Следы на пути твоем (СИ) - "Arbiter Gaius"

========== …взываю к Тебе ==========

Лже-целитель пришел в себя от того, что на лицо его обрушился поток холодной воды. Забарахтался, пытаясь отвернуться, перехватить глоток воздуха и охнул от боли, тут же прошившей все тело.

— Куда дергаться?! А ну смирно лежи!

Голос показался смутно знакомым, но опознать его прохиндей так и не смог. Как почти не смог и разлепить глаза. Судя по всему, били долго и по голове тоже.

— А я тебе, дураку, говорил! — продолжал его невидимый собеседник. — Петушился все, языком трепал!.. Вот и дотрепался — так, что тебе тот язык едва вокруг башки не обмотали. Вот лежишь теперь, то ли сдохнешь, то ли нет…

Чародей почувствовал, что его грубо перевернули на бок. Поясницу и грудь снова прошила резкая боль.

— Переломался весь, кровью вон ссышь… Добить бы тебя да прикопать под осиной, дурень клятый. Возись теперь с тобой… Был бы как все: срезал кошель да уноси ноги. Я вот мальчишку того калеченного вмиг от монет избавил. Так не-е-т!.. Тебе, хрену собачьему, мистерию подавай!.. Чтоб глазели!.. Вот, доглазелись!

Лже-целитель мог бы на это возразить, как делал уже не раз, что если за представления просто побили, то за кражу, если поймают — вздернут, не раздумывая. И что вообще, красть — грех. Надо что-то оставлять взамен отобранных денег. Да и не отобранных даже — добровольно отданных. С охотой и истовыми упрашиваниями, мол, только возьми, только помоги!..

Но сказать все это он смог лишь спустя полмесяца, когда язык, хоть и ранящийся постоянно об осколки выбитых зубов, но хоть как-то начал слушаться. Подельник его, выслушав доводы в пользу «мистерии» только фыркнул да выгреб из-под его зада очередную порцию обгаженных веток: мол, говори-говори, знаем мы, куда тебя трепотня твоя приводит.

— Добро хоть, землянку эту вырыли, догадались, — ворчал он. — Хоть подохнешь, как человек, с крышей, вроде как, над головой. Так бы воронье расклевало быстрее, чем откинулся бы.

Его голос все звучал и звучал, смешивая для лже-целителя проходящие как-то мимо него дни и ночи, и напоминал монотонный шум лесного ручья. Все слова, интонации привычны и знакомы настолько, что и внимания-то уже не обращаешь…

Изменения наметились лишь тогда, когда избитый чародей смог, хоть и с превеликим трудом, подняться и кое-как выбраться из темноты и духоты землянки на свет божий. Сел, привалившись спиной к сосновому стволу, подставляя подживающее лицо потокам жаркого летнего солнца. Принял из рук подельника кусок черствой булки из самой дрянной муки да корявую кружку с ледяной водой из источника. И тогда-то и понял, что все изменилось.

— Слышь, Лис, я тут это… — сообщник неловко топтался рядом, явно не зная, как начать разговор.

— Чего?

Жевать ссохшийся в камень хлеб не получилось бы, наверное, даже будь все зубы при нем. Пришлось терпеливо бултыхать сухарь в воде, ожидая, пока размякнет.

— Задолбался я с тобой. Подыхать, конечно, я б тебя не бросил, не по-людски как-то. Но раз уж ты теперь на тот свет вроде не собираешься…

— Сбежать надумал? — тот, кого назвали Лисом, недобро прищурился. — После того, падаль, как я зад твой столько раз из дерьма вытаскивал? Ты где был бы сейчас без меня? В сточной канаве с кишками наружу! Удумал тоже!..

— А ты мне помощью твоей в нос не тычь! — обиженно рыкнул его собеседник. — Я тебе за все твое добро сейчас разом отплатил, пока из пекла тебя вытаскивал! Чай свободный человек, уйду и оглядываться не стану!

— Гнида ты, Пес, — равнодушно констатировал Лис.— Гнидой был, гнидой остался, гнидой сдохнешь. Проваливай хоть в ад. Лошадь не отдам, кибитку тоже, и ничего из того, что в ней. С голым хреном тебя подобрал — с голым хреном и катись отсюда.

— Да нет у тебя больше ни лошади, ни кибитки, ни того, что в ней было.

Лже-целитель отвлекся от размачивания хлеба, вскинул на него взгляд, горящий тяжелой ненавистью.

— Где?!. — хрипло спросил он.

— Ромашку нашу изловили да к городской тюрьме пристроили, — стараясь, чтобы голос звучал уверенно, пояснил подельник. — Это я уж потом узнал, как вернулся да по рынку шастал. Тебе, между прочим, доходяге, жратву добывал!

— Кибитка где? — тяжело уронил Лис, и глядя на него, Пес все же сорвался в нервную скороговорку:

— Так пожгли же. Все подчистую. Я сам видел, как этот хрен, что из тебя на помосте дерьмо выколачивал, факел кинул.

— Он… — лицо Лиса застыло в хищном, кровожадном оскале, пальцы с силой стиснули полуразмоченный сухарь. — Тот самый лекарь…

— Слышь, ты это… Поспокойней, что ли… — Пес присел рядом с ним, глянул в глаза. — Ну что повозка, ну что лошадь… Новые добудешь. Главное, что сам живой остался.

Чародей мог бы на это ответить многое. Например, что без лошади и кибитки он долго не протянет. Ему, учитывая сломанную толпой ногу, даже из лесу теперь тяжко выбраться будет, не говоря уж о том, чтобы добраться до какого-нибудь мало-мальски значимого города, в котором не было бы риска, что о делах его прознают да тут же и добьют. Или что сгоревший скарб для него был несопоставимо ценнее того же тупо хлопающего на него глазами Пса. Там на все случаи жизни было: и для фокусов, и для чудесных исцелений… Без этого он гол как сокол, а достать новое — не с его теперешним здоровьем. Еще и этот кусок дерьма сдрапать решил, а с него хоть какая-то польза была…

Но всего этого Лис так и не сказал. Во-первых, потому, что никогда не показывал своих слабостей перед посторонними, а во-вторых, потому, что сидящего перед собой и за человека-то не считал. Много чести — разоряться перед ним о своих делах.

Впрочем, может, он еще и пригодится.

— Найди мне его, — это звучало не просьбой, а приказом. — Вернись в город, расспроси. Узнай, где он живет.

— Лис!.. — встревожился Пес. — Ты чего это?.. Не лезь на рожон. Один раз мимо могилки проскочил — так хоть вдругорядь не лезь!

— Найди. Мне. Его. А потом катись на все четыре стороны, грязь.

— А если не стану?

— Станешь. Иначе я уж как угодно доползу до любого города и порасскажу о твоих делишках. Так порасскажу, что тебя будут днем с огнем искать. А когда найдут, сдыхать будешь медленно и в муках, сам знаешь.

Бывший, теперь уже, подельник какое-то время всматривался в его тусклые, но полные неукротимой ненависти глаза, затем отвернулся, гадливо сплюнул.

— Сволочь ты редкостная, — бросил он. — Совсем нутро прогнило. А вроде ж нормальный был… Ладно, дьявол с тобой. Сыщу тебе твоего лекаря. Но ты ж понимаешь, что беда будет?

— Будет, — с мрачным удовлетворением подтвердил Лис. — Я свою до конца допью. Но и он нахлебается.

***

— Мастер, вы к семье Мориске собираетесь?

Виллем, укладывавший в сумку инструменты и снадобья, необходимые для перевязки, кивнул:

— Да, к ним. Кстати, могу задержаться: видел днем ван Слакена, он сказал, что с утра вроде неважно с парнишкой было. Если что, ты ложись спать, не жди.

— Хорошо. Мастер, я тут что подумал…

— Что?

— Мне, наверное, стоило бы с отцом Клаэса поговорить. Рассказать, что это от меня тот человек про них узнал.

— Думаешь?

Лекарь аккуратно положил на стол оставшиеся инструменты, отодвинул сумку и знаком подозвал подопечного к себе. Такой разговор стоил того, чтобы уделить ему время, несмотря ни на какую спешку. Гвидо присел рядом с ним на скамью.

— Это ведь все равно моя вина, — заговорил он. — Конечно, я не хотел ничего плохого, а наоборот, надеялся, что ему помогут. Но если бы я больше доверял вам и мастеру ван Слакену, если бы точно знал, что вы делаете все, что можно сделать, то ничего бы этого не было. Вот потому и думаю, что нужно сказать. Иногда сомневаюсь: в конце концов, это же ничего не изменит. Ну будет он знать, что это я — и что дальше?.. Но потом все равно кажется, что нужно признаться. А вы как считаете, мастер? Стоит или нет?

Лекарь помолчал.

— Знаешь, есть ситуации, в которых невозможно ничего решить с помощью разума, — наконец ответил он. — Твое признание ничего не изменит — да, пожалуй, что это так. Но в то же время — изменит, возможно, очень многое. Решай сам, сердцем. Если чувствуешь, что это важно и нужно — действуй. Поступай так, чтобы на душе было спокойно. Понял?