Следы на пути твоем (СИ) - "Arbiter Gaius"

— За рукописью прятались от прошлого? Я не понимаю.

— Ну, например, начинаешь ты думать о прошлом. Тебе от этого больно. И ты идешь писать, чтобы думать не о прошлом или о чем-то еще, что неприятно, а о том, что пишешь. Как будто сам себе сок белены даешь, усыпляешь, отвлекаешь память.

— А-а… А теперь как вы будете прятаться?

Виллем снова усмехнулся.

— Теперь, наверное, не буду.

— А что будете делать? Что будем делать мы, мастер? — поправился он. — Мы же не можем вечно сидеть в обители. — Виллем не отвечал, и он робко поинтересовался: — Вы об этом говорили с отцом Ансельмом после Мессы?

Разговор как-то сам собой свернул в сложное, болезненное, но совершенно необходимое русло, и лекарь отчетливо осознал, что о том, как его вести, он так ничего путного и не надумал. Впрочем, пути назад уже все равно не было.

— Об этом, — признался он. — И если ты не устал, то нам тоже нужно это обсудить.

— Я совсем не устал, мастер! — вскинул голову Гвидо. — Я все равно не смогу заснуть, зная, что впереди такой разговор. Пожалуйста, скажите сейчас! Мы что… Нам нищенствовать придется?

Лекарь отрицательно качнул головой.

— Не думаю, что до этого бы в любом случае дошло. Меня слишком хорошо знают здесь, так что с деньгами на первое время так или иначе кто-нибудь да помог бы. Но деньги у нас и у самих есть: мои сбережения. Я хранил их в тайнике, довольно глубоко под очагом, так что от жара они почти не пострадали[1]. За их сохранность нужно благодарить отца Ансельма, который успел обыскать пепелище до того, как на него слетелись мародеры. Так что обзавестись всем необходимым на первое время нам вполне по карману.

— И вы снова откроете практику?

— Ну, это единственное, чем я умею зарабатывать на хлеб. Так что да, открою непременно.

— Так значит… Все не так и страшно?

Виллем пристально взглянул на него.

— Не так и страшно, — подтвердил он. — Но во всем этом есть момент, который мы должны обсудить.

— Какой?

— Я только что говорил тебе о прошлом, и о том, что больше не буду от него убегать. Но мое прошлое связано не с этим городом. Оно в Льеже.

— В… Льеже?.. — подросток побледнел, отодвинулся от него, будто каменея. — Но мастер, вы же… Вы что, хотите туда вернуться?!.

— Хочу. И думаю, что так будет правильно. Послушай, — он быстро перехватил отвернувшегося было Гвидо за плечи, снова развернул его к себе. — Я знаю, что с этим городом и у тебя не все просто. Точнее, с одним конкретным его жителем. Когда-то я сказал тебе, что не буду настаивать, чтобы ты рассказал мне о том, что произошло между тобой и Боэном. Я и сейчас не буду заставлять тебя. Но если мы туда поедем, мне было бы важно знать об этом.

— Зачем? — парень все же вывернулся из его рук, сердито отодвинулся, крепко обхватив себя за плечи. Виллем видел теперь только его обиженно поджатые губы да злые слезы на глазах. — Вы ведь уже все решили. Сделали так, как лучше и удобнее вам, а со мной говорите только для того, чтобы сказать, что «мы же поговорили…», — саркастически протянул он.

— Ты хочешь сказать, что я не учитываю твои интересы?

— Да. Здесь я живу, здесь могилы родителей, здесь люди, которые мне дороги, здесь дом, который отец мне оставил. А больше я ничего не знаю, никакой другой жизни. Я и за городской стеной не бывал никогда. Да оно мне и не надо. Здесь есть надежда, что, если рука хорошо заживет, я смогу пойти в обучение к мастеру Дидерику и сам однажды стану мастером… А теперь получается, что нужно все это бросить и ехать с вами, только потому, что вам нужно разобраться с прошлым. И мое слово тут ничего не значит. Расскажу я вам про Боэна или нет… Соглашусь ехать в Льеж или откажусь… Вы все равно поступите по-своему. А мне останется смириться и делать, что велено.

— Не смириться, — возразил Виллем. — А извлечь из этого пользу и, вполне вероятно, удовольствие. Я именно об этом и хочу поговорить с тобой. Об отношении. Я могу понять тебя: здесь твоя жизнь, и ты не хочешь другой. Еще меньше ты хочешь, чтобы эта новая жизнь протекала в Льеже. Но Льеж — это не только твой родственничек. Это богатый и красивый город, тебе вполне может там понравиться. Да и аптекари там гораздо более умелые, чем Дидерик. Поступив в ученики к кому-то из них, ты стал бы одним из лучших в своем ремесле. Разве это плохо?

Подросток пожал плечами, все еще надувшись, и ничего не ответил.

— В Льеж ты не хочешь из-за Боэна, верно? — продолжал Виллем. — Все остальное — перемены, обживание на новом месте, — еще можно было бы пережить. Но не его. Я прав?

Гвидо обернулся, искоса глянул на него — угрюмо, с вызовом.

— Хоть бы и так. Это что, неважно?

— Это очень важно, — спокойно возразил лекарь. — И именно поэтому я хочу знать, что между вами произошло. Чтобы защитить тебя.

— Так, как защитили от шарлатана с истинным крестом?

— Что?! — Виллему показалось, что он ослышался. Неужели мальчишка его считает виноватым в том, что случилось?! При том, что сам же ничего не хотел рассказывать!

Гвидо, видимо, понял, что сказал что-то не то. Оглянулся на лекаря — и только тогда осознал смысл прозвучавших слов.

— Нет, мастер, я не то хотел сказать…

— Вот как? А что же тогда?

Подросток вздрогнул от ледяного тона, попытался было прижаться к плечу опекуна, как это часто теперь делал, но тот несильно, но решительно отодвинул его.

— Так что там про мою защиту?

— Просто после всей этой истории с целителем… Я боюсь вас, мастер.

— Что?!. — сюрприз за сюрпризом, и с каждым словом все, кажется, только больше запутывается. Что творится в голове этого мальчишки, Господь Всемогущий?! — Ты меня боишься? — переспросил Виллем на всякий случай. Может, и правда, что-то не так понял?

— Боюсь. Не все время, конечно. Только когда вы меня защищать беретесь. Просто… Вы очень сильный. И решительный. И властный. И в такие моменты вы не останавливаетесь. Как с тем обманщиком. Я ж почему и сказал, что как с ним… Я помню, вы сказали «за такое заставляют платить». И я тогда понял, что у вас и убить его — рука не дрогнет. И такого вас я боюсь. Я понял, почему про вас и судья тот говорил, и другие, мол, волчья хватка. Если что-то угрожает чему-то, что вам дорого… Или кому-то… Вы ни с чем не посчитаетесь.

Виллем потрясенно выдохнул. Вот, значит, каким он видится своему подопечному? Образ, что и говорить, и в самом деле пугающий. И главное — ведь ничего же малец не придумал! Просто видит то, что было, под своим углом зрения. И кто скажет, что он не прав?..

— А… При чем тут Боэн? — спросил он вслух. Слова Гвидо наталкивали на головокружительное количество мыслей и вопросов, но разбираться с ними лекарь предпочел позже. Все равно быстро такое не переваришь. Теперь же не это главное.

— Так при том же. Я мало того, что вообще не знаю, как о таком рассказывать, так еще и боюсь, что вы, узнав обо всем, тоже скажете, что его нужно заставить заплатить. Мы поедем в Льеж, и… Я даже не представляю, что вы можете сделать. Но с ним нельзя так, как вы поступили с тем проходимцем. Даже с этим — видите, к чему пришло?.. А Боэн… Он богатый очень… Влиятельный. И все непросто. Если узнают об этом…

Он задрожал, затем резко, сильно прижался к Виллему, обхватив того поперек груди, потерся лбом о плечо. Лекарь приобнял его, успокаивающе погладил по спине.

— Должно быть, это моя вина, что в твоих глазах я оказался этаким бешеным волком, — прошептал он. — Прости, у меня и в мыслях не было, что ты видишь это так. Впрочем, ты в чем-то и прав, наверно. Я действительно защищаю то и тех, кто мне дорог. Но я никогда не поставил бы тебя под удар. Не настолько уж я глуп. Так что будет, если об этом станет известно?

— Меня сожгут на костре, мастер, — прозвучал еле слышный ответ.

— Что?! — Виллем даже плечом дернул, заставляя подопечного отстраниться. Правда, тут же снова прижал его к себе, обнимая, заглядывая в лицо: не шутка ли? Нет, судя по бледности, дрожащим губам и насмерть перепуганным глазам, полным слез — не шутка. — Он что, черной магии тебя обучал?