Следы на пути твоем (СИ) - "Arbiter Gaius"

Можно пойти на все.

***

Нет, судьба определенно на него за что-то ополчилась!

Первый день, проведенный в берлоге братца-медведя, больше всего напоминал Боэну разбитую вдребезги чашу, которую он пытался хоть как-то склеить во что-то приличное.

Конюшню, куда нужно было пристроить Шального, он отыскал довольно быстро. Хуже оказалось со стойлами: свободных мест оказалось только три, два из которых льежец забраковал сразу (в одном грязь по колено, над другим крыша прохудилось), а за третье, относительное сухое, чистое и теплое заломили цену в полрозарда[10] за ночь. «Это что, шутка такая?!» — хотелось рыкнуть обозленному до предела Боэну. По всему выходило, что вместо обещанного наследства эта мерзкая дыра сулит ему только лишние траты — и нервов, и денег, и времени. Даже упоминание клятого родства на цену никак не повлияло, скорее хлопот добавило: верзила, показывавший ему конюшню, враз подобрел, разулыбался, демонстрируя сгнившие чуть ли не под корень зубы и даже фамильярно хлопнул его по спине (гоун еще отчистится или лучше сразу выкинуть?). Правда, прогудел что-то вроде «За коняжкой присмотрим». Интересно, а если бы он, Боэн, родства не помянул? Несчастную животину попросту заперли бы в стойле, пока сама не издохнет? И это Шальной-то — «коняжка»?! Да он один стоит больше, чем вся эта конюшня вместе взятая, включая запертых в ней кляч и гнилозубого верзилу! Впрочем, об этом льежец предпочел разумно промолчать, не вводя ближнего своего во искушение грехом воровства.

Шальной, видимо, чувства его полностью разделял: храпел, недовольно косился, мотал головой, сердито переступал с ноги на ногу, роняя с губ сероватую пену. Нервничает. Злится. А значит, скоро свой характер покажет во всей красе. Впрочем, за такую плату они должны хоть самого дьявола на постой пускать, не то что норовистого жеребца.

Благополучно убравшись с конюшни до того, как Шальной полностью оправдает свою кличку, Боэн вернулся к братцу.

Кухарка (как там ее? Марта вроде?) сновала между очагом и разделочным столом, каким-то чудом при этом умудряясь ни на миг не поворачиваться к гостю лицом. Впрочем, и по спине было заметно, что того она откровенно невзлюбила. Поди ж ты! У него дома, — в нормальном, человеческом доме, с нормальными, человеческими порядками! — демонстративно развернуться к нему задницей не посмели бы не только слуги, но и его супруга и дети. Но в медвежьем углу, видимо, и не такое случается.

Смирившись с этим, как с неизбежным злом, Боэн сам отнес чрезседельные сумки в отведенную ему комнату, — хвала Создателю, хотя бы относительно чистую! Запасное платье, подумав, разложил поверх убранной постели, чтоб расправилось: не доверять же грязнорукой толстухе касаться дорогих тканей!

Вернулся в кухню и, пренебрегая свирепым сопением кухарки, затребовал чего-нибудь поесть. Без удивления выслушал отповедь, что, мол, как придут хозяева, так и за стол сядем, а пока нет ничего, если же господин голоден — так пусть в таверну ближайшую наведается. Ну да, судя по голосу толстухи главным ее желанием было, чтобы он из той таверны и не вернулся. Но не на того напала, милая!

Настроившись на равнодушно-холодный тон, каким он обычно говорил с проштрафившимися работниками или задолжавшими кредиторами, Боэн сообщил, что, буде не получит чего-то съедобного сей момент — лично отправится в кладовую и наведет там свои порядки. Это на строптивую бабу подействовало, и вскоре перед ним лежал кусок хлеба, еще не совсем черствового: сухарей, видимо, не держали, — сыр, немного вяленого мяса и стоял стакан с вином.

Что же, хоть что-то!

Боэн принялся за еду, а когда почти с ней закончил — в кухню вломились двое непонятных оболтуса — судя по раскрасневшимся от жара лицам и запаху расплавленного металла, идущему от них — только что выбравшиеся из кузни. Увидели его, смутились, отвесили по неуклюжему поклону — и тут же, позабыв о церемониях, уселись за стол, громогласно обсуждая местные новости с кухаркой. Та, кстати, при виде них тут же оттаяла, закудахтала, засуетилась… И перед молодцами чуть ли не из воздуха нарисовались две большие миски с бобовой похлебкой, из каждой из которых выглядывало по тушеной в вине утиной ноге.

Так значит, еды в доме нет и вообще, хозяина будем ждать? Вот ведь строптивая жирная дрянь! Впрочем, то, что она его невзлюбила, было очевидно с самого начала. И за что, спрашивается? Мальчишку к порядку призвал. Сказал, что якшаться с ее сиволапым хозяином не намерен. Так ей-то какое дело? Ее сюда, небось, брали у очага стоять, а не сопли им всем вытирать! А что мальчишка увечным оказался — так это не он его калечил, к нему-то какие претензии?

Юные медведи тем временем расправились с предложенным угощением, единым духом осущили по стакану вина, звонко чмокнули толстуху в обе щеки (в человеческих домах и мысли не может возникнуть о подобном панибратстве!) и умчались так же быстро и шумно, как и появились.

Боэн еще какое-то время посидел у стола, созерцая спину вновь заледеневшей кухарки, затем поднялся к себе, подремал (когда спишь — не хочется есть, а предложенные ему крохи только разожгли аппетит), поскучал и, достигнув должного уровня раздражения, вернулся в кухню, где и обнаружил, что очаг наконец-то опустел.

Вытребовал с толстухи ведер, лохань и простынь. Подумал, присоединил к списку необходимого соль. Жирдяйка посмела было заворчать, мол соль денег стоит, чтобы ее в бадью насыпать. Заткнулась, когда, глядя ей прямо в глаза, он задушевным голосом пообещал извести на свое купание всю соль, какая только найдется в этом клятом доме, буде только сей момент не получит требуемое.

В результате все, что нужно, было шваркнуто перед ним на стол, а сама толстуха, бросая на него злобные взгляды, убралась куда-то с глаз долой. Ну и к лучшему.

Купаться Боэн постарался неспешно и обстоятельно: так и время быстрее пролетит, и мышцы в соленой (очень соленой!) воде получше отойдут. Вытерся, переоделся и как раз услыхал голоса в передней: обитатели берлоги наконец изволили пожаловать. Тут же и толстуха откуда-то вылезла, заквохтала…

А потом…

Боэн невольно напряг слух. Этот негромкий деловитый говор был ему явно знаком и вызывал почему-то весьма неприятные ассоциации… Погодите-ка!..

Дверь в кухню, закрытая им на время купания, распахнулась, — и льежец понял, что пребывание в берлоге будет для него испоганено окончательно и бесповоротно: от жилища, куда встреченный утром языкатый хрен входит так уверенно и привычно, будто к себе домой, ничего хорошего ждать не приходится. Ввалившийся следом братец со своим увечным сынком это только подтвердил: сероглазый (Виллем, вроде?) оказался не только городским лекарем, но и их дружком семьи, а с сегодняшнего дня — еще и опекуном мальчишки. Значит, так или иначе будет тереться тут: и ради отца, и ради сына.

А брат-медведь, кстати, и правда выглядит неважно: осунулся, побледнел, щеки горят, кашляет через слово. Может, и правда, что не жилец?.. Тогда хоть не придется задерживаться в этой клоаке надолго. Говорят, мастер де Муэник красильню свою продавать надумал, может, еще и перехватить ее можно будет?..

Лекарь между тем увел братца наверх. Вернулся довольно скоро, один, лицо мрачное, встревоженное. Мельком потрепал по голове не сводящего с него глаз мальчишку, а затем совершенно возмутительным хозяйским тоном потребовал, чтобы ужин пока не накрывали: ему-де стол для работы нужен. Возражений, как и следовало ожидать, не последовало. Из лекарской сумки были извлечены какие-то мешочки, пузырьки и баночки, содержимое которых хрен начал проворно смешивать.

Боэн присел за противоположный конец стола, решив, что с кухни так или иначе уходить не стоит: так и ужин прозевать недолго.

Вот и сидит теперь, с раздражением и немалой долей изумления понимая, что все больше впечатляется тем, что происходит перед его глазами. Как священодействует этот Виллем со своими баночками, ей-Богу! Движения точные, размеренные, и кажется, будто все получается само, легко, будто играючи. Только внимательный взгляд и нахмуренные брови выдают работу мысли, показывают, насколько на самом деле все непросто. Это притягивает, странно завораживает, заставляет следить за этими руками с любопытством мальчишки на ярмарке, считать вместе с ним прозрачные капли, падающие в мерную плошку, пытаться угадать, к какой баночке или мешочку он потянется на сей раз…