Ковчег детей, или Невероятная одиссея - Липовецкий Владимир

А еще помню, как они влюбились в одну и ту же женщину, нашу воспитательницу. Все колонисты разделились на две группы. Одни болели за Уэлча, другие — за Коллиса. Мы говорили: «Ой, она пошла с Уэлчем. Бедный, бедный Коллис…» Если же было наоборот, то точно так же переживала другая партия.

Зоя и Валентина Яковлевы:

— Американцы нам подарили струнный оркестр. В свободное от учебы время мы танцевали. Танцы были старинные — вальс, краковяк, мазурка, полька… Любили также танго, падеспань и падепатинер. Танцевали все — и колонисты, и воспитатели, и американцы… Да и местные жители.

На танцах действовала летучая почта. У каждого была уже первая любовь. Все это заполняло жизнь. И хоть как-то уменьшало чувство тоски по дому.

Дав слово доставить петроградских детей домой и передать их из рук в руки родителям, миссионеры Американского Красного Креста взяли на себя сверхтрудную задачу.

Волею судьбы они оказались в огромной, почти необъятной стране с суровым климатом и суровыми нравами.

Россия напоминала гигантское красно-белое лоскутное покрывало, где линия фронта менялась день ото дня и нередко проходила по соседней улице, а то и внутри семьи.

Стояла глубокая зима. Холодное сибирское солнце медленно и лениво катилось по небосклону, словно снежный шар. Бездорожье и стужа, тиф и недостаток еды, а главное, отсутствие какой бы то ни было связи с Петроградом заставляли воспитателей (а в основном это были женщины) находиться на грани отчаяния.

Волонтеры поняли сразу — от них требуются не слова, а горячая пища и теплая одежда.

Сам Господь послал их в наиболее трудное для колонии время.

Первые волонтеры, которых увидели колонисты — Грегори Уэлч, Чарльз Коллис и Альфред Сван, — не были гражданами Соединенных Штатов. Но они явились детям под знаком Американского Красного Креста. И уже одного этого было достаточно.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

СОН

Ночью Райли Аллену приснился странный сон.

…Большое снежное поле. Небо и земля неразличимо слиты в серый цвет. Метель намела сугробы, и Райли стоит на одном из них, возвышаясь над толпой.

Толпа — это дети. Всего лишь дети. Их лица обращены к нему и к факелу, который Райли держит в протянутой руке. Пламя факела повторяется в широко открытых детских глазах. Их сотни. И сотни отраженных искорок мечутся со всех сторон, быстро перемещаясь, но и, вместе с тем, все плотнее окружая сугроб.

Стоит тишина. Ни единого голоса, ни единого слова. И это удивительно. Среди детей наверняка много сорванцов. Но они молчат, принадлежа сейчас чему-то более важному, чем очередная шалость. Единственный звук — потрескивание наста под переминающимися ногами.

Молчит и Райли. Но он и дети отлично понимают друг друга, знают, зачем собрались вместе.

Вдруг какая-то сила разворачивает Райли на месте, спиной к толпе, дав нужное направление ему и факелу. Он спускается с сугроба и уверенно идет вперед, не оглядываясь. Он знает, что-то ему подсказывает — дети идут следом, не отставая ни на шаг. Как и знает, что не собьется с пути. Та же сила придает ему уверенность.

Сначала они движутся по равнине, по стылой, спящей земле — туда, где видна темная полоса леса. И вот их уже окружают многорукие ели. Заснеженные деревья смыкаются и сужают им путь. Так что идти приходится растянувшейся колонной.

Пламя факела на мгновение выхватывает из темноты ствол дерева, а то задерживается на провисших под тяжестью снега ветках, окрашивая их в розовый цвет.

Розовое с серебром. В другой раз это заставило бы остановиться и поднять голову. Но детям не до красоты. Они сосредоточены на движении. И единственное, что они видят, — дрожащий огненный язычок, задающий, как маяк, направление.

Райли Аллен первым замечает открывшуюся просеку. Посреди нее тускло блестит железная колея. Он делает факелом круговое движение, тем самым показывая, что колонне следует повернуть направо.

И вот дети уже стоят вдоль насыпи, следя за действиями своего вожака. Райли же, воткнув факел в снег, приседает на корточки, приблизив ухо к холодному металлу. И вскоре различает легкую вибрацию рельса, дрожащего едва уловимо, как струна. Его радует и увлекает эта мелодия движения, которая все усиливается и нарастает.

Райли встает во весь рост и, снова взяв в руки факел, поднимает его как можно выше. На этот раз он предназначен машинисту локомотива.

Райли испытывает странное чувство. Факел стал продолжением его руки, и кажется, что одним усилием воли возможно добавить или ослабить пламя. Но это не только его воля. Кто-то присутствует рядом, и весь сценарий задуман и написан этим незримым существом.

Наверное, что-то подобное чувствуют и дети, которые неотрывно следят за человеком с факелом. И Райли передается их сердцебиение, их ожидание чуда.

Но вот внимание всех привлекает неожиданный звук. Какой-то зверь, пыхтя, выбирается из леса. Судя по дыханию, он огромен. Его пока не видно, а клубы пара, которые вырываются из ноздрей, опережают его, цепляясь за верхушки сосен.

И все же локомотив возникает из-за поворота неожиданно. И, кажется, его пронесет мимо, так мощно и неодолимо он нарастает, ведя за собой нескончаемую вереницу зеленых вагонов, длинную и гибкую, как хвост дракона.

Дети замирают, вдруг поняв, что Райли и не помышляет покинуть железнодорожное полотно. Он стоит невозмутимо, будучи уверен в своей неуязвимости. И лишь выше, как можно выше поднимает факел.

И вот оно, чудо… Укрощенный зверь, выдохнув в морозный воздух остатки пара, застывает.

Открываются двери вагонов — все одновременно. Вот уже дети внутри.

Сам же Райли снова вонзает факел в пористый снег — на этот раз горящим концом. И поднимается в будку машиниста. Там его ждет высокий молчаливый человек. Райли собирается его о чем-то спросить. И просыпается…

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ОСТРОВ РУССКИЙ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ПОЖАР

В начале лета я вновь прилетел в Ленинград. На этот раз мы назначили встречу с Петром Александровым на Финляндском вокзале, рядом с музейным паровозом, доставившим Владимира Ленина в 1917 году из Финляндии в Петроград.

Еще недавно я находился на борту рыболовного траулера. Мои ноги, отвыкшие от земли, плохо слушались, были чужими, выписывали восьмерки, и нетрудно представить, как странно и смешно выглядел я со стороны. Совсем как загулявший моряк, только что закрывший за собой дверь таверны.

— Завидую вам, — сказал Александров. — Вот я всю жизнь прожил в портовом городе, а в море побывал лишь однажды. Да и то в далекой юности. А если точнее, то даже в детстве.

— И обещали об этом рассказать.

— Да, обязательно расскажу. Но давайте по порядку. О чем мы говорили в прошлый раз?

— О вашей жизни в казачьей семье. А затем колонистов взял под опеку Красный Крест…

— Да, мы попали в хорошие руки. Колония была разбросана на большом пространстве. Все группы отделены друг от друга десятками, а то и сотнями километров. Такие расстояния для России — обычное дело и не кажутся чрезмерными. Но в условиях войны и сто метров могут стать непреодолимыми. Вот почему американцы решили собрать всех детей в одно место. И таким местом стало озеро Тургояк. Это на юге Урала. После трудной зимы снова появилась надежда. Все ходили с радостными лицами. Отъезд в Петроград совсем близко. Речь идет о днях. Ну, может быть, неделях. Еще до окончания лета мы увидим родителей. Думаю, вы знаете — ожидание и предвкушение порой приносят куда больше счастья, чем само событие, которого так ждешь.

— Моряки говорят, что встреча с берегом разбивает не только корабли, но и надежды.

— Вот и мы, колонисты, забыли на время о голоде и нужде в Петрограде, о том, что нас там ждет. Ведь мы были детьми. И каждому больше всего на свете хотелось прижаться к маме. Правда, у нас с Леной уже не было мамы. Но родной дом, все равно, самое лучшее место на свете. Только там ты не чувствуешь себя гостем. А в казачьей станице это чувство меня не покидало ни на минуту. Тетя Маруся и дядя Артамон Приданниковы назвали меня своим сыном и относились ко мне замечательно. Но мама бывает только одна. Даже если ее уже нет на свете.