Ее звали Ева - Голдринг Сьюзан

– Держи. Теперь уже можно и с ходунками. Смотри о коврик не споткнись, и про порожек при входе не забудь.

– Не забуду, – отвечала Эвелин. – В Кингсли я знаю каждый пятачок.

И только она переступила порог и вошла в холл, ее приветствовал до боли знакомый запах родного дома, которым она дышала более девяноста лет. Неискоренимый вездесущий запах древесного дыма от бессчетного множества поленьев, сгоревших в каминах старинного особняка за долгие годы. Этот запах копился веками, въедаясь в балки, штукатурку, ковры и шторы в каждой комнате. Вдыхая его полной грудью, Эвелин чувствовала, что она, наконец-то, дома.

– Не спорю, тетя, конечно, ты знаешь здесь все ходы и выходы. Но одно дело – когда ты полностью мобильна, другое – когда еле стоишь на ногах. Этот старый дом таит в себе массу опасностей. Их не замечаешь, неосознанно обходишь, когда ты физически здоров, – Пэт внимательно следила, как Эвелин переступает порог, и затем они вместе неспешным, но твердым шагом направились в кухню.

– Пожалуй, давай посидим здесь за столом. Тут теплее. Плиту я не включала, но нашла небольшой обогреватель. Выпьем кофе, а потом займемся вещами, которые ты хочешь взять с собой в приют.

– Сначала я хотела бы подняться наверх.

– О нет, этого я не допущу! Лестница узкая и крутая. Даже если я помогу тебе подняться наверх, назад, наверное, уж ни за что не спущу. Нет уж, спасибочки. Побудь-ка лучше на нижнем этаже. Я вообще считала, что рискованно привозить тебя сюда. Ты ведь только-только встала на ноги.

Ты боялась, что я увижу, как ты тут нахозяйничала: что увезла, где нагадила.

– Что ж, ладно. Но, прежде чем мы уедем, мне хотелось бы немного пройтись по саду. В память о добрых старых временах.

– Даже не знаю, – нахмурилась Пэт. – Может, просто полюбуемся садом из дома. Если ты снова упадешь, я никогда себе этого не прощу.

Разумеется. Лишние заботы, еще больше времени придется тратить на меня. А присматривать за столь чудесным домом с красивой мебелью и садом, который оказался в доверительной собственности у тебя и твоей семьи – это же такая обуза. Досадная неприятность.

– Хорошо, дорогая. Тогда я просто буду сидеть здесь и говорить тебе, что мне нужно, – Эвелин обошла стол и опустилась на стул, который выдвинула для нее Пэт. – Давай, может, помимо кофе еще и хереса выпьем?

– Хереса?! Так ведь еще даже не полдень, – гремя чашками, Пэт поставила чайник на плиту. – По-моему, хереса в доме нет, к тому же, я, вообще-то, за рулем.

– Ах, какая жалость. Ты уверена, что хереса нет? У папы всегда был отменный погребок. Он обожал «Мансанилью». Уж пара бутылочек-то наверняка найдется?

– Шутишь? – покачала головой Пэт, обратив на тетю взгляд. – Погребок давно пуст. Ты же его не пополняла. Там теперь ничего не осталось.

– Как, совсем ничего, Пэт? Ни одной бутылки вина? Ни хереса, ни портвейна? И кто это все выпил?

– Я уж начинаю думать, что в основном ты сама, порой ты несешь такую чепуху. Вот, съешь лучше печенье, – Пэт шлепнула на стол открытую пачку шоколадного печенья и поставила две чашки кофе.

– Может, на тарелку хотя бы выложить? – кончиками пальцев Эвелин развернула упаковку и обвела взглядом кухню.

– Нет, я не заморачиваюсь с тонким фарфором и всей этой ерундой. Поедим из пачки, – Пэт разломила пополам одно печенье, засыпав крошками усеянный шерстяными катышками свитер, обтягивавший ее живот.

– Так, я хотела бы взять с собой бокалы для хереса, – сказала Эвелин. – И, может быть, графин.

– Ой, ради бога, на что тебе еще графин? Вполне можно наливать из бутылки. Теперь все бутылки с герметичными колпачками.

– Конечно, можно, дорогая. Но на подносе графин с бокалами смотрится приятнее, равно как и печенье на тарелке, – она хотела еще заметить, что сахарница испачкана присохшими кристаллами сахара, пропитавшимися кофе. Вообще-то, коричневый сахар они с мамой держали в специальной банке с крышкой. Но, взглянув на лицо Пэт, Эвелин решила промолчать.

А Пэт метала взглядом молнии. Она окунула в кофе вторую половинку печенья и затем принялась его обсасывать. Расплавившийся шоколад измазал ее пальцы и уголки рта.

– Дорогая, не делай так, пожалуйста, – пожурила племянницу Эвелин. – Это неприлично.

Тяжело вздохнув, Пэт облизала пальцы и вытерла рот салфеткой, которую вытащила из рукава.

– Пойду поищу твои красные бокалы для хереса, – ножки ее стула зачиркали по половой плитке, и она скрылась в столовой.

– Не красные, а рубиновые, – крикнула ей вдогонку Эвелин.

И вдруг ей повезло. Зазвонил мобильный телефон Пэт. Должно быть, она положила его на стол, пока варила кофе.

– Пэт, звонит твой телефон. Ответить?

Раскрасневшаяся Пэт примчалась на кухню. В руках у нее был графин без пробки:

– Не надо, оставь.

– Пойду пока поищу бокалы сама, – не давая племяннице опомниться, Эвелин поднялась со стула. Пэт взмахнула рукой, требуя, чтобы тетя села на место, но вскоре увлеклась разговором и забыла про нее. Эвелин зашаркала из кухни и через столовую проковыляла к лестнице. Сумеет ли она подняться в ту комнату и проверить чемоданы? Лестница крутая и узкая, потом еще длинный коридор. Ей казалось, она помнит, что положила в те чемоданы, но это было так давно. Трудно сказать наверняка.

Эвелин встала у подножья лестницы, повернулась и затем грузно опустилась на третью или четвертую ступеньку. Попыталась подняться на следующую, опираясь на руки, но это было бесполезно. Да, она сильно похудела, но руки у нее были слабые, а ноги еще не окрепли. А потом Эвелин обнаружила, что не может встать, хотя ходунки были в пределах досягаемости. О боже, Пэт ужасно рассердится. Лучше ее не провоцировать. И Эвелин осталась сидеть на лестнице, дожидаясь, когда племянница закончит свой продолжительный разговор. До нее доносились обрывки фраз: «невыносима», «проклятый херес», «когда вернусь».

Со своего места Эвелин видела большой холл, где стояли рояль, полированный сундук с двумя выдвижными ящиками и резные жесткие стулья. Солнечные лучи, струясь в пыльные окна, высвечивали огромные гирлянды из паутины, опутывавшие лампы и карнизы. Вообще-то, если бы Пэт удосужилась взять в руки метелку из перьев, паутину она сняла бы в считаные минуты. Эвелин смотрела на искусные плетения пауков, на танцующие в воздухе пылинки и вдруг словно наяву увидела, как мама, благоухая духами, помещает на рояль, куда она любила ставить свои цветы, большую вазу с белой и лиловой сиренью. И папу тоже увидела. Он наливал шампанское прибывающим гостям. Ее родители часто устраивали приемы в Кингсли, и тогда в доме звучали смех, музыка, светская болтовня. Эвелин вздохнула, предаваясь воспоминаниям: то была счастливая пора, жизнь в Кингсли била ключом.

– Ты что здесь делаешь? – в холл влетела Пэт. – Надеюсь, ты не собиралась лезть наверх.

– Нет, дорогая, – ответила Эвелина, поднимаясь на ноги с помощью племянницы. – Просто захотелось чуть-чуть посидеть здесь.

Она показала на паутину:

– Нужно смести ее, пока мы тут. Это займет не больше минуты.

– Сейчас нет времени. Найдем твои бокалы и поедем.

– Но я же хотела сказать тебе, что еще мне необходимо, – укорила племянницу Эвелин, возвращаясь вместе с ней на кухню.

– В машине скажешь. Составишь список. А мне срочно нужно ехать домой. Хамфри звонил, сообщил, что к вечеру приедет с клиентом, пригласил его на коктейль, так что мне скорее нужно домой, чтобы навести там порядок. Утром я не успела, потому что спешила к тебе.

– Хересом будешь угощать?

– Вряд ли. Хамфри, как обычно, после тяжелого трудового дня, скорее всего, попросит пива, – Пэт дождалась, когда Эвелин снова сядет за стол, и потом опять исчезла в столовой, а скоро вернулась с парочкой небольших бокалов на красных ножках. – Ты про эти говорила? Набор неполный, но, думаю, четыре я наберу.

– Да, эти вполне подойдут пока. Вряд ли в приюте я буду давать приемы, так что четырех мне вполне хватит. А если потребуется больше, мы ведь всегда можем вернуться сюда?