Истории замка Айюэбао - Вэй Чжан

— По-моему, среди этих проектов есть один подходящий для Цзитаньцзяо. С двумя соседними деревнями мы справились, теперь дело за У Шаюанем. В городе будет оперативное совещание, но наш макет они уже видели… — продолжал Подтяжкин, набравшись храбрости.

Чуньюй Баоцэ хихикнул:

— Опять ваши старые методы.

— Они, может, и старые, но зато уже опробованные и действуют безотказно.

— Ты не прав, в этот раз они, скорее всего, не сработают. Да ты и сам поймёшь, когда попробуешь.

Подтяжкин несколько раз кашлянул:

— Да, этого молодчика, пожалуй, ни лаской, ни угрозами не проймёшь. Удивительно, мне раньше такие не попадались…

Чуньюй Баоцэ, который всё это время сидел, откинувшись назад, резко выпрямился:

— На макете, который я тебе передал, был воткнут флажок с надписью «фольклористика». Я видел, с каким довольным видом У Шаюань слушает рыбацкие запевки. Он привечает эту фольклористку не только потому, что она женщина; ты должен это учитывать.

Подтяжкин вздрогнул:

— Так может, построить в Цзитаньцзяо музей фольклора? Вот это неплохая идея.

Чуньюй Баоцэ лениво опустился на диван:

— Ты им макет-то покажи. Это не моя забота, я старик уже, мне на пенсию пора. Управляющий Куколка! Куколка… — прокричал он в сторону внутренней комнаты. Подтяжкин сразу же начал собираться.

Сунув ноги в свои меховые тапки и утирая нос, Чуньюй Баоцэ прошёл во внутреннюю комнату, крича:

— Опять я заставил нашу управляющую долго ждать, очень виноват!

2

Баоцэ не терпелось преодолеть гору и узнать, что там, по другую сторону. Об этом он не имел ни малейшего понятия. Он ещё никогда в жизни не переходил горный хребет к югу от деревни. Звёздное небо над головой казалось тонкой сеткой, которая преследует маленькую рыбку и готова вот-вот на неё упасть. Чтобы уйди подальше от деревни, нужно было всё время следовать на юг. Тот далёкий мир, как безбрежное море, ещё до рассвета примет в свои объятия маленькое израненное существо. Позади будто бы раздвигался занавес, за которым суетились пришедшие в смятение люди. Он долго смотрел на деревню с вершины горы, надеясь различить в темноте тех, кого он знал…

Баоцэ бежал пять дней, питался за счёт подаяний и ночевал в стогах. За это время он чуть не попался в руки ночного дозора и едва не свалился в высохший колодец у обочины. К счастью, каждый раз ему удавалось отвратить опасность, и он возобновлял путь. Когда он уставал, то ложился на какой-нибудь пригорок, доставал свою записную книжку и журналы, читал или дремал. Так в скитаниях прошло ещё пять дней, горная местность, наконец, закончилась, и перед взором мальчика предстала сплошная равнина.

— А! Вот и равнина!

Речь равнинных жителей напоминала чириканье птиц, и понимал он их с большим трудом. Баоцэ мечтал однажды ночью превратиться в птичку, чтобы беззаботно летать и порхать. Он время от времени тихонько упражнялся в здешней птичьей речи, пытаясь ей подражать. Он узнал, что отсюда до побережья всего несколько десятков ли. С детства он слышал о море, но и не думал, что оно так близко. Он решил, что эта чудная птичья речь, по всей вероятности, изобретена у моря, интонации в речи равнинных жителей изменились под влиянием шума морского бриза и криков морских птиц, так же как у горных жителей в окружении камней и скал голос становился сиплым и утробным. Жители гор говорят так, будто бросают об землю камни, те разбиваются и летят в пропасть. С жителями равнины он общался в основном тогда, когда просил милостыню. Он кричал:

— Добрый дядюшка, добрая тётушка, — и это звучало так жалобно, что у людей сердце разрывалось. Не в силах ему отказать, местные обязательно что-нибудь ему подавали — кто пустую пампушку, кто простую пшеничную лепёшку, а однажды кто-то даже угостил солёной рыбёшкой. Раньше Баоцэ не доводилось есть ничего подобного, и он проглотил угощение, даже не успев прожевать, и потом целый день пил холодную воду. В ту же ночь, после того как он отведал солёной рыбы, в его жизни произошёл внезапный поворот. Потом он всю жизнь благодарил судьбу за этот день.

Изнывая от жажды, он судорожно искал, где можно попить. Уже начинало смеркаться, он ускорил шаг и увидел впереди очертания деревни, но поначалу колебался, идти к ней или обойти её стороной. Когда до деревни оставалась половина ли, он остановился. Затем он увидел маленькую хижину, стоявшую в некотором отдалении от остальной деревни, и ноги сами понесли его туда. В оконце горел свет, он заглянул через окно внутрь и увидел старушку. Она сидела на кане, скрестив ноги, и что-то говорила, оборотившись к масляному светильнику. Баоцэ ничего не было слышно. Он обогнул хижину и зашёл с другой стороны. Там был небольшой сад, в котором возвышался стог сена и тянулись грядки со всходами, а также стояла кадушка с водой. Мальчик тихонько пробрался в сад и устремился прямиком к кадушке. В ней было чуть-чуть воды. Взявшись за кадку обеими руками, он напился воды, затем вытер губы, взглянул на свет, пробивавшийся из хижины, и уселся возле стога. Его одолевала дремота. Не в силах ей сопротивляться, он юркнул в стог.

Едва он погрузился в сон, как его разбудило чьё-то прикосновение. Он вздрогнул и сел. Перед ним стояла седовласая старушка.

— Бабушка! Бабушка… Я нечаянно уснул…

Старушка, подрагивая, ощупала его с головы до ног. Мальчик внимательно наблюдал за ней в ярком лунном свете, и к его горлу подкатил комок. Она напомнила ему вырастившую его бабушку. Руки старушки меж тем застыли на его висках. Там едва затянулись раны.

— Сяосян, ты ли это, дитя моё? Ты вернулся домой? — её руки задрожали, она обняла его голову и прижала к груди, раскачиваясь из стороны в сторону, и вдруг резко оттолкнула. Только теперь он понял, что старушка слепая. Сердце его заколотилось, и он не знал, что отвечать.

— Это ты, мой Сяосян? — снова спросила она.

Баоцэ, закусив обе губы, опустил голову, словно погрузившись в далёкие воспоминания. Старушка продолжала раскачиваться. Наконец он вскинул голову и громко ответил:

— Да, это я!

Отныне он стал сыном старушки, который потерялся в возрасте одного года и теперь вернулся. Старушка взволнованно плакала и причитала:

— Ты в тот день играл возле стога, с неба на тебя поглядывали соколы, неспокойно мне стало на душе! Вышла я за дровами, глядь — а тебя и нет! Боже мой, я думала, сокол тебя унёс, целыми днями я плакала, так что от слёз совсем ослепла… Расскажи маме, дитятко моё, где ты был все эти годы, драгоценный мой сыночек!

Баоцэ принялся рассказывать:

— Меня и впрямь унёс сокол. Схватил меня клювом и взлетел; летели мы, летели, под нами проплывали бесконечные горы, но затем он обессилел и бросил меня где-то в диких, безлюдных местах… Я заблудился, пошёл не туда, всё время двигался на север и на восток, так и не смог отыскать дорогу домой и стал бродягой.

— Дитя моё, сколько тебе вытерпеть пришлось! А я день и ночь ждала тебя, подсчитывала, сколько бы тебе исполнилось, если бы ты был ещё жив, и мне снилось, как ты возвращаешься домой. Среди ночи я хваталась за твою маленькую ножку: Сяосян, Сяосян! А просыпалась — нет тебя… Дорогое моё дитя, наконец-то ты вернулся к маме. А я могу только свет от тени отличить и даже не вижу, как ты вырос, как выглядишь теперь, но шрам у тебя на виске никуда не делся, он у тебя ещё с тех пор, как ты в годик ударился виском! Моё драгоценное дитя!

Из её причитаний Баоцэ понял, что от горя и долгого ожидания она повредилась рассудком. Он подумал, прислушался к себе и решил: буду старушкиным сыном, хотя бы попытаюсь, а там посмотрим.

Баоцэ понимал, что местных провести будет не так просто. Он обстоятельно продумал все тринадцать лет скитаний Сяосяна, вплоть до того, чем тот питался с младенческого возраста до сегодняшнего дня. Он так напряжённо думал, что у него разболелась голова. В первую ночь он уснул рядом со старушкой, но среди ночи проснулся весь в поту: уж очень жарки были материнские объятия. Перед сном он с аппетитом уплетал горячую кашу, съел кукурузную лепёшку и солёные овощи: это была самая вкусная трапеза в его жизни. Когда старушка уснула, он стал тихонько бродить по дому, рассмотрел в этой глинобитной хижине всю мебель, также сделанную из глины. Кухонный очаг, табуретки, глиняные пиалы и палочки — всё казалось ему знакомым. От удивления он не в силах был закрыть рот. Наконец он опёрся на косяк и стал наблюдать за спящей старушкой, глядя, как лунные лучи проникают сквозь окошко и разливаются по её раскинутым по подушке седым волосам.