Я развернулась и вытерла слезы, а потом услышала шепот «Спасибо тебе», но я не ответила, потому что больше нечего было сказать. Я просто вышла из кабинета и направилась в спальню, где забралась на кровать, умостилась на подушке Эдварда и посмотрела на дневник Элизабет Каллен. Через минуту я открыла его на первой странице, делая глубокий вдох, когда начала читать.
«Сегодня мой первый день в качестве свободной женщины…»
ДН. Ауттейк 1. Часть 1:
Ауттейк 1 – Кровь, пот и слезы
«Потребовалось немало крови, пота и слез, чтобы добраться до той точки, где мы сейчас, но это лишь начало. Сегодня мы приступаем к серьезной работе, цель которой убедиться, что мир наших детей будет немного лучше, чем тот, в котором живем мы сегодня»
Президент Барак Обама
Доктор Карлайл Каллен
Консильери (1)
По мере приближения к высокому кирпичному дому я сбавлял скорость, подруливая точно к подъездной аллее. Я припарковал свой Бентли Континенталь 2006 (2) рядом с ярко красным Мерседесом с откидным верхом и выключил двигатель. Открыв водительскую дверь, я выбрался наружу, а потом захлопнул за собой и включил блокировку. Дом находился в респектабельном районе, в этой части города преступления были редким явлением. Я не беспокоился, что местные банды могут попортить машину, они должны быть полными глупцами, чтобы даже сделать шаг на эту территорию, а уж дотронуться пальцем до чего-то – разве что из желания покончить жизнь самоубийством. Все вокруг знали, что Borgata контролирует эти кварталы десятки лет, точно так же, как и знали, что к этой женщине, живущей в кирпичном доме передо мной, вход воспрещен.
Нет, мне было плевать на живущих по соседству людей. Они были в курсе, кто я, они знали мое положение и власть, которая была в моих руках, и они уважали меня за это. Большинству, конечно, я не нравился, но, честно, мне плевать на их личные чувства. Большинство из них мне тоже не нравились. Меня боялись поголовно все, ни одна живая душа не осмелится перейти мне дорогу, и это единственное имело значение. Пока они соблюдают дистанцию и держат свои гребаные рты на замке, у них нет проблем.
Нет, местные даже не осмелятся приблизиться ко мне. Молодое поколение может балансировать на грани и немного переступать границы, пробуя, как далеко они могут зайти, но они уважают мою власть. Стоило им заметить, что я наблюдаю или говорю, как они отступали в сторону. Старшие кормили их историями, и они точно знали, на что мы способны. Истории повествовали о том, что мы получили немало контроля, нечасто прибегая к жестокости. Нет, мы способны на жестокость, если потребуется. Мы, не колеблясь, отошлем им сообщение с необходимым содержанием, но они и так все знали. В нас не сомневались.
Как я уже сказал, местные меня не беспокоили. Меня волновали посторонние; те, кто вступили на нашу территорию и посмели прикоснуться к тому, что не принадлежало им, и это проникло мне под кожу. Русские, большинство в нашей стране нелегалы, и без капли уважения в теле. Полиция называет их «организованной преступностью», но даже тень организованности у них отсутствует. Их власть не имеет настоящей иерархии, нет системы, которая держала бы людей в границах. Многие из них мелкие хулиганы, обычные воры, которые почистят ваш дом и украдут вашу машину, но есть и такие, как браться Владимир и Стефан, они намного опаснее. Эти ублюдки пройдут мимо вашей машины и денег, но сожгут ваш дом и изнасилуют вашу жену лишь для развлечения. Они не боятся ничего и никого, у них нет ни тени уважения к настоящей власти и позиции в городе, и уже это делает их врагами. Они вторглись на нашу территорию и забрали то, что принадлежало нам, и поэтому их дни сочтены. Если хоть один из них приблизится к этой собственности или даже дыхнет в направлении Бентли, то получит пулю между глаз прежде, чем поймет, что происходит. Прежде, чем успеет сказать хоть слово или похлопотать за свою жизнь.
Потому что в тот момент, когда я покинул борт самолета и вступил в Чикаго, я больше не Доктор Ка, или Папа, и даже не доктор Каллен. Эти люди, живущие в Форксе, не имеют со мной ничего общего. У меня нет ни сочувствия, ни сострадания, ни сопереживания, ни жалости. Я теряю способность чувствовать, и хоть это вызывает сожаление, но это единственный способ жить моей жизнью. В тот миг, когда самолет идет на посадку, я блокирую эмоции и потом с трудом вспоминаю, почему я делал то, что делал. Нет, я не доктор Каллен, когда я в Чикаго. Я никого не лечу; мне плевать на всех.
Я Карлайл Каллен, Консильери Чикагского Подразделения. Я убийца; человек, о котором вас предупреждали родители. Я оставляю свои эмоции за закрытой дверью и действую на инстинктах, большинство из которых животные – мне нужно выжить. В моем мире «убей или будешь убит» и у меня нет ни малейшего желания умирать прямо сейчас. Еще столько предстоит сделать, слишком много людей зависит от меня. И я, не колеблясь, нацелю пистолет в вашу глотку, если вы вынудите меня, и я гарантирую, что когда нажму на курок, я не промахнусь.
Я один из самых опасных людей в стране и тот факт, что внутри я онемел, лишь усугублял угрозу. Это неприятно, но даже без женщины, живущей в кирпичном доме в нескольких шагах от меня, можно обойтись. Я не умру за нее, я не убью за нее, я едва вспоминал о ней и она это знала. Она не была так тупа, чтобы верить, что я беспокоюсь о ней, а тем более, люблю. Я любил женщину лишь однажды, и для меня она навечно останется единственной. Лишь она одна в Чикаго возвращает меня к жизни, она одна в этой отвратительной части страны возвращает мне чувства. В тот миг, когда я прохожу через ворота Кладбища на Склоне, мое сердце вновь пробуждается. Нездорово и угнетающе, что единственный человек, способный дать мне чувство жизни, был мертв, что я чувствовал себя частью происходящего только тогда, когда стоял у ее могилы.
Я вздохнул и посмотрел на часы. 8:59 вечера. Сейчас начало лета, вечер в Чикаго теплый, но ветреный. Элизабет любила такую погоду, любила дни, когда можно было открыть все окна в доме и позволить легкому ветерку ворваться в помещение. Она терпела жару, но я ее ненавидел, я предпочитал включать кондиционер круглый год. Я постоянно жаловался, кричал на нее, если в доме стояла жара. Я заходил внутрь и начинал потеть, духота портила настроение. В те времена я был таким вспыльчивым, я постоянно срывался, а она умело терпела мои перепады. Она была понимающей и любящей, а я порой обращался с ней совершенно неправильно. Del senno di poi son piene le fosse. Задним умом все крепки.
Я отошел от машины и поднялся по аллее к маленькому порогу перед парадной дверью. Я потянулся к звонку и нажал на кнопку, ожидая. Я закатал рукава своей светло голубой рубашки на пуговицах от Ральфа Лорена, теплый воздух коснулся моей вспотевшей кожи. Я услышал звук стучащих по деревянному полу высоких каблуков, а затем щелчок замка. Мое нетерпение росло. Через миг дверь открыли, и она появилась передо мной, на ее губах играла улыбка, а глаза пропутешествовали вниз по моему телу, изучая.
– Привет, Карлайл. Прошло много времени, – сказала она, в ее голосе звучали нотки флирта. Я ухмыльнулся.
– Привет, – просто сказал я, кивая ей. Я сделал шаг вперед и она отошла в сторону, чтобы впустить меня. Я пошел прямо в гостиную и услышал, как позади меня закрывают дверь.
– Хочешь вина? – предложила она, направляясь на кухню. Вздохнув, я сел на черный кожаный диван.
– Конечно, – ответил я, не особо заботясь о том, что буду пить; алкоголь лишь делал ее компанию сносной. Это ужасно, потому что она не была плохим человеком. Честно, она была довольно милой и легкой в общении, но все это не по мне. Я не встречался с женщинами и никогда не буду, но она самая близкая вещь к тому, что можно назвать стабильным. Эта стабильность была относительной, наши отношения состояли из любовных связей где-то раз в месяц, иногда чаще, зависит от того, сколько раз я посещаю Чикаго. Мы никогда не общались за пределами ее дома и она ничего от меня не ждет, за что я благодарен, потому что мне нечего ей предложить.
