Время дракона - Лыжина Светлана

Янычар было три тысячи, а жили они рядом с дворцом. При их казармах тоже имелись свои мастерские - оружейные - а также своя кухня и прочее. Янычары считались наилучшей частью турецкой пехоты, на них держался султанов трон, но в то же время судьба не баловала этих людей.

В детстве или в юности увезенные из дома, не имеющие права жениться без особого разрешения, не владеющие никаким имуществом, кроме полкового, соблюдающие строгий казарменный режим, они видели смысл своей жизни в войне, ведь только на войне, когда султан отдавал им на разграбление взятый город, янычары получали всё, чего лишались в мирное время. Возможно, этим и объяснялось то, что янычары становились необычайно искусными воинами и постоянно стремились в походы.

Маленький Раду, глядя на этих воинов, наверное, считал их почти игрушечными, потому что все янычары одевались в одинаковую, красно-чёрную, одежду и своим одинаковым видом напоминали ратников в игрушечном войске. Маленький мальчик тыкал в воинов пальцем и повторял:

- Красивый меч! Красивая шапка! Красивый меч!

Глядя, как доволен маленький сын, отец улыбался и попутно рассказывал другому, более взрослому сыну то, чего не понял бы малыш, однако Влад в отличие от Раду, осматривая казармы, так и не смог отвлечься от тревоги, которая не ослабевала уже который день. Глядя на незнакомую обстановку, пробуя незнакомую пищу, разговаривая с незнакомыми людьми, отрок всё меньше хотел верить, что останется в Турции.

Казалось, что всё происходящее это дурной сон, который скоро кончится. "Проснусь, - думал Влад, - и будет ясное утро, и меня перестанут убеждать, что у султана мне понравится, и что сыновьям полезно жить вдали от отца, и что отцу выгодно отдать сыновей в заложники". Княжич почти забыл свои прежние рассуждения об отцовом старшем брате, ослушавшемся султана и поплатившемся за это жизнью. Чем ближе был день, когда Владу предстояло расстаться с родителем, тем меньше хотелось расставаться, и тем менее понятными становились причины расставания.

Раньше отроку казалось, что родитель решил обменять своих сыновей на боярских потому, что обменять посоветовал змей-дракон, но теперь княжич думал, что даже змей не мог такого насоветовать. Ведь змей считался дьяволом, а дьявол совсем не ценит честность и, конечно, посоветовал бы забыть об обещаниях, данных султану. "Неужели, отец решил не слушать дьявола, потому что совесть подсказывала, что надо быть честным? - думал Влад. - Прежде чем принять дьявольский совет, отец всегда сверялся со своей совестью. Он делал так, чтобы не оказаться обманутым, но его обманул не змей, а собственная совесть. Неужели, честность всегда хороша? Получается, отец принёс меня и Раду в жертву честности".

Рассуждая так, отрок совсем забыл печальную судьбу отцова брата, но затем всё-таки вспомнил, снова начал храбриться и думал уже не о том, что случится в Турции, а о том, что случится по возвращении домой.

Влад надеялся, что по возвращении в Тырговиште встретит Иволу, которая приедет вместе с Сёчке. "Когда я вернусь, то сделаюсь героем, - говорил себе княжич. - Меня встретят, как прошлой весной встречали отца. Все станут смотреть на меня с уважением! И даже Сёчке посмотрит на меня другими глазами. А я не буду обращать на неё внимания. Пусть ей будет досадно. Пусть она завидует своей служанке".

Если раньше Влад хотел угодить невестке, то теперь хотел ей досадить. А вот угождать он собирался Иволе. Пусть она побоялась приехать в Тырговиште, когда Влад её ждал, но он не сердился на неё за это, а представлял, как лезет ей под юбку в одном из укромных углов отцовского дворца. Ведь Ивола была бы только рада!

Мечтать об этом казалось приятно, но сладкие мечты в голове Влада снова сменялись мыслями о том, что же может случиться с ним или с его братом Раду, пока они "гостят" при турецком дворе. "Когда ты заложник, на твоей судьбе может отразиться любой пустяк. Чтобы вернуться в Тырговиште, до этого надо дожить!" - тревожился Влад, и эти тревоги усилились, как только отец уехал обратно в Румынию.

Как же было тревогам не усилиться, если весь последний год, готовясь ехать к туркам, княжич слушал рассказы о жестоких турецких нравах, о кровавых казнях, о жестокости самого султана, и теперь, после отцова отъезда, некому стало убеждать отрока, что большинство рассказов - преувеличение.

Влад всё ждал, когда увидит что-нибудь этакое, однако... так и не дождался. Может, нечто страшное случалось, но оставалось в тайне, потому что широкая двустворчатая дверь, отделявшая покои румынских княжичей от остального дворца, не давала увидеть или услышать ничего лишнего. Если Влад дёргал её в неурочное время, она всегда оказывалась заперта.

Влад и Раду не могли разгуливать по султанскому дворцу так, как у себя дома, и это сидение взаперти оказалось самым тяжёлым испытанием - именно оно, а не всякие страшные зрелища. Княжич даже удивился: "А с чего я решил, что меня заставят смотреть на казни и пытки?" Всё оказалось наоборот - от княжича очень многое скрывали, и иногда он даже начинал думать, что лучше б не скрывали, ведь тогда не стали бы так часто запирать.

Пока отец гостил здесь, свободы было больше, но с отъездом родителя положение изменилось. Лишь по воскресеньям Влад вместе с маленьким братом выходил в город, чтобы послушать обедню в православном храме, а сопровождали княжичей во время этих выходов греки-христиане, живущие при дворе султана.

Влад не мог понять, почему его и брата поручили заботам именно греков, а не сербов или болгар. "Может, потому, что заложникам незачем вести праздные разговоры, а говорить с греками мне тяжелее?" - рассуждал отрок, заметив, что греки объяснялись с ним и Раду очень кратко, частью используя знаки:

- Вы не убегайте от нас, потому что если мы не приведём вас обратно, нам будет плохо.

"А может, нас поручили заботам греков, потому что водят в греческий православный храм?" - предположил Влад, и это объяснение показалось более правдоподобным, потому что самое правдоподобное всегда самое простое.

Наверное, румынских княжичей, как почётных гостей, водили в греческий храм потому, что церковные службы на греческом считались лучше, ведь так служили с древних времён, а службы на славянском появились позже. Конечно, Влад предпочёл бы обедню на славянском языке, как более понятную, и всё же, стоя в греческом храме, отрок каждый раз говорил себе, что так служат в Святой Софии в Константинополисе, и что именно такую обедню слушал отец, когда гостил у греков.

Много лет назад родитель рассказывал, что оказался у греков, сбежав от турков, и поэтому Владу, слушавшему обедню в греческом храме, тоже хотелось сбежать. Правда, сбежать означало подвести родителя, поэтому после обедни приходилось возвращаться во дворец, а там с тоской вспоминать, что видел по дороге в храм и обратно: причудливые товары, выложенные лавочниками на всеобщее обозрение, башенки минаретов над изломами крыш, зелёные сады за высокими заборами, незнакомые лица, с которыми иногда случалось пересечься взглядом.

- Всё-таки хорошо иногда ходить пешком! Да, Раду? - вздыхал Влад, вспоминая яркое солнце, многоязыкие разговоры на улицах, топот лошадей и мулов, скрип повозок, уличную пыль, запах горячих лепёшек. Всё это запечатлевалось в сознании так живо, что хотелось сбежать хотя бы в город, а не сидеть в покоях, где совсем тихо.

За время сидения взаперти, отрок успел хорошо изучить эти тихие покои. Они делились на три комнаты. Две комнаты поменьше - для каждого из княжичей, и одна просторная - общая. Во всех трёх имелись окна, смотревшие во внутренний двор, но из внутреннего двора нельзя было выйти. Его со всех сторон окружали стены, а что за ними, оставалось лишь гадать, поэтому Влад как-то раз подошёл к одной из стен, наименее высокой, подпрыгнул, ухватился руками за край, с большим усилием подтянулся, но усилие не окупилось - он не увидел по другую сторону ничего, кроме плоских медных крыш.