Вечное - Скоттолайн (Скоттолини) Лайза (Лиза)

Марко стрелял не колеблясь. У него кончились патроны, и мальчишка-подносчик пополнил его запасы. Прятаться за будкой Марко не понравилось. Со своей позиции он не мог определить, попадали ли его пули в цель. Когда выдалось минутное затишье, он бросился вперед и стал стрелять с передней части крыши, там, где засел отец.

— Назад, Марко! — крикнул тот, перекрывая грохот выстрелов.

— Здесь я достану их лучше!

— Вернись! И слушай мои приказы!

— Ты говорил, я буду сражаться! Так почему запрещаешь?

— Вернись на свой пост!

Марко поспешил к будке и снова начал стрелять. Его грызла обида на отца: тот обращался с ним словно с ребенком. Будь у него точка обзора получше, Марко принес бы больше пользы, ведь он меткий стрелок. Бой шел своим чередом, но теперь уже перевес оказался на стороне нацистов. Солдаты вермахта не знали усталости, танки были молниеносны. Немцы добивали раненых итальянцев, что лежали на улице.

Марко опасался, что битва проиграна, но продолжал отважно сражаться. Отец вместе с Арнальдо стрелял как из пулемета.

Внезапно дверь будки открылась и на крышу выскочили двое немцев, они оказались впереди Марко. Нацисты прицелились в отца и Арнальдо, но Марко не колебался ни секунды.

Щелк! Щелк! Марко выстрелил в обоих прежде, чем они успели открыть огонь. Выглядело жутко: они развернулись, задергались от попавших в тело пуль и, истекая кровью от смертельных ран, рухнули на крышу. Атака закончилась в мгновение ока.

Марко, дрожа от адреналина, опустил винтовку.

— Давай сюда, Марко! — крикнул ему отец.

— Есть, сэр! — прокричал в ответ Марко.

Бой продолжался, и, хотя итальянцы сражались героически, они начали терять позиции, да и боеприпасы закончились. Беппе передали сообщение о том, что итальянская армия ведет переговоры о капитуляции. Он отдал приказ отступать; втроем они покинули крышу дома в Тестаччо и отправились домой.

Капитуляция Италии была подписана поздно вечером, армия оказалась предоставлена сама себе. Правительство рухнуло, итальянцы попрятались по домам. Поражение разбило сердца Марко и его отца.

Немцы вторглись в Вечный город и, с яростью обрушившись на его жителей, принялись мародерствовать.

Рим был потерян.

Глава семьдесят пятая

Стояло теплое пасмурное утро; Элизабетта торопилась на работу. Немцы оккупировали Рим. Прошлой ночью пьяные захватчики грабили магазины, учиняя кругом разбой, — праздновали победу. Римляне в ужасе попрятались по домам, закрыв ставни. По набережной Санцио ехали немецкие грузовики и танки, где-то вдалеке слышались редкие выстрелы.

Элизабетта торопливо прошла мимо булочной, где несколько женщин уже выстроились в очередь. Большинство магазинов сегодня были закрыты, их окна во избежание дальнейших разрушений заколотили. Землю сплошь усыпали стекла и разбитые цветочные горшки, столики в уличных кафе были сломаны. Ее райского уголка Трастевере больше не существовало.

Увидев в конце улицы двух немцев, Элизабетта свернула направо, решив пойти длинным путем, лишь бы их избежать. Они были повсюду, хотя Рим объявили открытым городом. Немцам следовало оставаться у своего посольства, римской радиостанции и немецкого коммутатора.

Добравшись до «Каса Сервано», Элизабетта открыла дверь. София в коричневом платье, но без фартука уже поджидала ее у барной стойки.

— Ciao, София.

Та подошла к ней, явно взволнованная.

— Я думала, мы сегодня не откроемся. Боялась сюда идти.

— Нам нужно работать. Нельзя еще день терять. Мы почти ничего не зарабатываем.

— Но Ринальдо не придет. Мы не успеем так быстро нанять другого повара.

— Тогда я сама буду готовить. А Мишель придет?

— Сомневаюсь.

— Что ж, обслужим столики сами. Придется нам самим заняться рестораном.

— Но это опасно. Представь, кто явится!

— Кто бы ни явился, я его накормлю. Люди надеются, что мы откроемся. Для нас важна репутация. Мы продержались так долго, хотя другие не справились. Я не выживу, если ресторан закроется, а ты?

— Мне приходит жалованье Паоло.

Ее ответ застал Элизабетту врасплох.

— Значит, мы с тобой в разном положении. Я сегодня откроюсь.

— И я не смогу тебя отговорить?

— А зачем это тебе?

София поджала губы.

— Ты прямо как Нонна — отвечаешь вопросом на вопрос.

Элизабетта промолчала, ей не нравились колкие замечания Софии в адрес Нонны. В глубине души она так и не простила Софию за то, что она продала старушкин фарфор.

— Ascolta, Элизабетта, у меня дети. Я опять их с соседкой оставила. — София взяла сумочку и сунула ее под мышку. — Я не хочу больше работать. Прости, я ухожу.

— Насовсем? — с тревогой спросила Элизабетта. — А как же ресторан? Что скажет Паоло? Он ведь принадлежит его семье.

— Паоло поймет. И будь ты матерью, тоже поняла бы.

Для Элизабетты ее детьми были Рико и Ньокки, но никто, кроме нее, не считал, что это одно и то же.

— Что ж, ну… спасибо.

София, нахмурившись, посмотрела ей в глаза:

— Тебе не надоело выпрашивать у торговцев оливковое масло? Тебя ведь постоянно надувают на черном рынке, где ты берешь яйца и муку. Газа едва хватает для готовки. Да мы же спички по одной считаем! Иной раз соли нет неделями. А чай из листьев ежевики и сушеных апельсиновых корок? Не проще ли все бросить?

— А разве это выход?

Элизабетта все утро делала пасту — на сей раз только ravioli — подавала она их с соусом pomodoro и единственным вином, которое у нее осталось: Castelli Romani. Посадка за ужином была полная, а настроение клиентов праздничным — немцы отмечали победу. Вино подняло их настроение, и они пели одну песню за другой. Элизабетта была на кухне, когда по радио началось выступление самого Гитлера. Он пообещал, что Италия дорого заплатит за свое предательство, и пригрозил, что ответные меры будут «очень суровыми».

Элизабетта схватила тарелку с дымящимися ravioli и поспешила в зал. Она успевала кормить клиентов, наполнять бокалы и убирать со столов, а когда последний посетитель ушел, заперла дверь и отправилась на кухню наводить порядок. Элизабетта быстро и бережно собрала с тарелок объедки. Все это время у нее из головы не выходил Сандро. Она за него боялась. Нацисты были хуже фашистов, особенно когда дело касалось евреев.

Она уже хотела было убрать хлеб, но остановилась. Натерла его на терке, добавила мякоть помидоров, рис и сыр, затем капнула немного оливкового масла на сковороду и начала жарить. В мгновение ока Элизабетта приготовила двенадцать supplì, завернула в вощеную бумагу, убрала в пакет, затем навела чистоту в кухне и ушла. Она торопливо миновала Трастевере, пересекла по мосту Тибр; время было уже позднее, однако работников кафе и ресторанов, пусть и неофициально, пропускали.

Элизабетта добралась до гетто, улицы его были пусты. Она поспешила к дому Сандро, поднялась по лестнице и положила угощение у двери. Записку она не оставила: он и так поймет, что это от нее. Элизабетта надеялась, что вкусная еда хоть немного утешит Сандро. Пусть знает, что его любят, и, даже если сам он не любит ее больше, ей хотелось подарить ему это чувство — больше дать ей было нечего.

Она торопливо отправилась обратно. Сердце ее переполняло счастье, теперь Элизабетта знала: когда даришь любовь, это согревает, неважно, получат ее или нет.

Всего минуту спустя из укромных уголков дома Сандро, подергивая носами, показались голодные крысы. Они набросились на угощение и сожрали все до крошки, включая бумажный пакет.

Глава семьдесят шестая

К барной стойке «Джиро-Спорта» подошел немецкий солдат, и Марко напрягся. Один только вид формы вермахта вызывал у него лютую ненависть. На прошлой неделе подписали перемирие, и от вида немцев, заполонивших всю Тиберину, Марко мутило. Всего несколько дней назад он расстреливал врагов с крыши, а теперь ему приходилось принимать у них заказы на кофе.