Ангел с черным крылом - Скенандор Аманда

Таким образом, у нее теперь нет ни денег, ни друзей. Особенно неприятное ощущение возникало от мысли, что в той коробочке осталось и ожерелье с камеей. То, что носила еще ее покойная мать. Хотя… Может, это неприятное ощущение – просто расстройство желудка? Сейчас эта камея все равно бы ей не помогла. Но мать оставила ей и еще кое-что. Точнее, кое-кого. Кузину! По правде сказать, Уна никогда не верила в пресловутые кровные узы, но это не значит, что она не готова испробовать сейчас и этот вариант. Правило шестнадцатое: не сбрасывать со счетов человека до тех пор, пока он жив.

Уна спряталась в тенистом проулке и дождалась, когда муж ее кузины – мастер на фабрике по производству обоев – ушел на работу. Он всегда недолюбливал Уну, этот Ральф… Или Ричард? Наверное, со времени ее последнего визита к ним этот мужчина стал испытывать к Уне еще большую неприязнь – ведь тогда она украла у него ручку. Ручка была роскошная: толстый слой позолоты с витиеватыми вензелями. И он важно размахивал ею во время разговора, словно не второсортный фабричный мастер, управляющий кучкой заспанных женщин, а прямо-таки король! К тому же он назвал Уну неграмотной. Точнее, вульгарной и безмозглой. За глаза, конечно. Как все ирландцы, выбившиеся в люди, – сплетничают и насмехаются у человека за спиной. Бедные, по крайней мере, не боятся оскорбить тебя прямо в глаза. Поэтому Уна прихватила эту тошнотворно-ослепительную ручку этого Ральфа-Ричарда, написав красивыми огромными буквами на листе с его вытесненными инициалами «Огромное спасибо за ручку!» Лист этот она положила прямо в центр письменного стола и ушла, не попрощавшись.

Это было шесть лет назад. Уна полагала, что это достаточный срок для того, чтобы сердца кузины и ее мужа таки смягчились. Уна постучала в полированную дубовую дверь и стала ждать. Ей никто не ответил. Она постучала снова. Ей было не по себе оттого, что стоит спиной к улице. Прошлой ночью, бредя по темным улицам, она нашла рваную шаль, висевшую на углу пожарной лестницы. Шаль была сильно изодранная и еще влажная от росы. Но деваться было некуда, и Уна сразу накинула ее себе на плечи. Противные обноски, конечно, но лучше, чем ничего. Сейчас, в свете яркого солнца, эта грязная и пахнущая мокрой шерстью шаль придавала Уне еще более подозрительный вид в этом вполне респектабельном районе. Уна сняла ее и постучала в дверь третий раз.

Наконец послышались шаги, и дверь приоткрылась. В щели появились нос и глаз ее кузины с убранными на ночь волосами. Она явно только что проснулась. Кузина несколько раз удивленно моргнула.

– Уна?

– Нет, Клэр, папа римский! Ну конечно, это я! Позволь мне войти!

Уна не стала ждать реакции заспанной кузины. Она навалилась на дверь и протиснулась внутрь. Дневной свет еле проникал сквозь подернутые паутиной окна по бокам двери.

Клэр отступила, прикрыла нос ладонью и презрительно сморщилась:

– Боже правый, ты выглядишь просто ужасно! И пахнешь тоже…

Да уж… После пары-то ночей в тюрьме. И после пробежки в наручниках. Не говоря о бдении на заброшенном кладбище. Но она не станет рассказывать обо всем этом Клэр. В детстве они очень дружили. Были не разлей вода. Как сестрички, говорили все вокруг. Но потом их пути разошлись, и теперь они совсем чужие друг другу.

Мать Клэр никогда не одобряла выбора своей сестры, ведь та вышла за эдакого калчи [24], только что с корабля [25], без единого гроша за душой. И после войны, когда отец Уны запил и не желал устраиваться на более-менее приличную работу, ничуть не изменила своего мнения. К тому моменту, как умерла мать Уны, семьи уже отдалились друг от друга из-за разницы в достатке. После смерти матери Уны мать Клэр предложила взять Уну на воспитание, пообещав оплачивать ее образование. Но отец отказался. Они ушли тогда, гордые и обиженные, и Уна больше ничего не слышала о них до тех пор, пока шесть лет назад не решила навестить свою кузину. Просто так. У нее и в мыслях не было что-то украсть.

Холодный прием Клэр не удивил Уну. Надменность ее мужа тоже. Но неприкрытая жалость, граничащая с презрением, сильно разозлила. С другой стороны, сейчас вся ее надежда на эту жалость.

Уна расправила складки на своей грязной юбке. И подняла глаза на Клэр.

– Я попала в переделку, и теперь мне негде жить.

– Жить? И как долго?

Уна пожала плечами. Об этом она еще не успела подумать.

– Неделю. Может, две. Но точно не больше месяца.

– Ты с ума сошла? Да если Рэндольф только узнает, что я тебя на порог пустила, он лопнет от гнева. Это же была его любимая ручка!

– Но ты же ведь не собиралась меня впускать. Мне пришлось самой протиснуться мимо тебя. Кстати, не очень радушно с твоей стороны… Я ведь не чужая…

– Я думала, что это стучит в дверь очередная попрошайка. Я еле узнала тебя!

Уна горько ухмыльнулась. Попрошайка… В общем, так и есть. Она взглянула на свое отражение в большом зеркале, что висело над деревянным столом у дальней стены. Спутавшиеся волосы торчали словно пакля из-под грязной, съехавшей набок шляпы. Воротничок платья сальный и грязный. Губы потрескались, нос покраснел от мороза.

– Ну, теперь ты убедилась, что я не попрошайка, а твоя давно не подававшая о себе вестей кузина, попавшая в беду… Я могу остаться у тебя?

Клэр сцепила руки, укутавшись в свой уютный домашний халат. Пурпурный бархат с меховой опушкой. Кролик, конечно же. Этот самый Рэндольф вряд ли мог позволить себе купить ей норку или горностая. И все же даже с кроличьей опушкой этот халат казался Уне чем-то таким нежным и шелковистым, что никогда не касалось ее кожи.

– А что стряслось-то? – поинтересовалась Клэр. – Тебя что, муженек выгнал?

– Я не замужем.

– А-а, значит, бежишь от ревнивого поклонника?

У Уны вырвался вздох. Какой же ерунды начиталась эта Клэр! Присев на полированную скамейку, она стала расшнуровывать ботинок. Натертая нога жутко болела.

– Нет!

– Вообще-то я не говорила, что ты можешь остаться! – проскрипела Клэр. Она так и стояла перед Уной, сцепив руки. – Тебя ищет полиция?

– Нет, конечно!

– Нет? Ну так Рэндольф сам притащит тебя к ним, если только увидит.

Сказав это, Клэр, наконец, расцепила руки и принялась расхаживать взад-вперед по их небольшой прихожей.

– Тебе что, деньги нужны? Ты на самом деле за этим пришла? Мама предупреждала меня, что однажды так и будет. Она всегда говорила, что у тебя гнилые корни.

– У нас с тобой одни и те же корни! – отрезала Уна, стягивая с себя оба ботинка и с шумом роняя их на пол.

– Я имею в виду по отцовской линии, Уна. Кстати, о твоем отце: почему бы тебе не попросить помощи у него?

– Он давно умер, – солгала Уна. На самом деле это могло быть и правдой… Она не видела его уже примерно так же долго, как и саму Клэр. От алкоголизма он перешел к курению опиума, так что кто знает… Но сейчас она не может позволить себе искать его по всем злачным местам Чайна-тауна. Нет, не сейчас, когда ее саму разыскивают.

Клэр натянуто сочувственно вздохнула и продолжила расхаживать по прихожей.

– Ты не можешь остаться у нас. Рэндольф вот-вот пойдет на повышение на фабрике, и ему не нужно сейчас никаких лишних проблем. А соседи? Что они станут говорить, увидев тебя? Или они уже видели?

Клэр отдернула занавеску и оглядела улицу.

– Этой весной Рэндольф выдвигается в помощники олдермена и…

– Да никто меня не видел, клянусь тебе! И не увидит. Буду сидеть как мышь.

Чулки Уны промокли и прилипли к ногам в тех местах, где лопнули пузыри. У нее пересохло во рту, а в животе урчало от голода. Вполне может быть, что у нее уже язва. Уна вскочила и схватила руки Клэр в свои, заставив ту резко остановиться.

– Ну пожалуйста, по старой дружбе! Мне некуда больше идти.

Клэр ничего не ответила.

Тогда Уна часто заморгала, будто еле сдерживает слезы, и продолжила делано дрожащим голосом: