Да здравствует фикус! - Оруэлл Джордж

С самого раннего детства родственники Гордона нагоняли на него тоску просто до ужаса. Когда он был маленьким мальчиком, многие из его тётушек и дядюшек ещё были живы. Все они были более или менее похожи: серые, потёртые, безрадостные люди; все слабоваты здоровьем и постоянно обеспокоенные денежными проблемами, которые вечно их окружали, но никогда не приводили к сенсационному взрыву в виде банкротства. Ещё тогда было отмечено, что они утратили тягу к воспроизведению себе подобных. Люди, обладающие жизненной энергией, размножаются почти автоматически, вне зависимости от того, есть у них деньги или нет. Дедушка Комсток, к примеру, сам будучи одним из двенадцати детей, произвёл на свет одиннадцать потомков. Однако из всех этих одиннадцати на свет были произведены только двое, и эти двое, Гордон и его сестра Джулия, к 1934 году не произвели ещё ни одного. Гордон, последний из Комстоков, родившийся в 1905 году, был незапланированным ребёнком, и после этого, все эти долгие-долгие тридцать лет, в семье никто не рождался, только умирали. И дело не просто в заключении браков и рождении детей, а в том, что в семействе Комстоков ни коим образом ничего никогда не происходило. Каждый из них, казалось, был приговорён – словно на нём лежало проклятие – к унылому, неприметному, бесцветному существованию. Никто из них ничего не совершил. Они относились к породе людей, которых всегда, при любой видимой активности, даже если они просто садились в автобус, – автоматически отталкивали от главной цели. Все они, конечно же, были безнадёжными профанами в денежных делах. В конце жизни дедушка Комсток разделил свои деньги на более-менее равные части. В результате, после продажи особняка из красного кирпича, каждый получил около пяти тысяч фунтов. И не успел ещё дедушка Комсток сойти в могилу, как все они начали разбрасывать деньги на ветер. Ни у одного из них не хватило пороху промотать деньги красиво: потратить на женщин или проиграть на скачках. Они просто спустили всё по капле: женщины – на глупые инвестиции, а мужчины – на пустые деловые предприятия, которые выдыхались через год-другой, оставив после себя чистый убыток. Более половины из них сошли в могилу, так и не вступив в брак. Кое-кто из женщин после того, как их отец умер, будучи уже в среднем возрасте, пошли-таки на нежелательное замужество, а вот мужчины, вследствие своей неспособности заработать, чтобы обеспечить достойное существование, оказались в разряде таких, которые «не могут себе позволить» жениться. Ни у кого из них, за исключением Анжелы, тёти Гордона, никогда не было такой малости, как дом, который он мог бы назвать собственным. Все они принадлежали к той категории людей, которые живут в забытых богом «комнатах» или в похожих на гробы доходных домах. И год за годом они вымирают и вымирают, от вялотекущих, но дорогостоящих болезней, которые съедают последние гроши из их капиталов. В 1916 году одна из тётушек Гордона, Шарлотта, дошла до того, что оказалась в Психиатрической лечебнице в Клапеме. Психиатрические лечебницы в Англии, они набиты до отказа! И по большей части одинокими старыми девами из средней прослойки среднего класса – именно благодаря им такие заведения ещё на плаву. К 1934 году из этого поколения выжили только трое: уже упомянутая выше тетушка Шарлотта, и тётушка Анжела, которую в 1912 году по счастливой случайности склонили к приобретению дома и крошечной ежегодной ренте, да ещё дядюшка Уолтер, который вёл унылое существование на те несколько сотен, что остались от его пяти тысяч и заправлял недолговечными «агенствами», непонятно для чего существовавшими.

Гордон вырос в атмосфере одежды на вырост и тушёных бараньих хрящиков. Его отец, как и другие Комстоки, был подвержен депрессии и, следовательно, наводил тоску и на других. При этом он был неглуп и имел склонность к литературе. Самым естественным для дедушки Комстока, заметившего в сыне такой литературный склад ума и ужас перед всем, что связано с цифрами, было заставить последнего пойти в бухгалтеры. По этой причине отец работал, весьма неэффективно, в качестве дипломированного бухгалтера, и всё время заключал сделки с компаниями, которые распадались через год-другой, а потому доход его постоянно менялся, иногда подскакивая до пяти сотен в год, а иногда падая до двух сотен, однако тенденция на уменьшение всегда оставалась постоянной. Отец умер в 1922 году, дожив всего лишь до пятидесяти шести лет, вконец поизносившийся – он долгое время страдал от болезни почек.

Поскольку Комстоки были и благородными, и столкнувшимися в жизни со многими трудностями, у них считалось необходимым тратить большие суммы денег на «образование» Гордона. И как страшен был этот непосильный груз «образования»! Это означало, что для того, чтобы отправить своего сына в подходящую школу (то есть, в частную школу или имитацию таковой), человек среднего класса вынужден был годы напролёт вести такой образ жизни, который вызвал бы презрение даже у сантехника. Гордона отправляли в ужасные, претенциозные школы, за которые нужно было платить около 120 фунтов в год. Но даже такие суммы оборачивались страшными жертвами для семьи. Тем временем Джулия, которая была на пять лет старше Гордона, не получила почти никакого образования. Её, конечно же, отправляли в пару бедных, довольно сомнительных учебных заведений, откуда в шестнадцать лет забрали окончательно. Гордон был «мальчиком», а Джулия «девочкой», и всем казалось естественным, что «девочка» должна быть принесена в жертву ради «мальчика». Более того, в семье давно было решено, что Гордон «способный». Так что Гордон, со своими «способностями», должен был получить стипендию, добиться блестящего успеха в жизни и вернуть в семью благополучие. В эту теорию никто не верил более твёрдо, чем Джулия. Джулия была высокой нескладной девочкой, намного выше Гордона, с худым лицом, с длинной шеей, немного чересчур длинной, – одна из тех девочек, которые даже в самом расцвете молодости неотвратимо напоминают гусыню. По природе открытая и преданная, она была скромной и хозяйственной, вечно занятой в доме глажкой, штопкой, починкой, одним словом – в ней жила душа старой девы. Уже в шестнадцать на ней прямо-таки и было написано «старая дева». Гордона она боготворила. Всё его детство она за ним присматривала, нянчила его, баловала, сама ходила в лохмотьях, лишь бы у него была одежда, подходящая для школы; она копила те несчастные гроши, что давали ей на карманные расходы, чтобы купить ему подарки на Рождество и ко дню рождения. И Гордон, конечно же, отплатил ей, когда подрос: он стал её презирать, потому что она некрасивая и у неё нет «способностей».

Даже в третьеразрядных школах, куда отправляли Гордона, почти все мальчики были богаче, чем он. Они быстро выясняли, что он беден, и, конечно же, превращали его жизнь в ад. Наверно, самое жестокое испытание, которому можно подвергнуть ребёнка, это отправить его учиться в школу, где учатся дети богаче его. Ребёнок, осознающий свою бедность, будет испытывать такие снобистские муки, какие взрослый человек едва ли способен себе представить. В те дни, особенно в средней школе, жизнь Гордона состояла в том, чтобы хранить тайну и держать нос кверху, притворяясь, что его родители богаче, чем они были на самом деле. Ах, сколько унижений пришлось пережить ему в те дни! К примеру, эта ужасная процедура в начале каждого семестра, когда ты при всех должен был «предъявлять» директору деньги, которые принёс с собой; и это презрительное, жестокое хихиканье других мальчишек, когда ты не предъявлял десять шиллингов или больше. Или тот момент, когда выяснилось, что Гордон носит готовый костюм, который стоит тридцать пять шиллингов! Но больше всего Гордон боялся тех моментов, когда родители заходили к нему в школу. Особенно отец. Не стыдиться такого отца было просто невозможно: смертельно бледный, унылый мужчина, сильно сутулившийся, в потёртой и безнадёжно устаревшей одежде. Он приносил с собой атмосферу неудачи, беспокойства и скуки. И у него была такая ужасная привычка, когда он прощался и говорил до свидания, протягивать Гордону полкроны прямо перед другими мальчишками, и тогда все видели, что это всего лишь полкроны, а не десять шиллингов, как это должно было бы быть! Даже двадцать лет спустя воспоминания о той школе вызывали у Гордона дрожь.