Сибирский папа - Терентьева Наталия

– Я не люблю ходить за ручку и под ручку, Гена. – Я освободилась.

– С кем не любишь ходить? С кем ты так ходишь?

– С детства не люблю, Гена! И с родителями не любила! И еще не люблю, когда меня ревнуют! И просто терпеть не могу, когда связывают мою свободу!!!

– Хорошо, я не буду. – Гена кивнул. Остановился. И пошел в противоположную сторону.

– И еще я не люблю истериков! – негромко сказала я ему вслед.

По тому, как Гена передернул плечами, я поняла, что он меня услышал.

Я пошла к гостинице. Через несколько минут мне пришло сообщение.

«У тебя очень грубый голос. И ты мне вообще никогда не нравилась». «Ага», – написала я Гене в ответ. Стерла и не стала ничего отвечать. Отчего-то мне стало невероятно обидно. У меня грубый голос? Странно. Никто мне никогда этого не говорил. Понятно, что Гена хотел меня обидеть. И обидел. Как странно устроены наши чувства. Странно и неразумно. Никто ведь разумом не может победить чувства. Даже управлять ими не может. Поведением своим можно управлять, а чувствами – нет. Нельзя заставить себя полюбить или разлюбить. Заставить ревновать, если не ревнуется, или перестать ревновать, если от ревности застилает глаза. Вот как Гене.

Хотела бы я посмотреть на Гену, когда он был маленьким. На его любящих маму и бабушку. На то, как они его баловали, потому что он был их рыжим солнышком, единственным, милым, талантливым – пел с утра до вечера. Хорошо учился, знал, что он – лучший. Ведь так и надо воспитывать детей, чтобы они были уверенными в себе? А почему Гена самонадеян и совершенно не уверен в себе, как такое может сочетаться? Или это я – причина его растерянности и неуверенности?

Размышляя, я не заметила, как дошла до гостиницы. У подъезда стоял Кащей с каким-то парнем и курил.

– О! – сказал он, отбросил сигарету и направился ко мне своим обычным легким пританцовывающим шагом.

Точнее, у него несколько походок, и по тому, как именно он идет, можно понять его настроение и намерения. Иногда Кащей шаркает ногами, как будто ему сто лет, машет одной рукой, идет, сильно наклоняя голову, и смотрит исподлобья – тогда лучше обойти его стороной. Иногда летит, расставив обе руки в стороны, откидывая то и дело длинные волосы. Иногда, вот как сейчас, двигается грациозно, легко, словно бежит по сцене – разбегается перед длинным затяжным прыжком в шпагате.

– Привет, – сказала я, чувствуя, как краска приливает к моим щекам.

– Ну что… – Кащей подошел ко мне близко-близко, недопустимо близко, так, что мысли мои запрыгали и спрятались. А из глубины стало подниматься то горячее, невозможное, с чем бороться бесполезно, что сильнее меня самой. Я пока точно не знаю, что это.

Кащей быстро обнял меня, прижал к себе, провел губами по виску.

– Приду к тебе… Пустишь? – прошептал он.

Слыша, как сильно, толчками бьется мое сердце, я кивнула, чувствуя его руки у себя на спине. Кащей сильно сжал меня в объятиях и отпустил.

– Хорошо, – одними губами сказал он. И улыбнулся. В этой улыбке было всё – и радость победителя, и надежда, и еще что-то, опасное, притягательное.

– Не знаешь… – Я хотела спросить, что мне делать с билетом, который у меня пропадет, но заговорила неожиданно таким хриплым голосом, что остановилась. Как-то у меня перехватило горло… Я прокашлялась, побыстрее пошла в гостиницу.

Уже от двери я оглянулась. Машина моя пока стояла на месте, никто ее не забрал. И Кащей стоял на том же месте, за мной не пошел, но и к парню, с которым они до этого курили, не вернулся. Увидев, что я оглянулась, он сложил мне сердечко из пальцев обеих рук, улыбаясь и раздувая ноздри. Конечно, в этот самый момент из-за угла появился разъяренный Гена.

Он был разъярен еще до этой секунды, оценив же неожиданную ситуацию, в момент побурел, надулся, хотел что-то сказать, не сообразил, издал только громкий квакающий звук, сам растерялся, сильно махнул рукой, споткнулся о низкие ступеньки, чуть не упал.

Я отвернулась. Обычно мне бывает жалко Гену в такие моменты, а сейчас мне было просто стыдно. Тем более, что у меня, оказывается, грубый голос. Зачем же тогда так ревновать? Бурея и падая на ходу…

Я обогнала Гену и быстро поднялась по лестнице на свой четвертый этаж, не стала ждать лифта, потому что боялась, что Гена меня догонит, начнет привязываться с вопросами, на которые у меня нет ответов. Повесила на дверь табличку «Не беспокоить» и поплотнее заперлась изнутри – на всякий случай, во избежание незваных гостей. Села на кровать, решила подумать. По монитору телефона бежали сообщения. Не открывая, я видела начало каждого.

Гена с бешеной скоростью строчил: «Нам надо разобраться…», «Я должен тебе сказать…», «Ты должна мне объяснить…», «Ты не можешь так посту…» Видимо, как колотилось у него сердце в этот момент, так он и строчил – быстро, с перебоями, горячо.

Кащей послал мне много-много сердечек и смайлик в черных очках. И еще зайчика. И конфетку. И бицепсы. Читаем: «любовь, он загадочный, я зайчик (или он – зайчик), я – конфетка (или же его поцелуи – сладки, как конфеты), он сильный, как настоящий мачо». Слегка худоватый мачо, прокуренный, но… притягательный, добавила бы я.

Кащей подумал-подумал и послал еще пальму, самолетик и человека в купальной шапочке, плывущего кролем. И большое пульсирующее сердце. И букет цветов. Ага, ясно… Читаем пиктограммы: мы с Кащеем летим в путешествие на острова, где растут пальмы и где он будет дарить мне цветы и свое сердце. Либо так – он мне подарит букет, а я ему – свое сердце. Вопрос: есть ли у Кащея сердце, и есть ли у него деньги на поездку на далекие острова?

Я пролистнула остальные сообщения. Как люди жили до недавних пор, когда такой тесной и плотной связи с родными и близкими не было? Или связь была только в душе? И она гораздо прочнее?

Папа меня спросил, уже давно, полчаса назад или больше: «Не вернешься завтра, точно? Решила?»

Отец написал: «Жду. Лучше выезжай до темноты».

Я подошла к зеркалу. Я ничего про себя не знаю. Это нормально? Я не знаю, кого я люблю и люблю ли. Я не знаю, как мне быть с Кащеем. Меня к нему тянет, сильно тянет. Ну и что, собственно? Наверное, это и есть любовь. Нет, не хочу разговаривать с собой на такие темы. А как же Гена? Никак, не знаю.

Родители… Я ведь их обижаю тем, что остаюсь. Но я очень хочу остаться. Потому что я встретила родного человека. Точнее, нашла его. Я не зря ехала. Я чувствовала, меня что-то тянуло, что-то звало. Зов крови – так это называется, да, правильно. То таинственное, что невозможно измерить или понять головой.

Зачем я добиваюсь, спрашиваю, что и как случилось много лет назад, почему у меня два отца? А вдруг это что-то такое, о чем мне не надо бы знать? Почему все уклоняются от ответа? Как странно… Бывает правда, которую лучше не знать? Потому что без этой правды легче жить? А мы все равно ищем и ищем эту правду, пытаемся к ней прорваться сквозь придуманную реальность. Но ведь в придуманном мире тоже можно жить и иногда гораздо лучше. Чего только не придумывает себе человек… У нас всегда есть вторая, придуманная реальность. Все верования, суеверия, все мировые религии – это параллельная реальность, которая помогает жить в настоящей реальности или же является ее неотъемлемой частью? Мир таков, каким мы себе его представляем? Материя – объективная реальность, данная нам в ощущениях, но разве мы одинаково ощущаем? Разве наших чувств хватает на всё? Мы не чувствуем радиоактивность, мы не чувствуем боли другого человека, только догадываемся о ней, многого еще не чувствуем, а многого просто не знаем о мире.

От сложных размышлений на потусторонние темы я как-то успокоилась. Сердце мое перестало горячо биться. Я подошла к зеркалу. На кого я на самом деле похожа? Ведь на отца. Никто никогда мне этого не говорил. Означает ли это, что я и внутренне – такая же, как он? Может быть, от этого мне мои родители – мама! – всегда казалось немного… странной, другой… А в отце я сразу увидела, почувствовала что-то родное, то, что не определяется обычными словами. Сколько же всего появилось в моей жизни, для чего нет правильных, точных слов, того, что так тонко и так непросто. У меня нет близкой подруги, которой я могла бы все это рассказать.