Ольвия (ЛП) - Чемерис Валентин Лукич

— Фью-ю-ють!.. — свистнул он. — А как же ты, жена самого сая, очутилась в наших краях? Отсюда до земли саев далековато будет.

— Долго рассказывать, — вздохнула Ольвия.

— Эге-ге-ге… Вон оно что… — дивился Спаниф. — А я живого сая и в глаза еще не видел. Простых скифов видел, а царских саев не доводилось. Говорят, они все в золоте, а табуны у них такие, что и степям тесно становится. И твой муж из саев тоже богатый?

Ольвия ничего не успела ответить, потому что из-за ив выехал на коне толстый скиф в войлочной куртке, трещавшей на его дородном теле, в башлыке с блестящим навершием, в красных шароварах, штанины которых были заправлены в мягкие сафьянцы.

— Хозяин… хозяин.

Женщины разом умолкли, некоторые попятились к своим юртам и занялись прерванной работой. Толстый скиф подъехал к Ольвии и маленькими глазками, заплывшими жиром на его мясистом, краснощеком лице, какое-то мгновение удивленно ощупывал ее с ног до головы, потом причмокнул красными толстыми губами, пошевелил рыжей и редкой бородкой, словно что-то пережевывал.

— Хороша… Кто такая и откуда взялась в моем лагере?

— Ничья, — ответил Спаниф. — Я поймал ее у Малой речки, а шла она от Великой реки с дитем на груди. А еще говорит, что муж ее родом из…

— Меня не интересует, кто ее муж! — перебил пастуха толстый скиф и повернулся к Ольвии: — Кто такая?

— Ольвия…

— Ольвия?.. — повторил он и причмокнул губами. — Не слыхал о такой.

— Хозяин, — шагнул к нему Спаниф. — Я бедный пастух, ни кибитки у меня нет, ни коня, ни юрты, ни башлыка на голове. Свободная сколотка за такого бедняка, как я, не пойдет, вот я и думаю взять чужестранку себе в жены. Я ее поймал, а потому она моя по закону степи. Если позволишь, я построю шалаш в твоем лагере и буду с женой жить.

— А кто же будет пасти мой табун?

— И табун твой буду пасти.

Толстяк снова причмокнул, пожевал что-то губами и скривился, словно то, что он только что жевал, оказалось кислым.

— Хороша женщина для такого нищего, как ты, Спаниф, — слишком щедрый дар. Наконечники твоих стрел каменные, а ты хочешь иметь жену лучше, чем у того, у кого наконечники стрел бронзовые. Да и сам ты без роду и племени. Ты в степях никто, чтобы владеть такой красоткой.

— Да я…

— Цыц, когда с тобой хозяин говорит, — перебил пастуха толстяк. — Я богат, я «восьминогий», потому что у меня есть пара волов для повозки, наконечники моих стрел бронзовые, у меня есть кибитки и шатер. У меня семь кобыл и жеребец, не считая жеребят. А еще коровы и овцы есть. А потому по законам степей только мне под стать такая женщина. Ты подаришь ее мне, а я тебя не забуду. Я подарю тебе жеребенка. Этот жеребенок вырастет, и будет у тебя, Спаниф, свой конь.

— У меня будет свой конь? — от радости даже подпрыгнул пастух. — О хозяин, спасибо тебе за щедрость. Я возьму того жеребенка, что со звездочкой на лбу.

— Бери, но жеребенок весит больше, чем твой подарок. Будешь мне еще два лета пасти табун.

И повернулся к Ольвии:

— Эй, ты! Я — богатый скиф, и ты будешь моей. Наконечники моих стрел бронзовые, у меня есть панцирь с бронзовой чешуей. Меня все знают в долине Малой речки. Радуйся, чужестранка, ты станешь женой самого Гануса, которого очень уважает еще более богатый скиф Савл, что кочует вон там, за горой.

— Я домой иду, — сказала Ольвия. — И не хочу быть женой пусть даже самого богатого скифа у Малой речки.

— Домой ты не пойдешь, потому что тебя подарил мне Спаниф. И дом твой будет вон там, — показал он на большой шатер. — Эй, Санита! — крикнул он, и к нему подошла старая седая скифянка с крючковатым носом. — А ну, отведи эту белолицую в мой шатер. И стереги ее, потому что если сбежит, выгоню тебя в степь! А ты, — повернулся он к Ольвии, — если вздумаешь бежать, выколю тебе глаза. Тогда уж не сбежишь!..

Чернявая молодица, кормившая дочь Ольвии, насмешливо взглянула на толстяка.

— Смотри, Ганус, а то муж у чужестранки был из саев.

— Что-что?.. — быстро переспросил Ганус, хватая ртом воздух. — Что ты мелешь? Да знаешь ли ты хоть, что саи — самые прославленные царские скифы, владыки над всеми племенами в этих степях?

— Вот у нее муж и есть из владык. — И молодица вернула Ольвии ребенка. — Бери тихонько, насосалась и уснула. Только сопит…

— Что ж вы мне сразу не сказали, чья это пташка? — набросился на женщин Ганус. — Конечно, только у саев могут быть такие красивые жены… Эй, ты, карга! — крикнул он старой скифянке с крючковатым носом. — Ты чего хватаешь чужестранку, как какую-то рабыню? Она моя гостья, и пригласи ее в шатер почтительно. И накорми ее мясом, и кумыса налей. А сама, смотри, не ешь и не пей. Знаю я тебя…

В ту ночь Ольвия спала спокойно, потому что, кроме нее и старой скифянки, в шатре никого не было. Старуха угождала ей как могла, а спать улеглась у входа.

— Я твой верный пес, жена самого сая, — шамкала она беззубым ртом. — И здесь тебя никто и пальцем не тронет. Да и хозяин тебя боится, как узнал, чья ты. Теперь он думает, что с тобой делать и как от тебя избавиться, чтобы не навлечь, чего доброго, на себя гнев всемогущих саев!

— Почему боится?

— При упоминании сая у каждого скифа подгибаются колени.

Когда Ольвия проснулась, полог шатра был откинут, а на пороге сидела старая скифянка, качаясь из стороны в сторону и что-то напевая себе под нос.

— Спи, спи, — махнула она рукой на Ольвию, — я посторожу вход. Мужчины, что на ночь вернулись в лагерь, приходили на тебя смотреть, но я их прогнала. Да они уже уехали в степь, спи.

Но спать уже не хотелось. Ольвия взглянула на сонную дочь, улыбнулась ей и принялась расчесывать волосы.

— Ай, какие у тебя красивые волосы, — покачала головой старая скифянка. — А у меня уже куцые, да и те вылезли.

Она развязала кожаную суму, достала холодного вареного мяса, сыра, из бурдюка нацедила кумыса. Ольвия впервые с аппетитом позавтракала, потом покормила еще сонную дочь и вышла из шатра. Было раннее прохладное утро, повсюду блестела роса. У юрт уже голосили женщины, ломали хворост, разжигали костры.

К шатру подъехал Ганус. Был он в новом расшитом кафтане, подпоясанный широким кожаным поясом, на котором висел акинак. За плечами у него был горит с луком и колчан со стрелами.

— Я всю ночь думал, что мне с тобой делать, жена сая, — обратился он к Ольвии и по привычке причмокнул губами. — И вот что надумал. Ганус — богатый скиф, но не такой богатый, как Савл, что кочует вон там, за горой. О, у Савла в десять раз больше табунов, чем у Гануса, а сколько у него коров, волов и овец! И повозок у него больше, и слуг, даже рабы есть. А шлем у него железный, и наконечники его стрел тоже железные, литые. Я плачу Савлу дань, а Савл платит ее самим саям. Вот я и надумал: подарю тебя Савлу, и Савл обрадуется такому подарку и будет щедр и добр ко мне. И благосклонен. Еще, может, и замолвит за меня словечко перед саями. Мол, кочует на берегу Малой речки, что впадает в Великую реку, Ганус, богатый скиф, который подарил мне женщину. А может, он на радостях за тебя подарит мне корову с теленком или коня даст. О, Савл, когда в добром настроении, не скупится.

«Только и мечтаю о твоем Савле!» — подумала Ольвия, а вслух покорно молвила:

— Что ж… такова, видно, моя мойра. Поедем к Савлу.

Ответ Ольвии очень понравился Ганусу.

— О да! Ты достойна только Савла — богатейшего скифа в тех краях, где садится солнце. Мои слуги уже готовят повозку. Не успеет солнце подняться из-за Великой реки, как мы повезем тебя далеко-далеко, к самому Савлу.

Примчались двое всадников — немолодых скифов в войлочных круглых шапочках и куртках, о чем-то поговорили с хозяином. Один из них остался возле Ольвии, а другой куда-то уехал с Ганусом.

К Ольвии подошла чернобровая смуглая молодица, которая вечером кормила своей грудью Ликту.

— Ну, ничья женщина, которую поймал рыжий да одноухий Спаниф, как спалось? — показала она белые зубы и рассмеялась, звякнув простыми стеклянными бусами. — Дитя твое не голодное? Молоко уже есть в груди?