Голоса летнего дня. Хлеб по водам - Шоу Ирвин

– Знаешь, днем обязательно будет дождь, – сказала Ли. – За окном черным-черно, как в колодце. Ни единого просвета.

– Ты что, звонишь сообщить мне прогноз погоды?

Ли засмеялась. Как-то однажды он сказал Ли, что смех ее опасен, и ничуть не шутил при этом.

– Сам знаешь, зачем я звоню, – сказала она.

– Ленч? – спросил Бенджамин.

– В час пятнадцать?

– В час, – сказал он, повесил трубку и почувствовал себя гораздо лучше. И никакой вины не испытывал – по крайней мере в тот момент. Если Пегги весь день треплется по телефону – сама виновата. Иначе бы он дозвонился и пригласил ее на ленч первой.

За окном хлынул дождь. Не дождь, а сплошной весенне-летний ливень, и хлестал он с такой силой, точно вознамерился отмыть город от всех грехов или просто смыть его в океан до наступления ночи.

Теперь Бенджамин уже с радостью взирал на разбушевавшийся за окном дождь. Ему всегда нравилось заниматься любовью днем, когда на улице ненастье.

Впрочем, радость его не была абсолютной. Портил ее разговор с тестем, состоявшийся несколько месяцев назад.

– Пегги говорит, ты спишь с другими женщинами, – сказал тогда Вудхем.

– Вот как?– сделал удивленные глаза Бенджамин, стараясь, чтоб голос звучал как можно спокойнее. Они с тестем пили олдфэшн [20] в баре «Сент-Реджис». Вудхемы заехали в Нью-Йорк на неделю, перед поездкой в Европу, где собирались провести отпуск. Вудхем, в прямого покроя сером пиджаке, с твердым свирепым лицом, оставался заправским полковником, хоть и был в штатском.

– Да, – сказал Вудхем. – И кое-кто из ваших друзей тоже так говорит. В основном женщины.

– Ну и дурак же я, что закатил для вас за неделю сразу две вечеринки, – сказал Бенджамин. – Познакомил вас со всеми своими врагами.

Вудхем рассмеялся отрывистым лающим смехом. Настоящий военный смех, не предвещавший ничего хорошего.

– Бабская болтовня, – сказал он. – Но Пегги… она ведь не врет, верно?

– Так, только изредка, – ответил Бенджамин. Самому ему страшно не хотелось лгать этому замечательному прямодушному старцу.

Вудхем кивнул.

– А во всем остальном она считает тебя просто образцовым мужем.

– Мало же она обо мне знает, – пробормотал Бенджамин.

Они молча пили олдфэшн, провожая взглядами снующих по залу официантов.

– Она хочет развода? – спросил после паузы Бенджамин.

– Нет.

Бенджамину захотелось броситься к телефону-автомату, что находился на другом конце зала, позвонить Пегги и сказать: «Я люблю тебя!.. Люблю!» Но он, сохраняя неопределенное выражение лица, тихонько позвякивал льдом в бокале. Он понимал: Вудхем ждет от него еще каких-то слов и готов, если понадобится, ждать хоть целый час, сам не произнося при этом ни слова.

– Постараюсь, чтоб это не выплыло наружу, – сказал наконец Бенджамин.

– Всегда рано или поздно выплывает, – заметил Вудхем. – И тебе это прекрасно известно.

– Да, наверное.

Они заказали еще по коктейлю.

– Она мой единственный ребенок, – сказал Вудхем. – Привыкла, что я ее обожаю и лелею.

– И я ее обожаю, полковник. Более чем…

Вудхем кивнул.

– Да, вроде бы так все и выглядит, – пробормотал он. – Если смотреть со стороны. – Он наблюдал за тем, как бармен убрал пустой бокал и поставил перед ним новый.

– Позвольте задать вам вопрос, полковник, – сказал Бенджамин. – Сколько лет вы уже женаты?

Вудхем подозрительно покосился на него:

– Двадцать девять лет. А что?

– И за все эти годы вы ни разу не изменяли жене?

Вудхем вздохнул.

– Один ноль в твою пользу, – нехотя выдавил он и отпил из бокала большой глоток.

– Позвольте задать еще один вопрос, полковник, – сказал Бенджамин.

– Черт подери! – возмутился Вудхем. – Это я пришел сюда задавать тебе вопросы!

– Пегги жила с вами все то время, что я был в Европе, – начал Бенджамин. – Вы видели ее каждый день. Как вы считаете, она мне изменяла или нет?

Теперь Вудхем смотрел на него уже не просто как полковник. Перед Бенджамином сидел командир дивизии.

– Что это она тебе наплела?

– Ничего, – ответил Бенджамин. – Я ее никогда об этом не спрашивал.

– Тогда на что ты намекаешь, черт побери?

– Да на то, что все это в конечном счете не так уж и важно, – ответил Бенджамин. – Я не хочу утверждать, что нет на свете браков, где муж и жена были бы верны друг другу всю свою жизнь, до гробовой доски. Я о таких читал, видел в кино… Знаю, что на каждой воскресной службе бывают сотни и тысячи подобных людей. Теоретически. Но не так уж много видел их в жизни, в наши дни. Да и вы тоже.

– Я врач, – сказал Вудхем. – Я видел много такого, чего другим и не снилось.

Бенджамин проигнорировал последнее замечание тестя.

– Как-то раз вы спросили меня, – что я хочу доказать, – продолжил Бенджамин. – Я ничего не хочу доказывать. Кроме того, впрочем, что я… живой человек. Что восприимчив к красоте. И сделан вовсе не из цельного куска камня или железа. Что я испытываю временами голод и сам не всегда понимаю, чем и как его можно утолить.

– И это в твоем-то возрасте! – заметил Вудхем. В самом тоне его подразумевался упрек.

– Да, в моем возрасте!– кивнул Бенджамин.– И если Пегги ждет от вас ответа, можете передать, что я буду любить ее всю свою жизнь. И если она в ответ скажет, что хочет развестись со мной только потому, что время от времени у меня бывают другие, пусть хоть завтра отправляется в Рино [21].

– О’кей, – кивнул Вудхем. – Отчет будет отправлен по соответствующим каналам связи. – Он покачал головой. – Черт, по крайней мере вы бы могли попробовать начать все сначала в Сан-Франциско…

Сытый и довольный ленчем, а также бутылкой выпитого за ним вина, Бенджамин вслед за Ли поднимался по ступенькам недавно реконструированного дома из красного кирпича. Шел и видел перед собой ее узкую прямую спину, сверкающие волосы, слегка покачивающиеся бедра, обтянутые зеленым льняным платьем, длинные, изумительно стройные ноги. В подъезде стоял полумрак: они нарочно поднимались неспешно и благопристойно, предвкушая, что скоро весь этот декор, все эти приличия разлетятся в прах.

Они встречались и занимались любовью по два-три раза в неделю. И Ли продолжала доставлять ему то же изысканное наслаждение, что он испытывал в самом начале их романа, в Париже. Однако позже, когда он мысленно прокручивал в голове все сцены с ее участием – перед тем как уснуть дома или в метро, сидя с закрытыми глазами, чтобы не видеть печальных лиц других пассажиров, – самым возбуждающим, самым изысканным и волнующим казался ему тот момент, когда он молча поднимался по лестнице следом за этой восхитительно высокой женщиной, глядя на ее элегантно обутые длинные ноги и округлые бедра. Поднимался в предвкушении и уже как бы обладая ею, пока она доставала ключи и готовилась отпереть дверь квартиры.

Они лежали рядом в полутемной комнате. Шторы были задернуты, за окном барабанил дождь. Но из-за туч уже показалось солнце, его бледные лучи проникали в щель между шторами. Рядом, на тумбочке, тихо тикал будильник. Было почти пять. Собственное тело казалось Бенджамину невесомым, воздушным, смазанным некими волшебными маслами, торжествующим. Он знал, что скоро встанет, оденется и будет благопристойно спускаться вниз по лестнице. Благопристойно появится на коктейле у Роузов, тая и лелея в душе воспоминания о дневных безумствах, ключом к которым служил номер телефона, затверженный наизусть. В комнате было тепло, и они лежали обнаженными, отбросив простыни и одеяла. Кожа Ли, казалось, светилась в этом отфильтрованном дождем и шторами бледном солнце. «Ну, еще пять минут…»

– Что ты сказал? – спросила Ли.

Он удивился. Он даже не заметил, что произнес эти слова вслух.

– Я сказал: «Еще пять минут», – ответил Бенджамин. – Только мне показалось, я не говорил, а просто думал.

– Немного любви, и побежал, – заметила Ли, но упрека в ее голосе не слышалось.