Алкиной - Шмараков Роман Львович

Слыша это, мы оба губы кусаем, чтоб не рассмеяться, ибо нам обоим хотелось сохранить серьезность для препирательств. Флоренций сказал, что вот мне прекрасное доказательство, какими кудесниками почитают нашу братью, и что я могу из этого делать выводы; я же отвечал, что из этого делаю один вывод, именно, что некоторыми вещами, как, например, ораторской славой, нельзя пользоваться подобающим образом, но можно лишь злоупотреблять. Флоренций же отвечал мне, что коли так, он не будет мне дочитывать, хотя я видел, что ему до смерти хочется, чтоб я все его любимые чудеса до конца услышал. Мы пререкались бы и дальше, но тут заглянул к нам Ктесипп сказать, что если мы не поспешим, ужин без нас кончится.

II

Благополучно добрались мы до города дорилейцев и застали его в такой скорби и бедствии, в каких о гостях не думают. Проходил этими краями человек, везший в Византий зверей для игр. Он остановился за воротами и сел рядом с занавешенными клетками поужинать. Шедший мимо пастух с овцами просил сторожа поделиться хлебом, а тот ничего ему не дал и прикрикнул, чтоб убирался. Тот ушел, но недалеко: усевшись в ближайшей лощине, дождался, когда сторож уснет под телегой, и подкрался, чтобы поживиться чем-нибудь из его добра. Впотьмах он откинул щеколды на клетках, бормоча себе под нос, где же у него сыр в тряпице. Звери проснулись на его причитанья. Они выскочили из клеток, убили пастуха; сонная стража не заметила, как они вошли в городские ворота и разбрелись по улицам.

Один человек, дождавшись ночи, пробирался к женщине, которая назначила ему свиданье, уверив, что муж ее беспробудно спит. В одном переулке вдруг загорелись перед ним глаза и раскрылись страшные зубы. Он не помнил, как оказался у себя дома и стоял, спиной припирая дверь, а рукой – сердце. Едва опомнившись, он задумался, что ему делать. Благоразумие советовало запереться накрепко и не выходить, пока не наступит утро и не разгласится опасность, на которую он, видимо, натолкнулся первым; но иные соображения толкали его к нежеланной храбрости. Он думал, что оскорбленная женщина не поверит ему, какими бы доводами он ни защищался, а с ее мужем были у него дела, включая торговые. Он опасался, как бы женщина, изобретательная на зло и раздраженная в самолюбии, не ожесточила против него мужа правдоподобными причинами и не довела до того, чтобы муж лишил его прибыли или подверг судебному преследованию. Приняв все это в соображение, он решился выйти снова. Дрожа и плача над собою, он счастливо подобрался к ее дому и уже поздравлял себя, словно моряк на твердом берегу, как лев, которому случилось залечь поблизости, скакнул из тьмы и разодрал ему плечо. Бедняк, еле вырвавшись из огромных когтей, принялся с мольбами колотить в дверь. Женщина, раздосадованная ожиданием, уже успела представить все неблаговидные причины и наказания, каким его подвергнет; тут ей слышатся вопли любовника внизу и стук в дверь, грозящий в любое мгновенье разбудить ее мужа. Она слетает вниз, разъяренная от страха, и громким шепотом вопрошает, не повредился ли он в уме от безудержного блуда, – а тот, понимая, что правдой себе не поможет, шепчет ей сквозь дверную щель, что разбойники едва его не убили, и просит пустить его ради Бога, ибо ему надобно перевязать раны. Он настаивает, прислушиваясь, не раздастся ли рядом львиный рев, она противится, в тревоге слушая, не прекратился ли мужний храп. Наконец она отпирает дверь и вталкивает возлюбленного в какую-то каморку, прикрыв его одеялом и наказав сидеть тихо, и едва успевает кончить с этим к той минуте, как разбуженный муж, спускаясь с плошкой в руке, спрашивает, что тут такое и что она делает в этот час у дверей. Жена, врасплох застигнутая, наскоро сшивает несколько обманов в одно правдоподобие, но муж, проницательный от ревности, черпая уверенность не в ее словах, но в ее смущении, убеждается, что она только что рассталась с любовником, осыпав бессчетными поцелуями и наградив милыми прозвищами того, кто их дом только что обесчестил. Отталкивает он жену, думая позже с нею расчесться, и выскакивает на улицу, чтоб поймать убегающего, она же, хотя и знает, что там разбойники, не может его предупредить, не выдав того, кто ей об этом сказал. Лев, спокойно лежавший на прежнем месте, подымается навстречу обманутому мужу и одним ударом кончает со всеми его намерениями, так что женщина в одночасье лишается и мужа, на улице убитого, и любовника, испускающего дух в залитом кровью чулане, вместе со своим благополучием и добрым именем.

Поутру переполошился весь город, открыв, сколько зла сотворили звери. Все попрятались по домам, а кого настоятельная надобность гнала на улицу, тот слезно прощался с домашними. Наконец вызвавшиеся охотники окружили и убили льва, а из медведей одного нашли спящим на чьем-то огороде, а другого отмахивающимся от собак близ городской стены. Пойманных тащили обратно в клетки; в убитых зверей мальчишки издали бросали камни и втроем разверзали тяжелую пасть, заглядывая с пугливым любопытством. Там и сям плакали над зарезанной лошадью или оглядывали проломленный забор. Сторож охал, оплакивая свои потери, в унылом ожидании, казнят ли его городские власти или прибьет прогневленный народ. Казалось, все вошло в прежний порядок, но тут жесточе прежнего возмутили сердца людям, не предвидевшим нового зла, проходившие через город пятеро слепых, пробавлявшихся подаяньем. Растревоженные, как осиное гнездо, они вились вокруг какого-то зрячего горожанина, хватая его за руку с просьбою, чтоб тотчас вел их к отцам города, ибо у них есть дело особой важности. Приведенные в городской совет, они принялись вопить все разом. Им велели замолчать и рассказывать по очереди. Тогда старший поведал, что напал на них среди города зверь, какого они прежде не видали, и почему они, встретив его, доныне живы, одному Богу ведомо. На вопрос, каков был тот зверь, слепой отвечал, что тот, скача мимо, издал страшный рык, ни на что не похожий. Потом начал второй и рассказал, что зверь был так близко, что он почуял на своем лице горячее и зловонное его дыхание. Третий сказал, что зверь махнул по его лицу своими железными когтями, так что оно поныне кровоточит. На щеке его, в самом деле, были свежие борозды, словно от когтей. Четвертый сказал, что, когда зверь скакал мимо, он, вытянув руку, коснулся его срамного уда и что тот был напряженный, узловатый и такой толщины, что удивительно. Последний сказал, что, протянув руку, дотронулся до его шерсти и что она была колючей и жесткой, словно железная проволока.

Новость разлетелась и поразила город, едва опомнившийся. Все сочли львов и медведей малым злом, нынешнее же бедствие – таким, от какого и Геракл бы их не избавил. Одни пустились в кутежи, уверенные, что зверь не минует их, когда истребит всех овец, собак и иную живность, и что лучше встретить смерть с друзьями за веселой чашей. Другие предались непривычным делам милосердия, готовые остановиться, едва дойдет до них весть о новом успехе охотников. Иные, выждав, как отлучатся хозяева, забирались в дома и, разграбив и сокрушив все, бросали на видном месте клок-другой чьей-нибудь шерсти, чтобы и в этом грехе обвиняли зверя. Был между прочими один негодяй с крепкими челюстями, способный кусать и грызть мебель; его брали с собою на грабежи, давая из добычи особую долю. Многие со всем семейством уехали в деревню, чтобы переждать новое бедствие; иные продали бы и дом, когда бы нашелся покупатель. Между тем самого зверя никто не видел, но слепые в своих показаниях упорствовали, хоть им и грозили пыткою. Магистраты не знали, что делать. Сторож, на свое несчастье, вспомнился горожанам: кинулись к нему, вопрошая, что за пагубу он вез. Тот хотел было сказать, что все уже выловлено дочиста и ничего другого не было, но, видя над собою насупленные брови и занесенные кулаки, повернул речь по ветру и сказал, что это зверь необыкновенный, которого им не положено видеть, затем что он предназначен очам наместника, а если они, упаси Бог, чем-нибудь ему повредят, тогда лучше бы им бросить жилье и бежать подальше, ибо придет на них гнев, какого они не видели. Таковою находчивостью он, может, и спас свою голову, сделавшись в глазах горожан лицом священным, чем-то вроде Эола при ветрах, но весь город погрузил в еще горшее отчаянье, так как все увидели ясно, что чудесный этот зверь не прежде доедет до наместника, чем сожрет их самих со всем, что у них есть.