Горячая штучка - Вайн Люси

Возможно, я в самом деле смогла бы жить здесь. Я снова задумываюсь. Возможно, смогла бы. Я могла бы вставить себе зубы, стать дружелюбной и улыбаться незнакомцам, и проводить все время под сияющим солнцем за миллион миль от своей мрачной Англии. Наверное, это было бы замечательно. Наверное, это могло бы стать приключением, которого я жаждала. Мимо прогуливается загорелый мужчина с квадратными плечами — вот и еще одна причина, чтобы остаться.

Когда мы едем домой, Милли засыпает на заднем сиденье, и я пытаюсь завести разговор о ее отце.

— Кажется, Эндрю очень занят, — осторожно говорю я, уголком глаза наблюдая за Джен. Она прибавляет скорость, но ничего не отвечает, тогда я продолжаю: — Все было… нормально сегодня утром, когда я спустилась?

— Прекрасно, — фыркает Джен, ударяя по рулю и бормоча: — Проклятые пробки.

Мы стоим в хвосте перед красным светофором, и я нерешительно касаюсь ее руки. Она такая вялая, что я вынуждена убрать свою ладонь. Глядя прямо вперед, я говорю:

— Если захочешь поговорить, ты знаешь, что я здесь.

Джен закатывает глаза.

— Хочется просто поболтать? Не все требует анализа и разбирательства, понимаешь? У меня все прекрасно, у всех все прекрасно.

Я умолкаю, но не могу удержаться, чтобы не спросить:

— Джен, ты счастлива?

Она резко разворачивается и смотрит на меня, вытаращив мгновенно обозлившиеся глаза.

— Господи, Элли! Что за навязчивая идея — спрашивать, счастлива ли я? Ты знаешь, что это просто жизнь. Жизнь — полное дерьмо, и все понимают это. Почему ты считаешь себя особенной? Почему ты больше достойна счастья, чем кто-то еще? Счастливых людей нет, в жизни так не бывает. Ты понимаешь это, а потом умираешь от боли точно так же, как умерла мама. Быть счастливой — бредовая идея, и тебе нужно избавиться от нее.

Ее лицо раскраснелось, мне кажется, что она вот-вот заплачет.

— Это не имеет смысла, — бормочу я. — Какой смысл во всем, если ты не счастлива? Жизнь — это не то, что ты должна просто принимать. Жизнь не должна вызывать у тебя слезы в потоке машин.

— Отвяжись, — фыркает она. — Я не плачу, просто у меня аллергия на кретинок. Если ты не заткнешься, у меня распухнет лицо, а потом перехватит горло, и я умру. У тебя, случайно, нет при себе шприца с «Эпипеном»? Я не ношу его с собой, потому что редко сталкиваюсь с такими кретинками.

— Ладно, — сдаюсь я, проверяя, что Милли, забывшись, по-прежнему сопит сзади. У нее приоткрыт рот, и я подавляю в себе желание что-нибудь бросить туда. — Отлично, я больше не буду тебя спрашивать, счастлива ли ты. Но на всякий случай еще раз предлагаю: если тебе нужно будет о чем-то поговорить, ты знаешь, где меня найти.

Теперь Джен молчит и, повернувшись ко мне, смотрит на меня проницательным взглядом. Я с надеждой жду, широко раскрыв глаза. Ну вот, возможно, я пробила ее броню. Джен говорит:

— Тебе кто-нибудь говорил, что у тебя огромная голова? Понимаешь, ОГРОМНАЯ голова? Абсолютно непропорциональная.

Я закатываю глаза, и на светофоре включается зеленый свет.

Той ночью я, наконец, ощущаю на себе, что значит разница во времени, долгие часы я лежу, уставившись в незнакомый потолок в этой странной пустой комнате. Я снова думаю о Джен. Меня так подавляло желание добиться всего, что есть у Джен — муж, ребенок, — а теперь я не могу представить себе ничего более удушающего и несчастливого. Но возможно, она счастлива. Возможно, она просто любит конфликтовать. Возможно, сегодняшняя ссора была просто недоразумением. Джен ясно дала мне понять, что не хочет моей помощи или совета, и я не в силах ничего сделать, если она отказывается поговорить со мной. Я здесь гостья, пришелец, неожиданно и ненадолго заглянувший в дверь ее жизни, и скоро я уеду обратно.

Театрально вздохнув, я поворачиваюсь на бок. Мне хочется отвлечься. Я привезла с собой альбом для эскизов, но он лежит в сумке на первом этаже. Я не уверена, что у меня есть силы так далеко отползать от своей кровати, чтобы достать его. Я думаю о картине, которую недавно начала писать, сидя в своей комнате в ГД, которая ждет моего возвращения. У меня чешутся руки. Это добрый знак, я знаю это. На картине — лицо, но я еще точно не знаю, чье это лицо. Оно кажется мне знакомым, особенно глаза, но я еще не могу сказать с уверенностью. Я чувствую, как меня внезапно охватывает возбуждение. Я всегда испытываю такое ощущение, когда пишу что-нибудь прекрасное. Кроме того, я без конца делала наброски. Если я хочу остаться здесь, в Лос-Анджелесе, я не должна расставаться с этим ощущением. Возвращение к искусству было моим единственным достойным поступком за последние несколько катастрофических недель.

К трем часам ночи у меня лопается терпение, и я тихо отправляюсь на разведку этого до смешного огромного дома, чтобы найти свой альбом для эскизов. Я на цыпочках выхожу из комнаты, испытывая странное чувство, словно я в перевернутой вселенной. Пробуждение среди ночи в чужом доме очень возбуждает и одновременно пугает. Ощущение то же, что испытываешь, когда остаешься в школе после уроков. Вокруг тишина и спокойствие, я иду на кухню попить воды. Но, дойдя до крана, подавляю в себе вопль, заметив стоящую в темноте фигуру.

Это Джен. Она неподвижно стоит у окна и пристально смотрит на улицу. Не лунатик ли она? Я делаю шаг к ней, и она оборачивается.

Когда она видит меня, ее лицо сморщивается, и внезапно она начинает горько плакать. Джен, которая никогда не плачет. Джен, которую я никогда не видела плачущей. Джен, которая не плакала у меня на глазах даже тогда, когда умерла мама. Джен. Теперь она устало опустилась на стул и, сжавшись, рыдает, морщась, как от физической боли.

Не проходит и нескольких секунд, как я оказываюсь рядом с ней, я падаю на колени у ее стула и обхватываю ее руками. Склонившись ко мне, она продолжает плакать.

Я крепче обнимаю ее, понимая, какой жалкой эгоисткой я была.

Ссора с друзьями? Несколько неудачных свиданий? Как я могла хотя бы на секунду подумать, что это действительно проблемы? Я была такой эгоистичной, что даже не понимала, что моя сестра по-настоящему страдает. Все это имеет отношение к ее браку.

Мы сидим так несколько минут, пока Джен оплакивает себя. Всякий раз, когда мне кажется, что она сейчас остановится, Джен начинает снова, и к тому моменту, когда она в конце концов успокаивается, у меня от боли ноют руки. Я по-прежнему молчу, но чувствую, что Джен почти готова открыться.

— Я хотела, хотела уйти от него, — говорит она, все еще уткнувшись лицом мне в плечо.

— Просто это… это не та жизнь, какой мне хотелось. Эндрю все время на работе, я никогда не вижу его. Милли едва узнает его. Вчера они столкнулись, и она прямо-таки завопила от страха. Я думала, что, когда мы переедем, будет лучше, что мы сможем больше времени проводить вместе, но стало хуже. Я никого здесь не знаю, и мне нечего делать. Я даже пыталась подружиться с уборщицей, но она сказала, что я придираюсь к ней. Мне кажется, что, устраивая свою жизнь, я не понимала, на что соглашаюсь. Я не знаю, что делать. Я думаю, что мне нужна передышка.

Я молчу. Бедная Джен. Вот почему она не хотела, чтобы я приезжала, ей не хотелось, чтобы я увидела ее такой печальной.

— Так передохни, — тихо говорю я. — Вы с Милли поедете домой вместе со мной. Это может стать запоздалым сюрпризом на папин день рождения, ты знаешь, как они ему нравились. Выдели для себя пару недель и поразмысли, чего тебе хочется.

Она смотрит в пол, и я не знаю, о чем она думает.

Я продолжаю.

— Я понимаю, ты думаешь, что жизнь должна идти своим чередом, следовать некоему образцу, но не обязательно, Джен. Ты можешь жить самостоятельно. Это не так плохо, как тебе кажется.

Она смотрит на меня, вытирая лицо.

— Я сейчас не могу принять решения, не говори никому, что твоя единственная сестра — такая бедолага, — с горячностью говорит она. Я сочувственно киваю.