Двойной контроль - Сент-Обин Эдвард

– Nous voici! [26] – сказал Жиль, сворачивая с шоссе на проселок, отмеченный деревянной стрелкой указателя со словами «Яркое солнце», выведенными поблекшей красной краской.

Указатель не столько указывал, сколько маскировал, потому что оставался незамеченным для тех, кто не знал о его существовании. Вдобавок он служил невнятной аллюзией на то, что, как выяснилось после нескольких поворотов проселочной дороги, было внушительно солидным: огромные деревянные арки ворот с черными железными заклепками, обрамленные двумя сторожками, вмурованными в высокую стену из массивных серых камней. Без средневековых осадных машин нечего было и мечтать о том, чтобы заглянуть за острые шипы на вершине стены. При приближении автомобиля створки обманчиво древних ворот стали разъезжаться в стороны. За воротами по лугу на склоне змеилась подъездная аллея, обсаженная кустами олеандров в розовых бутонах цветов и зонтичными соснами с пучками новой хвои, такими яркими и округлыми, что они напоминали бонсаи облаков в безоблачном небе. На подъезде к морю открылся вид на огромный особняк охряного цвета с темно-зелеными ставнями.

– Вау! – сказала Люси.

– Вот-вот, – сказала Оливия.

Автомобиль свернул на парковку, расположенную так, чтобы ее не было видно из дома.

– Как она нас опередила? – удивилась Люси, заметив Джейд, которая сидела на капоте черного «порше» и сосредоточенно отправляла эсэмэски.

– Привет! – Джейд спрятала телефон, прервав свое занятие как раз в тот момент, когда продолжать его было бы грубо.

– Наверное, ты гнала, – сказала Оливия.

– Хантер просил меня вас встретить, вот я и подумала, что не могу же я встретить вас только в аэропорту, надо встретить вас и в «Ярком солнце». К тому же, – доверительным шепотом призналась она, – я обожаю гонять на этой машине. Можно забрать девушку из Лос-Анджелеса, но Лос-Анджелеса у девушки не отберешь.

– Неужели? – сказала Оливия. – Когда я была в Лос-Анджелесе, мне показалось, что там сплошные пробки.

– Для тех, кто не знает коротких путей.

– А ты их наверняка знаешь.

– Кроме меня, их никто не знает, – сказала Джейд, открывая дверь Фрэнсису.

В субботу днем отец Гвидо расхаживал по своей спальне, придумывая, как бы затронуть вопрос о разделе прибыли с «Гениальной мыслью» синьора Стерлинга и моля Господа, чтобы подходящий момент подвернулся до конца дня. Он счел неприличным и невежливым потребовать подписания контракта за ужином в день приезда, однако кардинал Лагерфельд придерживался иного мнения, что стало ясно, когда он позвонил отцу Гвидо без четверти шесть утра и спросил, улажен ли вопрос.

– Я только приехал, ваше преосвященство, – залепетал отец Гвидо, нащупывая очки на прикроватной тумбочке.

– Мое терпение не бесконечно, – грозно произнес кардинал.

– Да-да, я понимаю, – сказал отец Гвидо, наконец разглядев цифры на часах. – Но видите ли, в доме полно гостей, причем многие совместно с синьором Стерлингом работают над важными и сложными научными проектами. Вдобавок из аэропорта я ехал в одной машине с двумя британскими учеными, один из которых оказался знаменитым врагом веры, сэром Уильямом Мурхедом, автором труда «Почему великое смешно» [27], что меня очень взволновало и…

– А, этот! – фыркнул кардинал. – Если бы Индекс запрещенных книг не упразднили, то Святая Конгрегация Индекса наверняка поместила бы в него это кощунственное сочинение, но увы, эпидемия лжи, разъедающей умы верующих, вырвалась из-под контроля. К несчастью, прошли времена, когда можно было приказать, чтобы сэра Уильяма Мурхеда сожгли на костре на Кампо-деи-Фиори, после того как ему придержат язык.

– Да, прошли, – повторил отец Гвидо, но без ностальгии, льнувшей к связкам кардинала, как бедные сиротки. – А еще, – продолжил он, намереваясь завершить свой рассказ о душевной травме, полученной в поездке из аэропорта, – второй пассажир заявил, что пытается сотворить жизнь в пробирке или в каком-то компьютере, я не совсем понял, но без углерода, что, как я полагаю, благоприятно для окружающей среды, но в его отношении мне почудилось нечто кощунственное и донельзя дерзкое.

– Ох, к чему все это приведет?! – вздохнул кардинал. – Даже светская литература раз за разом предупреждает нас о грехе человеческой гордыни, будь то мифология с ее историями об Икаре и Прометее или романы об этих ужасных докторах, Фаусте и Франкенштейне, с их кощунственной жаждой неподконтрольной власти и запретного знания.

– Вы такой начитанный, ваше преосвященство, – сказал отец Гвидо, пытаясь усмирить вулканический гнев своего начальника.

– Но вам-то они наверняка известны! – воскликнул кардинал, демонстрируя необыкновенную гибкость своего недовольства.

– Мои родители призывали меня отвратить взор от светской литературы и читать только Слово Божие и, разумеется, труды именитых богословов, таких как ваше преосвященство.

– Весьма похвально, – сказал Лагерфельд. – Хорошо вам, выходцам из народа. Я даже не представляю, насколько в моей жизни было бы меньше хлопот, если бы не пришлось знакомиться с величайшими достижениями цивилизации в области философии и литературы, искусства и науки, богословия и инженерной мысли…

– Ну, жизнь у всех хлопотная, даже у тех, кто не обладает вашим необъятным интеллектом, – с чувством произнес отец Гвидо.

– Да, конечно, – пробормотал Лагерфельд. – Итак, отец Гвидо, ваш священный долг – извлечь знания, которыми Господь наградил фра Доменико, из этого noeud de vipères [28], куда они из-за вас угодили. И не подведите меня! Завтра, перед утренней мессой, вы должны позвонить мне с благими вестями.

– Но жертва Отца нашего…

– Болван! Не смейте читать мне лекции о том, что такое месса, – рявкнул Лагерфельд. – Я хотел оградить вас от последствий вашего преступления, но вы не оставили мне иного выбора. Мне придется раскрыть вам строжайший секрет: ватиканские лаборатории разрабатывают проект виртуальной реальности под кодовым названием «Терновый венец», весьма сходный с разработками «Гениальной мысли». Для молодого поколения, увлеченного виртуальными мирами, мы собирались предложить пакет «Путь скорби», традиционные четырнадцать стояний крестного пути, но после обсуждения в верхах и с благословения самого его святейшества было решено в виде исключения добавить в платиновый пакет «Тернового венца» пятнадцатое стояние, собственно воскресение, что отвергается некоторыми консервативными кругами. Мы собирались просканировать мозг фра Доменико, чтобы дать пастве возможность полностью ощутить все то, что чувствовал Господь при воскресении, и, возможно, даже экстаз Его воссоединения с Отцом Небесным.

У отца Гвидо от раскаяния закружилась голова.

– Что я наделал!

– Вы нанесли нам непоправимый ущерб, – заявил Лагерфельд, не в силах устоять перед искушением сорвать еще один ноготь у жертвы, прежде чем предложить ей сигаретку. – Однако же выразить ваше раскаяние вы сможете не просто заручившись подписью на контракте, но и выведав, как именно работает эта так называемая «Гениальная мысль». Ватиканские лаборатории столкнулись с непредвиденными техническими трудностями. Они успешно просканировали священников, медитировавших на каждом из стояний крестного пути, за исключением пятнадцатого. И все из-за вас. Вообразите потрясение и в то же время глубочайшее удовлетворение, когда Его осуждают на смерть; нежность и печаль Его встречи с Пресвятой Матерью; унижения падений, когда Он, ради нашего спасения, берет на себя падение Адама; облегчение и чувство взаимной поддержки, когда Он позволяет Симону Киринеянину помочь Ему нести крест… Надеюсь, родители заставили вас выучить последовательность стояний. Особый интерес у меня вызывает одиннадцатое…

– Распятие, – сказал аббат.

– Браво, отец Гвидо! – воскликнул Лагерфельд. – Вы слышали о распятии. Что ж, вам как профессионалу должно быть известно, что наши мексиканские и филиппинские братья проявляют больший энтузиазм и в светлый праздник Пасхи распинают себя на крестах. Когда-то я сомневался, следует ли толковать Страсти Господни так буквально. В конце концов, именно искупительная сила страданий Господних требует веры; наши собственные страдания и без того ощутимы и вполне очевидны. Поэтому я решил убедиться в этом собственными глазами и, должен сказать, воистину вдохновился, глядя на то, как с юношей срывают одежды, подвергают унижениям и распинают на крестах в лучших традициях трактата «О подражании Христу» [29]. Мое внимание привлек один из этих истовых юношей – Игнасио Гомес, тогда ему было четырнадцать, и с тех пор его распинают из года в год, а его ладони и ступни остаются неповрежденными.