Ольвия (ЛП) - Чемерис Валентин Лукич

«Того, кто в седле, — уничтожайте, если он вам не сдается, — любил говорить царь своим воинам. — А того, кто под седлом, — погладьте по шее, похлопайте по спине, успокойте его, накормите и напоите. Тот, кто под седлом, может стать вашим другом и не раз выручит вас из беды. Верьте ему больше, чем тому, кто в седле».

Все знали, как царь любит коней; не конюшни для них строил, а дворцы возводил. А увидит где хорошего коня — у друга ли, у недруга — не успокоится, пока тот конь не станет его собственностью, не украсит собой его богатые и пышные царские конюшни. У недруга силой такого коня отберет, у друга за любые сокровища выкупит, все отдаст за доброго коня.

«Ибо, только оседлав коня, чувствуешь себя человеком, — в редкие минуты откровенности говорил царь. — А без резвого коня ты будто и никто — маленький на земле, и не видно тебя. А в седло сядешь — словно крылья у тебя вырастают. Летишь и земли под конем не чувствуешь».

Любил Дарий коней, а Верного — превыше всего. И берег его, как ближайшего друга. Лучшие конюхи ухаживали за царским любимцем, кормили отборным зерном, поили родниковой водой. Когда у царя царей было доброе настроение, он любил приходить в конюшню к Верному, гладил его, расчесывал гриву, беседовал с ним, и конь, кося на царя большим глазом, одобрительно кивал головой.

Дарий улыбался:

— Животное, а все понимает.

С Верным ему всегда везло, с Верным он всегда ходил в походы и всегда на Верном въезжал в столицы покоренных стран. Может, потому и взял с собой в далекий скифский поход, надеясь, что и здесь Верный принесет ему удачу, и он, сидя в седле Верного, будет слушать, как скифские вожди, стоя на коленях, будут молить его о пощаде.

Не сбылось… Скифы далеко, точнее, между ними и персами один дневной переход, который невозможно одолеть, а Верный лежит перед ним, отбросив все свои четыре ноги, — некогда такие неутомимые, такие резвые ноги, что несли его, Дария, как на крыльях…

С конем стряслась беда под вечер; он и до того еле шел, а тут зашатался, с шумом выдохнул воздух и рухнул, засучив ногами. Он еще хотел подняться и пытался это сделать, ибо скреб передними ногами землю и даже силился поднять голову, но, почувствовав, верно, тщетность своего замысла, в последний раз жалобно заржал и затих, оскалив зубы.

Его накрыли золотистыми чепраками до утра.

В тот вечер полководцы боялись попадаться царю на глаза.

В лагере всю ночь стояла тишина, какая бывает, когда в доме покойник.

В ту ночь Дарию снова (в который раз!) приснился Сирак, сак с берегов Яксарта. Он скалил зубы и, как всегда, похлопывал себя кнутом по голенищам расползшихся сафьянцев.

— Тебе чего? — спросил Дарий.

— Я пришел тебе посочувствовать, — вдруг сказал сак Сирак. — Слышал, у тебя пал конь.

— Это ты… ты завел меня в такую пустошь, где и кони не выдерживают, — вспыхнул Дарий. — Я велю тебя уничтожить!

— Ты уже меня раз уничтожил, а во второй раз уничтожить человека нельзя, — сказал Сирак. — Я завел тебя в такую пустошь, где не выдерживают кони. А теперь поведу тебя туда, где не выдерживают и люди.

«Сон вещий, — думал Дарий, проснувшись. — Дальше будет хуже».

Он чувствовал слабость во всем теле, сон не освежил его, а обессилил. Тяжело поднялся и подумал, что и сегодня начнется то же, что вчера, позавчера, — бесплодная беготня за скифами.

За завтраком ему доложили, что исчез старший конюх.

Сбежал? Почувствовал вину за Верного? Но куда он сбежит в этих степях? Велев схватить его личных конюхов, Дарий вышел из шатра и направился к коню, что лежал с ночи, накрытый чепраками. Слуги при его приближении сняли покровы. Дарий постоял с мгновение, глядя на оскаленную морду коня, и думал о том бесславии, что еще ждет его впереди. «Сон дурное мне предвещает, — подумал он, — сегодня плохо коням, а завтра то же ждет людей».

А Верного было жаль. Как было жаль Верного!

Дарий опустился на одно колено у головы коня, коснулся рукой его уха и шепнул: «Я отправлю тебя на тот свет со всеми почестями, как знатнейшего из всех коней. Ты будешь на том свете знатнейшим конем, и сам бог неба, лучезарный Ахурамазда, будет ездить на тебе».

***

И зашевелилось войско, как муравейник.

Тысячи и тысячи всадников, лучших всадников царя, долбили акинаками яму для царского коня. Всем не хватало места, и долбить сухую, затвердевшую землю подходили по очереди. И те, кому удалось хоть раз копнуть, гордились потом великой честью — для царского коня яму долбили!

А когда яма была готова и ее хорошо высушило солнце, дно устлали травой, а поверх нее положили чепраки. Тогда «бессмертные» на своих поясах, которые они связали один с другим, опустили в яму Верного. Конюхам, что с того утра были под стражей, развязали руки и велели прыгать в яму. И они покорно спрыгнули и приготовили коня в дальнюю дорогу на тот свет: надели на него лучшее царское седло, взнуздали его в золотую уздечку, передние ноги коню сломали под грудь, а задние под живот, и сверху казалось, что Верный мчится куда-то по земле. Затем расчесали гриву, положили у головы коня мешок с зерном и второй, влажный, с водой.

И застыли обреченные конюхи в погребальной яме царского коня: двое у головы, двое позади. Знали конюхи, что из ямы им уже нет пути, ведь они, конюхи, должны оберегать царского коня и на том свете. Но были спокойны: хоть на этом свете и кончились их дороги, но там, на небе, в обители Ахурамазды, их ждет вечная счастливая жизнь.

Тогда к яме подошел белый старец, атраван Ахурамазды, и начал читать молитвы, в которых восхвалял доблесть царского коня, который по воле творца Ахурамазды привел своего господина на персидский трон.

— О царский конь! — воздев руки к небу, шамкал атраван. — Вижу, как летишь ты, доблестнейший из всех коней, на небо, слышу, как звонко, как радостно ты ржешь, знатнейший из всех коней, встречая творца Ахурамазду! Мы, малые люди из этого мира, никогда не забудем тебя, славнейший из всех коней!

Наклонившись к яме, атраван напутствовал конюхов:

— Вы — счастливцы, ибо вам выпала величайшая честь сопровождать на небо царского коня. Берегите его, кормите отборным зерном, поите родниковой водой и берегите царского коня пуще, чем себя. Идите на тот свет, конюхи, идите!

Едва выкрикнул эти слова атраван, как к яме подбежало несколько воинов, взмахнули копьями, и конюхи рухнули, пронзенные насквозь.

— Царский конь улетел на небо! — внезапно закричал атраван и воздел руки к голубому небу, в котором неподвижно застыло палящее солнце. — Вижу, как он летит! Вижу!.. Засыпайте его яму поскорее, он уже летит!..

Каждый из воинов взял пригоршню земли и высыпал ее на царского коня, и яма быстро была засыпана. И взяли тогда воины еще по одной пригоршне земли, и вырос высокий холм над ямой с царским конем. Дарию подвели другого коня в золотой узде, он в последний раз взглянул на могилу Верного, тяжело вздохнул и тяжело опустился в седло.

Глава девятая

Лагерь на берегу реки Оар

А разве ему было когда-нибудь легко?

***

У озера-моря, что звалось здесь Меотидой [33], на берегу реки Оар [34], Дарий велел строить укрепления. Двигаться дальше на восток, гонясь за неуловимыми скифами, было уже не просто безрассудно, но и опасно. Ослабевшему войску нужна была передышка — двадцать один день безостановочной погони за призраками измотал его вконец. А чем дальше на восток, тем пустыннее и безводнее становились места, и Дарий наконец убедился, что здешние саки не бегут от него, нет. Их скифарх — предводитель-вожак — нарочно водит его за собой, водит, глумясь над ним, царем царей, водит, ибо таков его замысел: в открытом бою он персов не одолеет. А вот поводив их по мертвым краям, изнурив до предела всадников и коней, — он выберет удобный час и тогда ударит всей своей силой. А впереди, сколько хватало глаз, простиралась пустошь — голая, выжженная солнцем и иссушенная горячими ветрами мертвая земля, солончаки, окаменевшая твердь. Да — пески. Лишь кое-где торчат кустики хилой полыни. И повсюду белеют ребра и черепа каких-то животных. Двигаться дальше по такой пустоши — верная гибель, ибо войско его, некогда грозное и непобедимое, держится уже из последних сил. Владыка сам видел, как всадники падали с коней на горячую землю и, намотав на руки поводья, тотчас проваливались в тяжелый сон. И это те всадники — гордость и слава его войска! Пехота еле-еле плелась в хвосте, добравшись до лагеря, тоже падала на горячую землю, как мертвая. Последние же отряды так и не доходили — их где-то уничтожали кочевники. Да и опасно заходить вглубь чужой страны, имея в своем тылу неразгромленную ее военную силу. Нет, нужно было становиться лагерем, дальнейшая погоня просто погубит его войско. Вот почему Дарий велел Мегабазу строить на берегу реки Оар укрепления. Велел, все еще не вполне понимая, для чего они ему и сколько дней он будет отсиживаться за ними. Но войску нужна была передышка, а укрепления должны были защитить его от внезапного налета степняков, которые, водя за собой персов, день ото дня становились все наглее и дерзостнее. А в смелости им не откажешь, особенно их коннице. Она мобильнее персидской, ибо не отягощена ни пехотой, ни обозами, которые вконец замедляют движение персидской орды. А оторваться от обозов войско не может — обозы в тот же день окажутся в руках кочевников. К тому же скифы лучше знают местность, это тоже дает им немалое преимущество, у них вдоволь пастбищ для коней и провизии для всадников, не говоря уже о воде. К тому же, как показал поход, персидская конница без поддержки пехоты не может противостоять ураганному натиску скифских всадников. Недаром же этот край звали землей Всадников с Луками. Еще ни одной стычки не выиграла персидская конница у скифской: царские всадники — прославленные всадники! — махнув на свою славу и гордость, на глазах у своего владыки бежали от здешних всадников с луками, бежали к своей пехоте, лишь с помощью которой и могли они остановить противника. А скифы, прогнав персидскую конницу, тотчас же поворачивали назад. Почему? Царские полководцы не находили ответа, тогда как Дарий все понимал: очевидно, бой с его основными силами еще не входит в замыслы кочевников. И это настораживало, злило и гневило владыку. Ужас! Позор! Дарий делал вид, что не замечает, как почти каждая, пусть и мелкая, стычка со степняками заканчивается бегством его отрядов. Только пехота и спасает. Позор! Закрыть глаза и делать вид, что ничего такого… нет, что все идет хорошо. Да, в конце концов, убегают степняки, степняки, а не персы. Это хоть какое-то, да утешение, хоть и не совсем целительный, но все же бальзам на израненное самолюбие царя царей. От самого Истра орда двигалась без дневок, которые обычно на марше устраиваются через три-четыре дня, а при быстром движении — так и через каждые два-три перехода. На отдых войску давались лишь короткие летние ночи. Но редко в какую ночь кочевники не нападали на персидский лагерь. Днем, с вечера, их нигде не было видно, а стоило лагерю улечься, как они выныривали, словно из-под земли. А ночью персидский лагерь становился почти непригодным к бою: всадники, чтобы хоть какой-то отдых дать измученному телу, вынуждены были снимать панцири. Коней, чтобы те, чего доброго, не разбежались, путали да еще и привязывали к кольям (каждый всадник имел такой кол и забивал его в землю каждый вечер). И едва всадники, попадав на землю, засыпали, как налетали кочевники. Сколько их, того в темноте никто не мог разобрать, так что в гигантском лагере поднималась немалая суматоха, все метались и мешали друг другу. Каждому всаднику нужно было по тревоге быстро надеть панцирь, оседлать коня, распутать его, отвязать и вскочить в седло, — а времени на это уже не было. После таких ночных наскоков кочевников утром персы были сонные, еще более изможденные и едва держались в седлах. Нет, дальше так продолжаться не могло, и Дарий велел становиться лагерем на берегу реки Оар.