Следы на пути твоем (СИ) - "Arbiter Gaius"

Марта, в новом чепце и белоснежном фартуке с недавно вошедшими в моду оборками на животе, выглядела среди своего царства скорее хозякой, чем прислугой. И то сказать: если уж Марк вводил кого-то в свой дом и в свою жизнь, то скорее считал их членами семьи, чем наемниками или посторонними.

«А у меня сердце горячее, — еще когда-то давно шутливо ответил он на удивленные расспросы Виллема, который только начинал его узнавать. — Я же кузнец, мне положено». Со временем и сам лекарь оказался обласкан и отогрет теплом этого горячего сердца. Так, что действительно привык считать и этот дом, и этих людей частью своей теперешней жизни. О прошлом же лучше всего было накрепко забыть. Не все же могут, как Марк, лишившись жены и едва не потеряв сына, создать себе новую семью — пусть не по крови, но по духу единую. Сплавленную в одно целое горячим кузнецким сердцем.

Омывая руки в предназначенной для этого большой и глубокой мисе, лекарь заметил направленный на него встревоженный взгляд Марка. Гвидо, вошедший вслед за лекарем, поспешил скрыться с глаз, так что родитель его был полон беспокойства.

— Скажи мне только, все ли с ним хорошо, — подойдя к Виллему, тихо попросил кузнец. — Он не болен?

— Нет, он не болен, — поспешил успокоить его тот. — Но… Ты бы поговорил с ним. Обо… всем.

— Ты рассказал ему?

— Я лишь подтвердил то, что он и так понял. Кажется, твое молчание было для него красноречивее слов.

— Догадался, значит… — Марк вздохнул. — А я дураком себя перед ним выставил… От него и правда не скроешься, он умный мальчик…

— Умный и храбрый, — подтвердил Виллем. — Но сейчас ему нелегко, очень нелегко. Он собрался делать вид, что ничего не знает, чтобы не огорчать тебя. Но я думаю, было бы неправильно вам обоим пройти остаток пути по одиночке.

— В этом ты, конечно, прав…

Сытная, удивительно вкусная еда, доброе вино и сердечная, дружная компания быстро сделали свое дело, создав смешливую и удивительно теплую праздничную атмосферу, такую, что Виллему, сидевшему по левую руку от хозяина дома, казалось, что более радостной и светлой Пасхи он и припомнить не может.

Первый голод был быстро утолен, пришло время для разговоров. Начали Ян и Якоб, уже давно шушукавшиеся о чем-то с сыном Марты Петером, подмастерьем кожевника, по случаю праздника отпущенным повидать семью. Вскоре приглушенные смешки не замечать стало невозможно, и кузнец глянул на противоположный конец стола притворно-строгим взглядом.

— Что обсуждаем, молодежь? — спросил он. — Неужели опять девиц?!

Парни подавились смешками, наконец Ян ответил:

— Да нет, чего сразу девиц… Вспоминаем, как Петер еще перед Постом на спор с крыши сарая прыгал да дублет в клочья изорвал.

— Добро, что не себя самого, — подал голос Виллем, бывший в курсе этой истории. — Вот ведь тянет вас на лихо…

— А с вами никогда такого не случалось, господин лекарь?

Глаза Якоба блестели от выпитого вина, да и вопрос был откровенно дерзким, — однако ставить парня на место совершенно не хотелось. Чего ради? Ведь он не со зла, а вежество — протрезвеет — вспомнит. Кроме того, вопрос наводил на вполне определенные воспоминания…

— Чтобы из штанов выпрыгивал — так не было, — в глазах лекаря заплясали веселые искорки. — Но однажды меня вполне серьезно собирались сбросить со стены высотой роста этак в три, и с крутым пригорком под ней, с коего мне надлежало скатиться после падения.

Как и ожидалось, вниманием слушателей он завладел полностью и безраздельно.

— За что вас так, господин лекарь? — осмелился подать голос Петер.

— Да ни за что. За то, что новичком был, приехал только за день до того. Дело в Монпелье происходило, на юге Французского королевства, я там медицину изучал. Ну, и как водится, студиозусы постарше устраивали вновь прибывшим всякие… испытания, так скажем. При этом не слишком заботясь, кто выживет, кто нет. Обычаи на этот счет в разных местах разные. В Монпелье вот сбрасывали со стены, окружавшей корпуса университета.

— И вы прыгнули, мастер Виллем? — взволнованно спросил Гвидо.

— Я? Нет, конечно. Я сбросил с этой стены заводилу, который пытался меня заставить.

— Как — сбросили?!

— Так и сбросил. Я был сильнее.

Ян и Якоб поддержали его одобрительными возгласами, заулюлюкали, загалдели.

Виллем редко пускался в подобные воспоминания. Годы, проведенные в Монпелье, теперь казались чем-то вроде пестрой ленты, в которой все сплеталось воедино: и смех, и грусть, и шальные попойки, и изматывающие зубрежки, и жестокие наказания, и дружба, и вражда… Теперь от учебы остались лишь знания, преумноженные опытом, а остальное так далеко, и будто бы было не с ним… Впрочем, если молодежь жаждет историй, так почему бы и не потешить слушателей? Тем более, что хозяина дома это откровенно забавляет, да и Гвидо, кажется, уже не настолько бледен и даже улыбается. А подарить немного веселья тем, кому важна сейчас любая поддержка — дело, безусловно, богоугодное. Благо, дам рядом нет (Марта не в счет: услышав раз на рынке, как добрая кухарка костерит попытавшегося ее обсчитать торговца, Виллем понял, что уж он-то точно ее ничем не удивит).

— И что — он умер?! — с горящими от восторга и выпитого вина глазами спросил Якоб.

— Нет, зачем умер. Руку сломал. Ну, это потому, что пьяным был. На трезвую голову — костей бы не собрали. А так — ничего. И со временем мы стали лучшими друзьями.

— Правда?! Он не злился, что вы его сбросили?

— За это — нет. Потом бывало разное, пару раз мы всерьез собирались друг друга укокошить. Потом мирились и по этому поводу, да и по многим другим, вусмерть упивались. Так и жили.

Молодежь снова одобрительно загудела, загомонила.

— Совершенно не получается представить, что вы вели такую жизнь, мастер, — снова заговорил Гвидо. — Что дрались, что пили до пьяна…

— Ну, это было давно, — ответил Виллем. — В последний раз — когда я получил магистра. Я до сих пор не помню, как сдавал тот экзамен. Ночь перед ним — как сейчас перед глазами, а дальше — только как очнулся в студенческом кабаке в обнимку с дипломом. Университет — это место, где главная задача — выжить. И попутно успеть нахвататься кое-каких наук. Это… Как другой мир, отличный от всего, что ты знаешь до того, как туда попадешь. И ты сам там становишься немного другим… Или совсем другим, кто как.

Веселая троица подмастерьев снова завозилась, зашепталась.

— Что там у вас, молодежь? — и на сей раз не оставил этого без внимания кузнец.

— Позвольте нам во двор пойти, мастер, — выступил от имени всех Ян. — Размяться хочется.

— Вы разомнетесь, а мне потом грязь из дому выгребать! — не дав Марку ответить, заворчала Марта. — Только земля оттаяла!

— Здесь забавы чините, — великодушно разрешил Марк, хитро улыбаясь. — Кухню разнесете, тогда поглядим, как Марта порадуется, что из дому вас не выпустила!

Большего парням и не требовалось.

Якоб вытащил из угла кухни метлу на длинном деревянном черенке, залихвацки крутанул ее в руке (Марта ахнула, но по счастью задето ничего не было), и приглашающе кивнул Яну. Тот времени терять не стал: сел на пол у длинной кромки стола, чтобы быть на виду гостей, перехватил протянутый Якобом конец черенка. Его соперник также опустился на пол, уперев свои ступни в его, крепко сжал в ладонях палку.

— Начали! — скомандовал Марк, и противники принялись с усилием перетягивать палку друг у друга. Виллем усмехнулся, пряча улыбку в ладонь: ему точно не стоило бы биться с кем-то об заклад, пытаясь угадать победителя. Ян явно сильнее своего товарища, поясница и бедра у него мощнее, а именно они-то и понадобятся, чтобы вырвать черенок из рук противника. Не чистой же силой рук это делать! Ногами упереться покрепче, поясницей отклониться назад…

Именно так.

Черенок выскользнул из ладоней Якоба, и вскочивший на ноги победитель огласил кухню пронзительным победным воплем, к которому присоединились одобрительные возгласы зрителей.