Последнее лето в городе - Каллигарич Джанфранко

Я поднял паруса. На улице был настоящий потоп. Потоки воды выливались на обезглавленные статуи на Форуме, на упавшие колонны и на палаццо, на вымощенные камнем площади, на пустующие днем стадионы, на богато украшенные церкви и, как бы дико это ни выглядело, на переполненные фонтаны. Я потомился под козырьком, куда долетали брызги воды и чертыхание прохожих и где искали спасения другие жертвы потопа. Потом, воспользовавшись затишьем, пробираясь бегом вдоль стен, нырнул в расположенный поблизости небольшой кинотеатр. Показывали фильм с Мэрилин Монро – бедняжка, разве можно смириться с ее смертью, – я посмотрел его два раза, жуя соленые семечки и слушая, как над крышами грохочет гром. Выйдя на улицу, я был в нее безумно влюблен и безумно зол на мир: когда умирает твоя любовь – это само по себе печально, а тут еще и дождь.

В вечере было что-то безжалостное. На улицы хлынула толпа, из-за необычной для этого часа толкучки транспорт встал, в еще полном дождевых туч небе с шипением разлетались искры от трамваев. Газетные заголовки пугали оползнями, подтоплениями и опоздавшими поездами. К северу от города река вышла из берегов и залила поля; люди на автобусных остановках молча вглядывались в небо. Я понял с досадой, что ехать за старушкой–«альфой» поздно, пришлось сразу отправиться к Диаконо. Поплелся было пешком, но скоро пришлось спрятаться на входе еще открытого магазина. Транспорт, как по волшебству, исчез, улица опустела. Под шум дождя радио рассказывало вечерние новости. Обещали, что погода изменится, что в нашу часть земного шара скоро придет весна. Тут показалось такси. Я остановил его, объяснил водителю, в какую сторону ехать, и уселся, разглаживая отвороты брючин. Потом откинулся на сиденье и смотрел на город, пока таксометр не сообщил, что я потратил все свои деньги.

Я уже подходил к окруженному сырым, шуршащим садом дому, как поднялся ветер. Только тогда – наверное, услышав запах мокрой земли, – подумал, что следовало бы принести Виоле цветы, но было поздно, да и ноги от голода подкашивались. Поэтому я двинулся дальше и преодолел последнее испытание – лифт, который угрожающе урчал, пока я поднимался. Я вышел на третьем этаже, пригладил волосы и позвонил в звонок. Появилась удивленная Виола. Прежде чем я успел что-то сказать, она издала странный звук и расхохоталась. Наверное, я выглядел, как переживший всемирный потоп.

– Заходи, Лео, – сказала она, дотронувшись до моей руки. – Господи, я так рада тебя видеть! Как ты нас отыскал?

Так и сказала. А еще, войдя в гостиную, я заметил, что Ренцо вскочил – не иначе, он совершенно забыл о своем приглашении.

– Лео! – громко воскликнул он второй раз за день.

С десяток гостей повернулись к нам с невозмутимым любопытством. Они тонули в таком же количестве кресел, которыми были заставлены широкие ковры, у всех был довольный вид только что поевших людей. Нас представляли, я лишь кивал головой.

– Ты вымок, – сказал Ренцо, пытаясь загладить вину заботой, – садись поближе к огню. Чего тебе предложить?

– Каплю везения, – ответил я.

Но он уже отвернулся и подталкивал ко мне столик с бутылками. Я замер в нерешительности: давно не видел столько алкоголя дома, а не в баре. Выбрал скотч. Пока рука Ренцо пробиралась к цели, столик победно дребезжал. На какое-то время я оказался в центре внимания: Ренцо рассказывал, как здорово я помог ему в работе над книгой о буканьерах [5]. У меня всегда хорошо получалось помогать другим с их работой, но Ренцо хвалил меня с такой убежденностью, будто книгу написал я, а не он. Пришлось даже ответить на пару вопросов по теме, прежде чем спрятаться в ближайшем к камину кресле и предаться занятию, в котором я преуспел, – молчать и приспосабливаться к ситуации. Восстановление анонимности совпало с обнаружением вазочки с орешками. Подошла Виола.

– Эй, – сказала она, – ты как вцепившаяся в добычу обезьянка.

Я опустил вазочку на ковер, Виола присела на подлокотник моего кресла. Я взглянул на нее. За два года, что мы не виделись, нежное лицо почти расплылось, зато ноги остались прежними – красивее я не видел.

– Ты бы согласился на гибернацию [6]? – поинтересовалась она.

– Только если влюблюсь.

– Какой ты милый! – рассмеялась Виола. – Я провожу опрос, по результатам которого приму решение, – прибавила она сокрушенно, – и нечего надо мной потешаться. Лучше поговорим о нас. С кого начнем? – Она взмахнула руками, словно тасуя колоду карт.

– С тебя, – сказал я, чтобы выиграть время и прийти в себя, на время забыв об остальных. В этом я был настоящий ас: поддакивая и покачивая головой, я мог убедить любого, что слушаю крайне внимательно. Так я и поступил с Виолой, на самом деле воспользовавшись паузой, чтобы заполнить пустоту, образовавшуюся в голове с самого утра. Я бы отдал целую вазочку орешков, чтобы узнать, что же я забыл сделать в тот день, но так как ничего не выходило, пришлось довольствоваться долетавшим до мокрых туфель жаром камина, пока огонь и спиртное не произвели расслабляющее действие, делающее их присутствие обязательным в гостиных, где никому и в голову не придет, что огонь способен сжечь дом, а из-за спиртного можно дрожать от холода самым солнечным утром.

– В общем, наши обшарпанные ванные мне надоели, – сказала Виола, словно ставя точку в разговоре, которого я не слышал.

– Наверняка здесь у тебя прекрасная ванная, – сказал я, вспоминая их красивую старую квартиру в районе Кампо-деи-Фьори.

– Настоящий дворец! Ты должен ее увидеть!

Я испугался, что сейчас она схватит меня за руку и потащит силой.

– А ты так и живешь в маленькой гостинице в центре?

Отвечать было необязательно: в эту минуту из кресел раздался голос, требовавший начать общую игру, Виоле пришлось удалиться. Оставшись один, я принялся разглядывать окружающих. Было сразу понятно, что для них дождь лишь предлог, чтобы одеться как положено. Вельветовые брюки, шерстяные рубашки, теплые ботинки. О, этим господам было прекрасно известно, что творилось снаружи, где непрерывно лило и непрерывно случались всякие гадости, но им также было известно, что благодаря стаканчику скотча и дружеской беседе можно не обращать внимания на осадившего крепость неприятеля.

«Нас взяли в осаду, и сами мы осаждаем других, – размышлял я, опустошая второй стакан, – даже изнемогая от голода и тоски по дому». Тем временем взгляд все охотнее скользил к огромному белому бархатному дивану, на котором с отсутствующим видом сидели мужчина и девушка – ни дать ни взять севшие отдохнуть птицы. Мужчина примостился на подлокотнике – скрючился, насколько позволял высокий рост, ладони напоминали два коротких и ненужных крыла: выглядел он как птица, утратившая благодаря долгой эволюции связь с небом. Девушка была настоящей красавицей. Она сидела на диване, как перелетная птичка, опустившаяся на корабельную палубу, чтобы переждать бурю. Отсутствующая, отстраненная, слегка нервничающая.

Стоило мне снова завладеть вазочкой с орешками, как Ренцо подхватил меня под руку, вынудив бросить добычу и проследовать за ним между креслами.

– Ну и куда теперь приглашают? – спросил он, имея в виду левые газеты, где он работал, прежде чем перейти на телевидение.

– Не знаю, я в приглашениях не разбираюсь, – ответил я многозначительно, но он был слишком поглощен собой, чтобы уловить намек.

– Нынче приглашают на телевидение, а не на баррикады. Что ж, я просто понял это раньше других.

Ренцо подождал, пока я согласно кивну. Я кивнул.

– Захочешь попасть на телевидение – дай знать, ты даже не представляешь, какие там работают дураки. Чтобы прослыть гением, достаточно не быть идиотом, – сказал он.

– Ну конечно! – внезапно выпалила свернувшаяся в бездонном кресле дама. С тех пор как я вошел, она слушала одну и ту же пластинку. – Этот твой приятель, – продолжила она, глядя на меня, – совсем не похож на пирата. Скорее уж, на загадочного пассажира Конрада. Из тех, кто запятнал себя страшным грехом и искупает его, странствуя из порта в порт. Боже, я его обожаю!