Котовский повернулся спиной. Тогда матрос обошел кругом и вытащил нож. Воспитатель по-прежнему вел себя спокойно и даже невозмутимо. Кто-то спугнул японца, и он направился в другой конец судна.
Чуть позже к Эверсолу обратились несколько мальчиков. Матрос угрожал ножом и им.
Подростки были взволнованы и вели себя нервно. Они собирались группами и громко обсуждали происходящее. Эверсол подошел к ним и попросил разойтись, чтобы не усугублять ситуацию. Дети послушались и вместе с воспитателями спустились в трюм.
Положение становилось нетерпимым. Эверсол и Бремхолл уединились и больше получаса совещались: что предпринять?
Десять минут спустя Эверсол покинул свою каюту. Он был строго одет. И лицо его тоже было строгим и непроницаемым. Так выглядят дипломаты, которым предстоит сделать важное заявление.
Переступив порог капитанской каюты, он сказал следующее:
— Мистер Каяхара, не прошло еще и суток, как мы с вами обсуждали положение, создавшееся на «Йоми Мару». Мы его нашли весьма серьезным. И вы обещали уже в ближайшие часы навести порядок на судне и призвать некоторых членов экипажа к соблюдению дисциплины. Я, со своей стороны, тоже взял обязательства. И выполняю их. Детям запрещено собираться группами, запрещено вступать в разговоры с матросами, велено сдать перочинные ножи. На палубе и в некоторых других местах дежурят воспитатели, а также, по моей особой просьбе, и бывшие военнопленные. Это люди с военным опытом. Как видите, мы предпринимаем все возможное. Чего нельзя сказать о вашем экипаже.
Прежде чем продолжить, Эверсол посмотрел на Каяхару. Тот сидел не шелохнувшись.
— Вам известно, капитан, что в отсутствие полковника Аллена, вплоть до прихода судна в Нью-Йорк, я выполняю обязанности начальника экспедиции. Следовательно, несу ответственность за жизнь и благополучие восьмисот детей. Вот почему вынужден вам заявить следующее. Если кто-либо из членов экипажа будет приставать к русским детям или воспитателям без всякого повода, а тем более угрожать оружием, то я прикажу пристать в одном из кубинских портов и сдать нарушителя спокойствия под строгую американскую охрану. О чем сделаю соответствующую запись в журнале. Все дополнительные расходы, понесенные Красным Крестом, будут отнесены на счет вашей компании.
Я не исключаю и другого — при необходимости я попрошу военного присутствия и на борту парохода. В этом случае по приходу в Нью-Йорк договор о фрахте будет прерван.
— Мистер Эверсол, — сказал капитан, выдержав паузу, — я вас вполне понимаю и разделяю ваше беспокойство. Я намерен прямо сейчас пригласить к себе старшего офицера, боцмана и свободных от вахты матросов. Мы исправим положение.
— Убежден, вам это удастся, мистер Каяхара. Нужно лишь проявить волю. Мы должны предотвратить не только мятеж на борту, но и мировой скандал. Я имею в виду Москву.
Сказав слово «мятеж», Эверсол запнулся. Ему невольно вспомнился разговор с Алленом в Нью-Йорке.
Вечером капитан, увидев Эверсола, стоявшего на палубе в окружении детей, спустился к нему. Они испытующе посмотрели друг на друга, а затем улыбнулись — двое мужчин, у которых хватит терпения и ума, чтобы преодолеть любые трудности.
Они вместе прошлись по судну. Пусть видят: их союз и согласие встанут на пути любого беспорядка.
— Час тому назад, — сказал Каяхара, — ко мне постучался стюард и извинился за свою несдержанность. Это его первый рейс. Только теперь он понял, что в море себя ведут не так, как на берегу, а по другим правилам. Его очень испугал возможный арест и высадка на чужом берегу. Он обещает, что подобное не повторится и готов извиниться перед вами и воспитателем.
Понедельник, 23 августа 1920 г.
…Команда осознала серьезность ситуации и принесла Красному Кресту свои извинения за происшедшее. Японские моряки приложат все усилия, чтобы «Йоми Мару» шел быстрее и раньше закончил путешествие. Похоже, они держат свое слово. За последние сутки скорость увеличилась. Судно прошло 257 миль. Я поблагодарил капитана.
…Вечером мальчики и девочки пели на палубе. Светила полная луна, и море было спокойным. Это выглядело очень живописно. А главное, не было того напряжения, что в предыдущие два дня.
Около двадцати часов нас догнал пассажирский корабль и, к великому восторгу детей, прошел мимо. Это был «Кристобаль». Он был так близко от нас, что капитан забеспокоился и уже был готов изменить курс. Но в это время «Кристобаль» сам изменил направление.
Показания корабельного лага.
Пройдено миль:
От Колона — 833.
От Владивостока — 8938.
До Нью-Йорка — 1167.
Из судового дневника Г. Эверсола.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ВДВОЕМ
Сначала они ехали в разных купе, разделенных тонкой стеной. Райли стучал в деревянную перегородку. Мария стучала в ответ. А затем уже начинала дробно стучать пишущая машинка — старенький, но надежный «ундервуд», который мама подарила ему еще в то время, когда Райли был студентом Вашингтонского университета. Куда бы его ни забрасывала судьба, он не расставался с двумя вещами — «ундервудом» и курительной трубкой.
К счастью, Мария оказалась очень способной к машинописи. Раньше она неплохо печатала на русском языке. А на острове освоила и английскую машинопись.
Райли Аллен никогда не прибегал к помощи машинистки. Ни в колонии, ни прежде, когда работал в редакции «Гонолулу Стар-Бюллетень». Клавиатура была как бы продолжением его пальцев. Мысль, рождаясь в голове, в одно мгновение, как по телеграфу, переносилась на белый лист бумаги.
Другое дело — с Марией. Скучное, казенное дело превращалось для него в праздник. Она садилась к столику перед «ундервудом», двигала стулом, примеряясь к предстоящей работе. А потом поднимала пальцы над клавишами, готовая их опустить с первым продиктованным словом. Райли в такую минуту чувствовал себя дирижером.
— Мария, то, что мы сегодня будем печатать, — скучно. Даже очень скучно.
— Но ведь необходимо.
— Да, это финансовый отчет. Я должен отчитаться за каждый доллар, который мы потратили на пути от Владивостока до Сан-Франциско. За каждую тонну угля и пресной воды.
— Но разве не для того вы взяли меня с собой, чтобы я помогала?
— Конечно. Но здесь множество цифр и разных перечислений.
— Я готова. — Мария еще выше подняла пальцы.
Ее профиль на фоне вагонного окна, за которым что-то мелькало и перемежалось, маленький круглый подбородок, завитки волос, восхитительные линии спины и груди — все это заставило Райли забыть, зачем он держит в руке блокнот.
— Я жду, — робко напомнила девушка.
Через час Райли закрыл блокнот:
— На сегодня хватит.
— Я совсем не устала.
— Не будем спешить, Мария. Впереди еще несколько дней. До Вашингтона успеем сделать отчет. А теперь пора завтракать, мисс, приглашаю в ресторан!
— Я не хочу кушать. Разве только чай…
— Хорошо. Закажем прямо сюда.
— Чай и кофе, — сказал Райли проводнику. — И по куску пирога. Хорошо бы яблочного.
— Будет сделано, сэр. Может, принести и виски?
— Нет, только кофе. И покрепче… Да, вот еще что. Спросите в ресторане хорошего трубочного табаку. Забыл купить в Сан-Франциско.
— Хорошо, сэр.
А вечером случилось вот что.
Мария вышла из своего купе в тускло освещенный коридор. Надоело сидеть и лежать. Она попыталась поднять окно, но это ей никак не удавалось. Неожиданно рядом появился мужчина.
— Мисс, позвольте вам помочь.
— Спасибо…
Ловким движением он поднял стекло, и в лицо сразу ударила сильная струя встречного ветра, смешанного с паровозной гарью.
— Ой! — вскрикнула Мария.
— Что с вами? — участливо спросил незнакомец.
