стоял и наблюдал, как горит огонь, поджидая моего отца и дядю, и мысли разбегались еще больше.
В конце концов, они появились со своими сумками, и Алек затушил огонь перед нашим уходом. Мы вышли и залезли в арендованную машину Алека, молча направляясь в Сиэттл. Я вздохнул, когда мы проехали мимо места на хайвее, где произошла авария. Боль в моей груди усилилась.
– А куда делась машина? – тихо спросил я.
– На свалку в Порт-Анжелесе. Она не подлежала восстановлению, – ответил отец. – Сейчас она уже кусок железа.
Я кивнул и повернулся к окну. В машине опять воцарилась полная тишина.
Остаток пути прошел в напряжении, никто не произнес ни слова. Мой отец сделал несколько телефонных звонков, пока Алек вел машину, а я просто тихо сидел сзади, не желая вмешиваться. Слова Алека, сказанные в доме, эхом отдавались в голове, и я знал, что мне необходимо быть настороже и смотреть за тем, что я говорю, но внешнее спокойствие не останавливало мои панические мысли. Руки дрожали, глаза жгло от слез, которые угрожали пролиться при одной мысли об Изабелле и том, через что она может пройти.
За десять минут до приезда в Сиэтл отцу позвонили. Он секунду послушал и отключился.
– Сегодня в девять у нас совет, – тихо сказал он.
Алек кивнул и я с любопытством посмотрел на него, размышляя, что, б…ь, они планируют.
На пароме мы оставались в машине, глубоко погруженные в свои мысли, и подъехали к аэропорту как раз вовремя. Четыре часа полета были неловкими, каждая секунда чувствовалась как вечность. Мы сидели раздельно, на тех местах, которые удалось достать в последнюю минуту перед отлетом. Со своего места я видел Алека и отца, они оба выглядели абсолютно спокойными, тогда как я разлетался на гребаные кусочки. Я был на грани, весь встревожен и чертовски близко подошел к приступу паники.
Мы приземлились практически в сумерках и взяли багаж, прежде чем направиться на парковку, где была припаркована машина Алека. Он двадцать пять минут ехал от аэропорта к своему дому, расположенному рядом с Линкольн-парком, и я в шоке смотрел в окно, впитывая окружающее. Я не возвращался сюда несколько лет, но многое выглядело именно так, как я помнил. Я закрыл глаза, когда мы приблизились к месту нашего назначения. Я не мог смотреть на окружающее, когда мы проезжали мимо аллеи, где изменилась моя жизнь много лет назад. Все воспоминания вернулись, когда мы проезжали рядом с домом, где я вырос. Это все еще было гребано больно, точно так же, как и всегда.
Алек припарковал машину на подъездной дорожке у большого каменного дома, который делили он и Эсме, встав прямо за знакомым джипом, который я не видел уже вечность. Я слегка улыбнулся при его виде, но все счастье, которое я чувствовал, исчезло, когда я вылез из машины, и реальность ситуации еще сильнее ударила по мне. Мы направились в дом, и при нашем приближении входная дверь быстро раскрылась. На пороге стояла растрепанная Эсме, плачущая и оглядывающая нас. Алек едва удостоил ее взглядом, проходя мимо нее в дом, и она с сочувствием улыбнулась моему отцу. Он понимающе кивнул. Я пошел к ней, не способный даже посмотреть ей в глаза, потому что боялся, что вид ее слез заставит меня потерять самообладание и я, в конце концов, б…ь, потеряю себя, но она не допустила этого. Она схватила меня и притянула в крепкие объятия. Ее тело дрожало.
– Мне так жаль, малыш, – прошептала она, крепко цепляясь за меня и плача.
Я простонал от боли и оторвался от нее, вздрогнув, и у меня опять потекли слезы.
– Это все моя гребаная ошибка, – пробормотал я, вытирая глаза.
Она покачала головой, обхватывая мой подбородок и поднимая лицо, чтобы я взглянул на нее.
– Ты не причина всего этого, Эдвард. Мы все делаем ошибки, но ты любишь ее, и никогда не сделал бы ничего, что причинило ей боль. Мы все знаем это. Мы все любим ее. Я, твои братья, и даже твой отец, веришь ты в это или нет. Она одна из нас… она член семьи. Твоя мама была уверена в этом, и мы будем сражаться за нее, – твердо сказала она. – Мы найдем ее.
Я кивнул. Слезы потекли с еще большей силой, в ее словах слышалась надежда. Она нежно погладила мою щеку и показала головой в сторону дома, побуждая меня зайти внутрь.
Я втащил свою сумку в дом и направился прямо в гостиную, застыв, когда заметил Эмметта, сидящего на диване с опущенной головой, очевидно, расстроенного, закрыв руками лицо. Рядом с ним тихо сидела Розали. Ее глаза расширились от изумления.
– Эм, – прошептала она едва слышно.
Голова Эмметта поднялась, он растерянно взглянул на нее, и только потом перевел взгляд на меня. На его лице появилось выражение ужаса, когда мы нашли глаза друг друга.
– Б…ь, брат, – надтреснутым голосом сказал он. – Посмотри на себя.
Он встал, но я поднял руку, останавливая его, и покачал головой.
– Это выглядит хуже, чем есть на самом деле, – соврал я, не желая, чтобы кто-нибудь суетился из-за меня, когда есть более важные вещи для беспокойства. – Она – это все, что имеет сейчас значение.
– Я знаю, – тихо сказал он.
Я прошел к дивану и сел. Эмметт сел рядом со мной, расстроено проводя руками по лицу.
– Как ты вообще держишься?
– Как я держусь? – недоверчиво повторил я. – Ну, я здесь, так что полагаю, это что-то да означает. Сейчас я более озабочен тем, как держится она.
– Черт, я понимаю, это был глупый вопрос, – ответил он. – Прости.
– Не извиняйся передо мной, Эмметт, – сказал я.
– Но я буду. Черт, брат, я должен был подумать. Я никогда не должен был трогать этот чип. Я должен был доверять отцу.
