Искупление - фон Арним Элизабет

Сердце у нее вдруг пустилось вскачь, и она ускорила шаг. Возможно, это всего лишь объявление какой-нибудь школы или другого учреждения. Перехватив на ходу сумку и чемодан в одну руку, Милли поспешила другой поднять вуаль, чтобы лучше видеть. Крупные золоченые буквы в первой строке сияли на солнце, и, приблизившись на пару ярдов, она смогла прочитать: «Все как дома. Сдаются комнаты внаем».

Чуть ниже мельче было написано: «Все удобства. Только для дам. Джентльмены и собаки не допускаются. Особое внимание к каждой гостье».

Милли глазам своим не верила. Вот так удача! В каком еще месте найдет она покой, если не в доме, где прошла ее счастливая юность? Что может быть лучше, чем вернуться сюда? Разве этот дом не служит и для всех остальных убежищем, где можно укрыться, чтобы отдохнуть, успокоиться, а возможно, и помолиться? Воистину поразительно, подумалось ей, что после стольких лет пренебрежения к вере ее так сильно тревожит неспособность произнести слова молитвы.

Дверь дома была раскрыта настежь – должно быть, в этот час холл проветривали, – и Милли поднялась по знакомой лестнице. В последний раз ее нога ступала по ней в день свадьбы с Эрнестом. Отец скоропостижно скончался, когда она была в свадебном путешествии: Агата сообщила ей об этом телеграммой, – а к тому времени, как вернулась домой, уже переехала в Титфорд вместе со всеми своими вещами. Вот почему с тех пор Милли никогда не переступала порог отцовского дома и даже не ходила взглянуть на него после того, как в ее жизни появился Артур. До этого она совершала временами печальные паломничества к местам своей юности, но не бывала здесь уже более десяти лет, а когда в последний раз видела дом, он еще принадлежал прежнему владельцу.

Теперь же он как раз к ее приходу распахнул свои двери. Быть может, в конце концов, сама судьба привела ее сюда? Ведь было и другое странное совпадение: Агата овдовела за три месяца до смерти Эрнеста, хотя ничто не предвещало беды. И теперь ничто не мешало сестрам объединиться вновь и вместе вернуться к прежней жизни, которую когда-то так жестоко прервали. Разве это не рука Провидения?

Она потянулась к звонку и нажала на кнопку. Управляющая (владелица пансиона называла себя управляющей, что внушало мысль о хозяине, к которому она может обратиться за поддержкой в случае надобности) рассматривала Милли из темноты в глубине коридора, откуда обычно надзирала за служанкой, имевшей манеру прятаться от ее зоркого глаза. Едва прозвенел звонок, хозяйка поспешила к двери, стремясь, по своему обыкновению, дать каждой квартирантке почувствовать дружеское расположение.

– Ах, дорогая, бедняжка, бедняжка! – сочувственно воскликнула дама, окинув цепким взглядом траурное платье гостьи.

– Могу я… снять комнату? – робко осведомилась Милли.

Она на мгновение опять забыла о своем вдовьем наряде, и возглас хозяйки застал ее врасплох.

– Комнату? Думаю, да. Пятьдесят, если угодно! – с воодушевлением объявила хозяйка. – Я бы даже собаку не выгнала, если бы она потеряла своего…

Дама осеклась, сообразив, что едва не ляпнула лишнее, и, выхватив у Милли чемодан, поспешно увлекла ее за собой в столовую: женщина произвела на управляющую впечатление особы, не способной самостоятельно принимать решения. Потенциальная квартирантка могла, чего доброго, ускользнуть, если не усадить ее надежно в столовой и не закрыть дверь. Между владельцами пансионов шло жестокое соперничество, да и вдовы богатые посещали их редко, так что приходилось проявлять расторопность – хотя бы для того, чтобы уберечь бедняжек от алчных соседей.

– Но я совсем ненадолго, – растерянно промямлила Милли и невольно поежилась, когда оказалась в хорошо знакомой комнате.

– О, сколько угодно! – отозвалась хозяйка, проворно придвинула мягкое кресло и кое-как усадила туда квартирантку, затем ловко освободила стол от грязной посуды и остатков чьего-то ужина. – Но я почему-то думаю, что вам здесь так понравится, что вы останетесь надолго, миссис…

– Ботт, – подсказала Милли.

– Ботт, – повторила дама. – Своих квартиранток я считаю подругами, а вот джентльменам и собакам вход сюда заказан, как вы уже видели на табличке снаружи, ибо от них одни неприятности… – Хозяйка оторвала от Милли полный горячего участия взгляд. – Сказав «от них», я, конечно, имела в виду джентльменов, хотя собаки тоже сущее наказание. Но не будем о грустном, да? – Она перенесла на буфет объедки со стола и добавила: – Позже вы мне все расскажете, правда, миссис Ботт? А пока не будем бередить раны, чтобы не поддаваться отчаянию, да, дорогая? Это наш долг перед близкими, мы обязаны держаться, не так ли? А что вам сейчас нужно, так это хороший завтрак, я вижу. Ведь вы наверняка давно не ели, а между тем стоит человеку поесть, и совсем другое дело. Как я уже говорила, мои подруги, то есть здешние дамы, даже не хотят уезжать отсюда. Здесь они нашли дом, миссис Ботт, настоящий дом. Все удобства. Особое внимание к каждой гостье…

О нет, думала Милли, только не здесь: здесь она не выдержит.

– Боюсь, ваша цена… – начала она несмело. – Я не могу себе позволить…

Цена? Не может себе позволить? От этих слов повеяло бедностью, что явно расходилось с обликом состоятельной вдовы в новой дорогой одежде, но дама не придала им значения и проворковала с улыбкой, выражавшей такую непреклонную решимость, что у Милли упало сердце:

– Вам ни о чем не нужно беспокоиться, моя дорогая. – Главное – вы теперь дома. Мы поговорим о делах, если угодно, после того как вы позавтракаете. Я служила в Добровольческом медицинском отряде [2] во время войны и знаю, что завтрак просто необходим.

Она поспешно вышла из столовой и позвала служанку, но ответа не получила, поскольку та пряталась в подвале. Пришлось ей самой идти на кухню.

Как хорошо Милли знала этот коридор и черную лестницу в самом его конце! Она быстро вскочила, пунцовая от стыда, и бросилась к двери, подхватив по пути чемодан. Надо поскорее выбраться из этого дома. Милли не могла здесь оставаться. Что за глупая сентиментальная мысль найти утешение в прошлом привела ее сюда? Как будто былое счастье способно утешить, когда оно единственно только ранит! «Бежать, бежать! – твердила она себе, как шептала ночью в спальне: – Бежать, пока еще не поздно!»

Крадучись, на цыпочках, она пересекла холл. Как унизительно, вдруг подумалось ей, что вот так красться на цыпочках вошло у нее в привычку! Входная дверь оставалась распахнутой – в доме имели обыкновение часто проветривать, – и Милли уже едва не выскользнула за порог, чтобы со всем возможным достоинством скрыться за ближайшим углом, когда из подвала неожиданно показалась хозяйка, каким-то образом почуяв, что наверху, в холле, не все благополучно, и воскликнула:

– Как же так, миссис Ботт!

Какой кошмар! Невозможно вообразить, что подумала эта женщина. Милли сгорала от стыда, словно напроказивший ребенок. Ну почему она сразу же, еще в столовой, не сказала, что дом ей не подходит, и просто не ушла? Почему она вечно молчит перед такими вот напористыми людьми и создает у них совершенно ложное впечатление, что они могут помыкать ею как хотят, а потом выпутывается из затруднений, прибегая к обману?

Покраснев до корней волос, она попятилась обратно в холл, пробормотав свое вечное: «Боюсь…»

Хозяйку раздирали подозрения. Может, эта дамочка воровка и все карманы ее вдовьего платья набиты столовым серебром? Или это одна из тех выскочек, которые только мямлят да вертят хвостом, а сами не знают, что для них лучше и как полагается обращаться с владелицей пансиона, вот и уходят, даже не попрощавшись? Обширный опыт и близкое знакомство с самыми темными сторонами натуры жильцов научили эту решительную даму держаться с ними твердо; иначе можно и разориться. Кто бы ни стоял сейчас перед ней, воровка или выскочка, хозяйка не собиралась ее отпускать просто так. Дипломатия никогда никому не вредила, она знала наверняка, поэтому, несмотря на мрачные подозрения, заговорила почти тем же ласковым сочувственным тоном, что и раньше: