Ольвия (ЛП) - Чемерис Валентин Лукич

А к переправе уже в темноте подходили все новые и новые отряды.

Не нашел Дарий покоя и на той стороне Великой воды.

Военачальники ежедневно жаловались ему, что скифы не умеют воевать, что так вести себя, как они, не подобает достойным мужам. Дарий во всем соглашался, но поделать ничего не мог: между его войском и скифами оставался один дневной переход. С такой тактикой ведения войны он доселе не встречался. Раньше противник, на которого он шел, либо принимал бой, либо сдавался… Но чтобы водить вот так… нет, такого с ним еще никогда не было. Гоняться и чувствовать себя побежденным? И куда так добегаются скифы? В конце концов, они у себя дома, знают степи как свои пять пальцев, а он?.. Что знает он об их степях?.. И — что хуже всего! — Дарию снова начал сниться обезглавленный им Сирак, сакский пастух с берегов Яксарта.

И не думал царь о том саке, из головы его выбросил, а он, вишь ты, является и является ему во сне.

А сон был один и тот же, как по заказу: он, Дарий, ведет свое войско, гонясь за скифами, а впереди, на расстоянии полета стрелы, маячит сак в драной войлочной куртке, в потертых на коленях кожаных штанах, в расползшихся сафьянцах, из носков которых торчат его пальцы. Беззаботно скалит Сирак свои зубы, похлопывает себя кнутом по голенищам — лясь-лясь!.. Аж в ушах Дария отдается этот щелк.

Дарий хочет крикнуть войску: не идите за ним, это страшный сак, порождение темных сил Ангро-Манью, не идите, персы, ибо он заведет вас в пустыню, на край света, где и провалитесь вы в бездну бездонную, — хочет крикнуть и не может разжать онемевшие уста.

А Сирак, оборачиваясь, пальцем манит за собой войско, и оно покорно идет за ним, идет… идет… идет… А Сирак похлопывает себя кнутом по голенищам драных сафьянцев — лясь-лясь…

А в ушах Дария только — лясь-лясь!..

— Эге-ге-гей, персы?!! — кричит Сирак. — Идите за мной, я приведу вас к скифам, ибо ваш царь не знает к ним дороги!

И войско покорно идет за ним, идет… идет… идет… На погибель свою идет…

— Остановитесь! — хочет крикнуть им онемевший Дарий. — Именем Ахурамазды велю вам: остановитесь! Слушайте речение слов моих: остановитесь! Опомнитесь, персидские мужи, куда и за кем вы идете, как стадо покорных овец? Вас ведет злой дух Ангро-Манью!

Наконец разжимает уста, кричит и просыпается в своем походном шатре, просыпается, мокрый от липкого, омерзительного пота, хватает пересохшим ртом душный от курящихся в медной чаше благовоний, тяжелый воздух…

О своем сне, о том саке-пастухе, он не говорит никому, даже атравану больше не упоминает. Этот сон таится в нем, как хищный зверь, в засаде поджидает, и вот-вот прыгнет, сотрет ту грань, что отделяет сон от яви, и вырвется на волю, и учинит переполох в войске. А вырвется сон из его головы, поползут слухи по войску об обезглавленном саке, который их водит, и тогда беды не оберешься. Войско и так уже теряет веру в победу, а тогда…

О, только не это. Сцепить зубы и никому, никому ни слова о том сне. И самому о нем забыть.

Забыть, забыть, забыть!!!

Нет, не было никогда того сака и не будет! Это злые духи, темные силы темного царства Ангро-Манью навевают ему этот сон.

И он старается не думать о нем, но уснуть уже не может и тяжело-тяжело ворочается с боку на бок в своем шатре, а потом вскочит — растрепанный, со всклокоченной бородой и выпученными огромными глазами, — блуждает по шатру, словно что-то потерял и не может найти.

И среди этого блуждания нет-нет да и промелькнет мысль, хлестнет по мозгам, как молния по тучам: а что если этот сон — вещий?

И тогда, разрывая на себе хитон, он кричит:

— Эй, люди! Хватит вам спать! Танцовщиц ко мне ведите, пусть танцуют в моем шатре до белого утра!

И приводят хмурые, нелюдимые и немые евнухи в царский шатер стайку юных, заспанных и перепуганных танцовщиц, девочек лет двенадцати-шестнадцати, дочерей разных народов и племен. Испуганно зыркают они на бородатого грозного царя, что черной тучей маячит в шатре… О, какой у него вид!

Быстрее, быстрее танцевать, в танце — спасенье.

И взмахивают руками, словно хотят стайкой взлететь, и плывут, плывут по кругу… На их нагие, хрупкие, у некоторых еще детские тела наброшены легкие прозрачные покрывала, но этот бородатый черный царь их тел, к счастью, будто не видит, он смотрит сквозь них и думает о чем-то своем — тяжелом, гнетущем, безнадежном. Говорят, царю снятся страшные сны, потому что он часто кричит во сне: «Остановитесь!.. Остановитесь!.. Не идите дальше! Не верьте ему!..» А за кем не идти — того никто не знает.

И девочки как можно быстрее плывут в танце, словно хотят выпорхнуть из шатра, из персидской орды.

Ой, мамочка, ой, матушка…

На разных языках мысленно зовут они своих матерей, а матери их, изнасилованные и растоптанные, давно уже сгорели в огнях, что бушуют повсюду, где проходит персидский воин, и пепел их развеян по свету…

— Ой, мамочка, ой, матушка…

А бородатый черный царь каменной глыбой нависает над ними и не сводит с них больших блестящих глаз, и о чем-то думает, думает…

О чем и о ком он так страшно думает?

Быстрее, быстрее танцевать, чтобы он не успел ни на какой остановить свой черный взгляд…

Ой, мамочка, ой, матушка…

Изгибались змеями гибкие девичьи станы, плавно взлетали руки, и молили танцовщицы, чтобы руки эти крыльями стали… Не становились руки крыльями лебедиными…

Ой, мамочка, ой, матушка…

Тихо, тихо, черный царь уже спит.

Спасены.

И они все вместе, одна впереди другой, стайкой выпархивают из шатра во тьму черной ночи, машут руками… Нет, не становятся их руки лебедиными крыльями.

А ждут их у шатра страшные евнухи, а в шатре спит черный страшный царь.

Ой, мамочка, ой, матушка…

Не стали руки крыльями.

***

Дарий о Персидской державе [30]

Я — Дарий, царь великий, царь царей, царь многоплеменных стран, сын Виштаспы, Ахеменид, перс, сын перса, ариец из арийского рода.

Говорит Дарий-царь: «Вот те страны, которые я захватил, кроме Персии, я над ними властвую, мне они приносят дань, то, что мною говорится, они исполняют, они держатся моего закона: Мидия, Элам, Парфия, Арейя, Бактрия, Согдиана, Хорезм, Дрангиана, Арахозия, Саттагидия, Гандара, Индия, Сака Хаумаварга, Сака Тиграхауда, Вавилон, Ассирия, Аравия, Египет, Армения, Каппадокия, Лидия, Иония, Сака, которые за морем, фракийцы, ионийцы шлемоносные, Ливия, Эфиопия, Мачия, Кария». Говорит Дарий-царь: «Когда Ахурамазда увидел эту землю в состоянии смятения, тогда он передал ее в мои руки, сделал меня царем. Я — царь. По воле Ахурамазды я ее, землю, поставил на место. То, что я подвластным народам велел, то они исполняли в соответствии с моими желаниями. Если ты подумаешь: как многочисленны были страны, которыми владел Дарий-царь, то посмотри на изображения подданных, которые поддерживают трон. Тогда ты узнаешь, и тебе станет ясно, что копье персидского воина проникло далеко, тогда тебе станет ведомо, что персидский воин далеко от Персии разил врага». Говорит Дарий-царь: «То, что я сделал, все то я сделал по воле Ахурамазды. Ахурамазда мне помог, чтобы я свершил дело. Меня да оберегает Ахурамазда от всякой скверны, и мой дом, и эту страну. Об этом я прошу Ахурамазду, это мне Ахурамазда даст, да даст. О человек! Повеления Ахурамазды да не покажутся тебе дурными, не уклоняйся от верного пути, не будь непокорным».

***

И кто бы мог подумать, что в степи, равнинной и открытой, где даже одинокий всадник виден как на ладони, где горизонт просматривается от края до края, — так вот, в такой степи мог укрыться целый народ.

Словно сквозь землю провалились скифы! А с ними и их многотысячные табуны коней, отары овец, стада скота, на которые так рассчитывал Дарий, идя в поход. Не напасешься же для семисоттысячной орды своей провизии! А орду надо кормить хотя бы дважды в день. А еще лучше — и трижды. Но зачем брать с собой еду, когда идешь на богатые племена? Так рассчитывал Дарий и его полководцы, об этом было объявлено в войсках — прокорм себе добудете у скифов, они богаты. А уже с первых дней похода оказалось, что добыть у скифов коня, овцу или какую скотину — не так-то и просто. Правда, персы поначалу не падали духом, ибо, переправившись через Истр, гнали отары овец, захваченные у фракийских племен. Поэтому в первые дни на нехватку еды воины не жаловались. Утром хоть и обходились горстью поджаренных зерен гендума — пшеницы, да куском пенира — сыра, зато вечером получали кулламе — баранье мясо. Одного барана выдавали на десятерых воинов. Его резали так ловко, что на землю не капало ни капли. К надрезу на шее по очереди присасывались все десятеро и горячую, дымящуюся кровь барана высасывали, выцеживали до последней капли. Проголодавшиеся за день, они быстро пьянели от горячей крови, вытирали ладонями окровавленные рты, похлопывали себя по животам — есть сила в теле. С барана снимали шкуру, вычищали внутренности, заворачивали тушу в ее же шкуру, крепко связывали и клали в яму на горячий пепел. Сверху присыпали землей и разводили костер. Часа через три вынимали барана, запеченного в собственной шкуре, — кулламе, вкусное, дымящееся мясо, которое ешь и никак не наешься и которое потом даже снится. Да и один баран на десятерых — не то, ведь каждый из десятерых в одиночку справился бы с целым… Но терпели, надеясь на лучшие, сытные дни. Не сегодня-завтра догонят скифов, захватят их табуны, отары, стада, вот тогда уж отъедятся за все дни. А пока что утром облизывали еще с вечера обглоданные кости, все, что оставалось от кулламе, получали по горсти поджаренных зерен гендума и на целый день пускались в погоню за скифами.