Двойной контроль - Сент-Обин Эдвард

– Да, особенно когда ему ежедневно доступны результаты трехмиллиардной научно-исследовательской программы, финансируемой за счет налогоплательщиков, а результаты его собственных исследований публикуются раз в год, – проворчал Хантер. – Всех вводит в заблуждение то, что результаты чьих-то исследований патентуют совсем другие люди. Кроме того, американский социализм придумали не для того, чтобы мошенники копировали самый значимый научный проект в мире; ярые противники социализма в Пентагоне и на Уолл-стрит провели его идеологическую очистку. Если кому-то хочется начать незаконную войну или безнаказанно обрушить мировую экономику, то да, конечно, мы способны показать всему миру, что такое государство всеобщего благоденствия, особенно если те, кому это пойдет на благо, и без того обладают богатством и властью. – Хантер взглянул на свой мобильник, вибрирующий на широком подлокотнике его кресла. – А вот и гости. Жиль только что свернул на мыс. Везет трех амигос. В общем, так: если у Макдональда есть для нас что-нибудь получше, чем сады кристаллов, и не настолько из области «общественного достояния», как секрет жизни, то мы его перекупим.

– Тебе не нравятся сады кристаллов? – спросил Сол. – Я их в детстве обожал.

– Надеюсь, твоему психотерапевту удастся избавить тебя от этой глубокой травмы, – сказал Хантер.

– А почему ты пригласил Билла Мурхеда? Мы же выкупили у него «ЭвГенетику».

– Как это почему? Потому что это гениальная мысль. Полюбуемся на корриду, где две красавицы-матадорши будут издеваться над напыщенным старым быком.

– Верно, давно пора избавиться от гендерного неравноправия в корриде, – согласился Сол. – К тому же это гуманнее, чем любоваться кровавыми гладиаторскими боями.

– Надеюсь, до этого дело не дойдет, – захохотал Хантер. – Если Люси его не прикончит, то Kraftwerk наверняка вынесет ему мозг, он же черпает эстетическое наслаждение исключительно в университетской церкви под музыку Томаса Таллиса [25].

– Kraftwerk, – повторил Сол. – Класс. Тотальная роботизация.

– Завтра вечером. Смотри не проболтайся гостям. Об этом знают только ты и Джейд.

– Должно быть, дорогущее удовольствие.

– Ну, не настолько дорогущее, как наш местный талант Элтон Джон.

– Боже мой! – ахнул Сол. – Ты и Элтона Джона подключил?

– Издеваешься? – сказал Хантер. – «Свеча на ветру»? Дайте мне огнемет!

У Оливии возникло ощущение, которого она не испытывала с ранней юности, будто ее жизнь превратилась в фильм. Она сидела рядом с лучшей подругой на мягком сиденье полуночно-синего кабриолета, несущегося мимо живых изгородей и подъездных аллей мыса Антиб. Они ехали в особняк, названный (Оливия надеялась, что в шутку) в честь нуар-триллера, который тоже снимали на берегу Средиземного моря. Мыс выглядел очень фотогенично, особенно сейчас, в начале мая, задолго до того, как к середине лета орды туристов и флотилии сточных вод и медуз при поддержке воздушных сил меланомы оккупируют гедонистическое побережье.

Свою гламурную роль на заднем сиденье кабриолета «бентли» Оливия получила благодаря внезапному приезду Хантера в Хоуорт в прошлом декабре. С того дня в их жизнь ворвался каскад перемен, особенно для Люси. Хантеру, несмотря на всю его властность и заносчивость, удалось создать анклав нежных чувств для Люси (и для себя самого), и к концу января они уже ходили на свидания. Его совершенно не отпугивала, а порой словно бы и вдохновляла оскорбительная наглость болезни, будто она была враждебным маневром или тактикой насильственного поглощения конкурента, которого во что бы то ни стало надо перехитрить, или налогом, от которого каким-то способом следовало уклониться. Люси так волновалась, ожидая результатов биопсии, что к тому времени, как они были готовы, Хантер намеревался разодрать в клочья мистера Макьюэна за его британскую нерасторопность. Успокоился он лишь тогда, когда выяснилось, что поначалу опухоль приняли за глиобластому высокой степени злокачественности, но дальнейшие анализы показали, что это астроцитома второй степени.

Люси спросила Макьюэна, каких занятий ей следует избегать, принимая во внимание склонность к спазмам и судорогам.

– Что ж, по-моему, вам не стоит, выпив ящик шампанского, плавать по ночам среди акул, – сказал хирург.

– В таком случае, чтобы поддержать Люси, я тоже откажусь от подобного удовольствия, – заявил Хантер.

Поскольку хирургическое вмешательство грозило Люси параличом правой стороны тела, Макьюэн завершил на удивление радостную беседу, сказав, что даст направление на прием к своему коллеге, доктору Грею, онкологу, специализировавшемуся на опухолях мозга низкой степени злокачественности. Хантеру нужно было слетать в Америку, поэтому к доктору Грею Люси сопровождали только Оливия и Фрэнсис. Чтобы не допустить излишних и тревожащих спекулятивных предположений, Люси наложила запрет на поиск информации в интернете, из-за чего для нее самой беседа с доктором Греем прошла гораздо жестче, чем консультация у мистера Макьюэна. Оливия нарушила запрет подруги, правда ничего ей об этом не сказав, и в результате услышанное на приеме ее очень рассердило.

Все, что доктор Грей изложил Люси, сводилось к следующему: рано или поздно ее опухоль станет более агрессивной, а покамест можно ограничиться только наблюдением и регулярным сканированием, не будоража самого злокачественного образования. На вопрос Люси, есть ли способы как-то улучшить шансы на излечение, доктор Грей ответил, что нет ничего другого, кроме как химио- и радиационная терапия и, возможно, операция, но на более поздней стадии. Голову врача, дружелюбного коротышки в рубашке и при галстуке, прикрывала черная бархатная ермолка.

– Значит, мне можно питаться жареной рыбой с картошкой, мороженым во фритюре и пить ром бутылками?

– Ну, нет никаких доказательств, что диета играет в этом существенную роль.

– Да неужели? – скептически осведомилась Люси.

Когда он заявил, что средний срок жизни пациентов с астроцитомой второй степени составляет примерно пять лет со времени постановки диагноза, ошеломленная Люси встревоженно и умоляюще поглядела на Оливию и Фрэнсиса. Оливия не знала, стоит ли вмешиваться в разговор. По результатам поиска в интернете она знала, что доктор Грей цитировал статистику из старой статьи, написанной еще в девяностые годы, где приводились самые короткие средние сроки. В недавних, более подробных научных исследованиях приводились цифры вдвое выше, особенно для женщин возраста Люси.

– Скажите, пожалуйста, а есть ли что-нибудь общее у тех пациентов, которые живут дольше среднестатистической нормы? – спросил Фрэнсис, заметив, что Люси от волнения утратила дар речи.

– Нет. Совершенно ничего общего, – ответил доктор Грей. – Одному из моих пациентов поставили диагноз двадцать лет назад, а он до сих пор жив и здоров. Его супруга ежедневно о нем молится. А другой мой пациент совершенно не верит в Бога, но тоже живет с этим диагнозом вот уже почти двадцать лет.

Доктора Грея почему-то удовлетворяли эти примеры, противоречащие строгим границам очерченного им мира, Мира четырех объектов – статистики, скальпеля, яда и гамма-излучения. Верил ли он в это сам? Или приходил домой и готовил ужин из продуктов, пропитанных пестицидами? Действительно ли он считал, что целеустремленность, отсутствие страха и способность к любви не играют никакой роли в выживании пациента? Второй из его пациентов-«долгожителей», возможно, и не верил в Бога, но совершал ли он ежегодные пешие прогулки вдоль Пеннинского пути, бросая вызов смертельному диагнозу, или, наоборот, хотел наилучшим образом обеспечить родных и близких, вот как Энтони Бёрджесс, тот самый, что лихорадочно написал первый роман, узнав о своей неоперабельной опухоли головного мозга, которая должна была свести его в могилу за год, а потом еще несколько десятилетий лихорадочно публиковал книгу за книгой? Мир полон шизоидных совмещений: неверные мужья, обожающие своих жен; атеисты, взывающие к Господу в ожидании «скорой помощи» для ребенка; охранники концлагерей, восхищающиеся Прустом или теорией относительности; не говоря уже о таких, как Билл Мурхед, который всю свою научную карьеру утверждал, что девяносто восемь процентов человеческого генома – «мусорная ДНК», и отрицал любые другие формирующие силы природы, кроме естественного отбора – палача, безжалостно уничтожающего всякий мусор и любые излишества. Был ли доктор Грей очередным примером непоследовательности и бессвязности, свойственной роду человеческому, или его ограничивал характерный для медиков юридически обоснованный пессимизм и страх внушить ложную надежду, неотступный до такой степени, что подталкивал к мыслям об отчаянии? Может быть, докторская ермолка и рассказ о молитвах супруги пациента служили своего рода неофициальным признанием роли веры в изложении результатов; а может, он, глубоко сопереживающий человек, пытался защитить тех своих пациентов, кто, возможно, был лишен настойчивого стремления к цели, кто не мог позволить себе экологически чистых семян испанского шалфея, кого не окружали любовь и забота близких и чьи взаимоотношения с заболеванием представляли собой вечную битву между сильной боязнью житейских невзгод и треволнений и, вероятно, еще более сильной боязнью смерти. Как бы то ни было, Оливия осознавала, что все это накладывает проклятье на Люси. Доктор Грей, вроде бы порядочный человек, честно сообщил им о скудных свидетельствах, которые ему позволялось принимать во внимание, однако же Оливия намеревалась помочь Люси взбунтоваться против Мира четырех объектов с того самого момента, как они вышли из помещения, в котором их убеждали в научной достоверности этого мира.