ДН. Глава 69. Часть 2:
Он отвернулся от меня и направился прямо в офис, проходя мимо моего отца. Я взглянул на него, заметив, что он нерешительно смотрит на меня, колеблясь, словно хочет что-то добавить.
– Тебе необходимо послушать его, – сказал отец через секунду. – Мы ее найдем, но нам надо правильно разыграть карты. Неважно, что случилось, мы не можем открыть, кто она такая, или поставить наши жизни на кон… включая ее жизнь. Просто расслабься, мы над этим работаем.
Он исчез в своем офисе и закрыл за собой дверь без единого слова, и я, не веря, смотрел на дверь. Расслабиться? Он ждет, что я, б…ь, расслаблюсь?
Время проходило мучительно медленно, каждая секунда приносила страдания, но часы все же шли с постоянной скоростью. Я бродил по дому, пока отец и Алек перемещались между офисом и подвалом, и, хотя я отчаянно хотел знать, что происходит, я не смел открыть рот, чтобы спросить их. На рассвете следующего дня я, наконец, дошел до третьего этажа. У меня сжалась грудь, когда я толкнул дверь спальни. В комнате было совершенно тихо, и я немного постоял, обозревая ее. Без нее все ощущалось совершенно неправильным, из всего ушла искра. Она должна была быть здесь, завернутая в одеяло и тесно сжимающая подушку во сне, и какого хрена, что ей снится, когда она счастлива. Но ее здесь не было.
Я вошел и сел на край кровати, расстроено проведя руками по волосам. Боль в груди была схожа с той, которую я ощущал десять лет назад, когда мою мать вырвали из жизни, и такая же пустота разрывала меня на части. Я потянулся и взял подушку Изабеллы, крепко прижимая ее к груди, и в глазах появились слезы, но на этот раз я их не сдерживал. В нашем пространстве не было фальши, здесь не перед кем было притворяться, что я, б…ь, в порядке, когда было абсолютно ясно, что мне плохо. Я вдохнул так глубоко, как мог, вздрогнув от смеси физической боли и несчастья, которое ударило по мне, когда я ощутил ее сладкий запах, сохранявшийся на ее подушке – клубника и солнечный свет. Она сказала мне много месяцев назад, что я пахну, как солнечный свет, и я тогда рассмеялся над тем, как абсурдно это звучало, но сейчас, когда я вдохнул ее запах с этой долбаной подушки, это обрело смысл. Она пахла теплом и близостью, счастьем и уютом, точно так же, как гребаный солнечный свет.
Я тесно прижал к себе подушку, зарыдав, и последнее хладнокровие, которое у меня было, в этот момент пропало. Мне было плевать, кто меня слышит, я плакал и кричал в муках, и точно так же мне было наплевать, что они подумают. Мне необходимо было, чтобы она была в безопасности, необходимо, чтобы она вышла из всего этого неповрежденной, и мне было похрен, что для этого потребуется, или чем я должен для этого пожертвовать. Она, б…ь, спасла меня, вытащила из темноты и показала, что есть нечто ценное, для чего стоит жить, черт возьми, и я должен сделать все, что в моих силах, чтобы отплатить ей за это. Она заслужила это, и она стоит того.
Была середина дна, когда я услышал, как кто-то нервно прокашлялся на пороге спальни. Я поднял взгляд, увидев отца, осторожно рассматривающего меня.
– Мы должны ехать в Чикаго, сын, – тихо сказал он.
– Хорошо, – сказал я, кашлянув и положив подушку рядом с собой.
Я протер руками глаза, хоты слезы все еще продолжали капать. Осмотрев себя, я поежился, увидев порванную, испачканную кровью одежду, в которой я все еще был.
– Я только переоденусь.
– Я бы предпочел, чтобы ты оставался здесь, просто на всякий случай, – немедленно ответил он.
– Ты ждешь, что я останусь, б…ь, сзади? – недоверчиво спросил я, нахмурившись.
– Просто на случай, если она вернется, – ответил он.
Я горько засмеялся, тряхнув головой и вставая. У меня мгновенно закружилась голова, дала о себе знать пульсирующая боль в ребрах, и застучало в висках.
– Она не гребаная потерянная собака, – резко сказал я, и слезы опять потекли по щекам. – Она не просто удрала с заднего двора и пропала где-то в лесу. Ее, б…ь, похитили, и никто не скажет, где, черт возьми, они ее держат. Он не может просто так вернуться, б…ь, сюда!
– Я понимаю, но, думаю, тебе стоит передумать, – сказал он. – Это опасно и…
– Я уеду, – резко сказал я, прерывая его. – Если ты не хочешь, чтобы я ехал с вами, прекрасно. Но я буду на следующем же чертовом самолете, нравится тебе это или нет. Я просто не могу оставаться здесь.
– Отлично. Но тебе необходимо следить за собой, сын. Ты не можешь просто удрать на свершение самосуда, думая, что ты лучше знаешь, – прямо сказал он. – Я не смогу сконцентрироваться на ее возвращении, если ты будешь разрушать все и противостоять всему, что я делаю.
Я простонал, тряхнув головой.
– Боже, я понимаю. Я не такой долбаный придурок. Я слышал Алека и ни на секунду не сомневаюсь, что он сделает то, что сказал. Я буду держать рот закрытым и дам вам делать то, что вы делаете, но я, б…ь, должен быть там.
– Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, – начал он, – но мы понятия не имеем, в каком состоянии найдем ее.
– Я сказал, что поеду, – резко ответил я, разозленный, что он вообще попытался заговорить со мной об этом. – Я все понимаю. Я не наивен, мать вашу. Я понимаю, что могло произойти с ней, и я просто должен быть там.
– Хорошо, – произнес он, расстроено потирая переносицу. – Через несколько часов у нас самолет из Сиэттла. Нам надо решить с Джейкобом и Лораном, и потом мы уезжаем.
При упоминании этих двух людей я с любопытством взглянул на него.
– А что с ними? – нерешительно спросил я.
Он посмотрел на меня и вздохнул.
– Лоран – в нашем подвале, и мы пытаемся выбить из него кое-какую информацию. Он в достаточно плохой форме, и, кроме просьб о помощи, многого мы от него не добились, но я несколько минут назад вколол ему тиопентал натрия, – ответил он.
– Чего натрия? – нахмурясь от растерянности, спросил я.
– Тиопентал натрия. Барбитурат. Он подавляет функции коры головного мозга, и, раз уж ложь является сложным процессом, то легче будет… – пробормотал он.
– Боже, – прервал я его, раздраженно тряхнув головой. – Б…ь, говори по-английски, пожалуйста.
– Это сыворотка правды, – со вздохом сказал он, пожав плечами. – Ну, гипотетически.
– Так это дерьмо реально? – удивленно спросил я.
Он кивнул.
– Да, но для всех подряд оно не работает. Некоторые люди прирожденные лжецы, и наркотики на них не действуют, – ответил он. – Так что давай надеяться, что у Лорана нет такого опыта во вранье.
Я кивнул, проведя рукой по волосам. Я понятия не имел, сколько времени займет исправление ее гребаного чипа, так что понимал, что Лоран – наша лучшая возможность быстро найти ее.
– А Джейкоб? – спросил я.
Он некоторое время смотрел на меня, и его взгляд дал единственный ответ, который мне был нужен. Даже через комнату я видел вспышку скорби в его глазах, и немедленно понял, что нет никакой чертовой надежды.
– Я ничего не смог для него сделать, – тихо сказал он. – Он был убит мгновенно. Нас не учат тому, чтобы только ранить или слегка задеть противника.
– Почему он? – спросил я, и слова застряли в комке, образовавшемся в моем горле.
Может, мы и не были друзьями, но он не заслужил такой смерти. Он просто пытался, б…ь, помочь, он рисковал собственной безопасностью ради Изабеллы, и это возвысило его в моих глазах. Он не должен был делать этого дерьма, но сделал, и, б…ь, потерял из-за этого жизнь.
– Я хочу сказать, и она, и я стояли прямо рядом с ним. Почему они подстрелили его? Он был никем, он не имел, б…ь, к этому никакого отношения. И если они, черт возьми, приучены убивать, почему все остальные проклятые пули пролетели мимо нас?
– Потому что они стреляли не в вас, – ответил он. – Джейкоб был невинным свидетелем, Эдвард. Он оказался в неправильном месте в неправильное время. Он был очевидцем, ненужным затруднением, которое можно было с легкостью убрать, но с тобой и Изабеллой – дело совсем другое. Я посмотрел записи камер наблюдения, после того, как приехал домой, и видел, что происходило. Они вспугнули тебя, несколько раз выстрелив, чтобы заставить двигаться, и единственным твоим выходом было уехать, попадая при этом прямо к ним в руки. Если бы они хотели тебя убить, то сделали бы это при первой возможности, но ты все еще жив. Я не точно понимаю, что это означает, или в какой части пьесы ты должен сыграть, но ты остался в живых по какой-то причине.
