Алкиной - Шмараков Роман Львович
Так вот, юноши, в Медиолане жил тогда один человек, подозревавший свою жену в неверности, и тем сильнее, чем меньше находил доводов. Когда малолетний сын его вошел в достаточный возраст, чтобы быть похожим хоть на кого-то, отец, пристально глядя на него, утвердился в мысли, что такого носа, как у этого ребенка, нет ни у кого из его родни по обеим линиям. Своего открытия он не держал в тайне: друзьям своим он с горечью выводил и показывал дитя, простодушно смущенное общим вниманием; гости не знали, вежливей будет соглашаться с подозрениями или противоречить оным. Скоро весь город втянулся в догадки. Родственники жены были люди почтенные; дошедшие слухи их сильно уязвляли. Отворились старинные шкафы с закопченными восковыми головами дядьев и дедушек, честно совершивших служебное поприще. В прекословия о целомудрии, благопристойности и семейственном сходстве втянулись все, кому был досуг празднословить. Составились партии; припомнились старые обиды; одушевляемый чудотворным упорством глупости, муж кричал на площадях против неверных жен и тех, кто их воспитывает. В темных улицах горожане начинали уже поколачивать друг друга.
Альбуций глядел на это с презрением философа и горечью гражданина. Он знал, что ему не исправить людей и не остановить ниже малейших из безрассудств, которые над ними властвуют, однако еще не хотел оставлять попыток. В один злосчастный день ревнивый муж, которого обстоятельства сделали лицом политическим, собрал толпу приверженцев, чтобы на площади переведаться с врагами. Те тоже стекались толпой. С обеих сторон давались клятвы и обещания самые решительные. Едва муж вышел из дому, жена его, совсем измученная, отправилась искать помощи у славной городской ворожеи. Старушка жила у городской стены, в одиночестве, окруженная почтительной неприязнью, и крепко держалась хмельного, потому что ее ремесло этого требовало, а кроме того, в ее возрасте женщины к этому наклонны; ведь у женщины тело влажное, и вино, попав в него, теряет силу и едва поражает ум, кроме того, они пьют одним духом, так что вино быстро проходит тело насквозь; у стариков же тело сухое, вследствие чего они корявы, как дубовая кора, морщливы, как изюм, и нагибаются с трудом; поэтому вино впитывается в них, как в губку, и застаивается, и испарения его поднимаются к самому престолу ума: это все равно что возвести цитадель над болотом, так что всем, кто в ней ночует, снятся долгие блужданья, бесплодные поиски или попытки спрятаться от предприимчивых чудовищ. Кроме того, старческой природе самой по себе присущи признаки опьянения: болтливость, отягченная косноязычием, раздражительность, сопровождаемая рассеянностью, и несносная забывчивость: все это проявляется при малейшем случайном поводе, делая их похожими не только на пьяных, но и на помешанных. Я слышал об одной старухе, которая, увидев в зеркале лицо, обезображенное старостью, от досады помешалась; она заговаривала со своим лицом, смеялась с ним, вела беседы; иной раз грозила ему, иногда что-то обещала, подчас льстила, иногда же сердилась на него, но всегда находила сочувствие в собеседнике.
Я боялся, Гемелл не выберется из своего зеркала, а перебить его значило все испортить: он ведь, словно строптивый скиталец, даже богов, спускающихся наставить его на путь, слушал с досадою; а мне хотелось узнать, чем кончилось дело с носатым младенцем и как вмешался в него Альбуций. На мое счастье, Гемеллу прискучило рассуждать о сварливых старухах: он вспомнил, что бросил несчастную у колдуньи на пороге, и вернулся ей на помощь.
– Впрочем, – сказал он, – ее винное вдохновение было обыкновенно принимаемо за профессиональное, а ремесло ее было такого сорта, что обличать старуху в неряшливости значило бы оказывать ее занятиям уважение, какого она сама не питала; кроме того, эта женщина, хоть и часто торчала у демонов в прихожей, не была чужда людскому обыкновению извинять свои пороки, а не избегать их; потому дом ее мог служить пособием поэту, намеренному описать все виды грязи. Колдунья приняла гостью равнодушно и слушала рассеянно, в сердце своем занятая перебранкою с другой просительницей, только что от нее ушедшей: та требовала деньги назад и поносила ее последними словами, говоря, что от нее только и надобно было укрепить расщелившуюся бочку, а вышло такое непотребство, что весь околоток теперь не знает, как с этим сладить. Жена просила ее укоротить нос у ребенка или глупую ревность у мужа, а лучше и то и другое, если это ей по средствам. Колдунья обещала пособить ее горю, как только начнет смеркаться, и отослала ее обнадеженную. Она выглянула за дверь в поисках двух своих коз, пасшихся рядом на пустыре. Коз нигде не было видно. Она пробормотала заклинание, чтобы их призвать, и начертила фигуру дрожащими пальцами. Уходя обратно в дом, она наступила на роговой гребень, невесть откуда взявшийся на ее пороге, и не заметила.
Альбуций появился между двумя враждующими ватагами на площади и принудил их остановиться. Видя человека славного, почтенного, иные устыдились, и кровожадная их ревность ослабела. Альбуций заговорил со всей язвительностью долго таимых наблюдений. Он велел им спросить у врачей, отчего рождаются дети, непохожие на родителей: те ответят, что это бывает, когда семя мужчины и женщины слишком холодно; пусть спросят поклонников Эмпедокла, и те скажут, что причиною этому – прихоти женского воображения в пору зачатия: бывает, женщина так увлечена видом статуи или картины, что ее дети схожи с ними, как воск с печатью; пусть придут к ученикам Хрисиппа, и те скажут – а впрочем, на что им слушать о симпатии умов: пусть посмотрят на статую Марка Брута, подле которой они встретились, и скажут, не несет ли пререкаемый нос младенца явных черт сходства с носом статуи. – Горожане пригляделись к статуе – и точно, увидели сходство. Гул смущения покатился по обеим сторонам. Иные оглядывались, ища незаметно ускользнуть. – Старуха вышла из двери и споткнулась о два бурдюка, подкатившиеся ей под ноги. Она глядела на них с дурным чувством. Из соседского дома выкатился еще один бурдюк и вперевалку направился к ней. Старуха охнула и, схватясь за голову, кинулась прочь. На перекрестке она с размаху наступила на кифару, которой струны были сделаны из козьих кишок, и раздавила ее: выбежавшая с пиршества кифаристка в миртовом венке набекрень смотрела, разинув рот, как за ковыляющей старухой, словно набегающие на берег волны, тянутся пузатые бурдюки. Все, что связано было в природе незримыми, но крепкими связями, явилось, послушное ее колдовскому призыву. – Альбуций почувствовал новое вдохновение. Боги, которым спокон века любезны людские соборища, пришли наполнить его речь уксусом. Он ударил себя по бедру и начал говорить о Марке Бруте: как тот, назначенный править альпийскою областью в годину, когда всякий спешил насытить свое корыстолюбие, не соревновался с другими в низости, но явил одинокий пример строгой добродетели; как всемирный владыка, возвратясь с победой, взирал благосклонно на успокоенный край и как медиоланские граждане благословили память своего недолгого правителя, поставив изваяние, прекрасное и верное, как сама доблесть Брута. По пустым улицам, неумело ругаясь, озадаченные дети бежали за ускакавшими от них бабками. – Вот человек, сказал Альбуций, на которого им всем следовало бы приходить смотреть ежедневно – тогда бы они по меньшей мере помнили, какой у него нос – но вместо того чтоб питать память и размышление высокими примерами недавней доблести, они... – Пробежал, сильно припадая на одну ногу, трехногий столик, склеенный варом из козьих копыт; на нем покачивался кусок толозского сыра, пучок бездыханной мяты, бородатые останки чеснока и фонарь, свидетельствующий, что человек, собиравшийся это есть, во всяком случае хотел это видеть – желание, может быть, и излишнее. Собравшиеся проводили столик взглядом. – О чем это я, сказал Альбуций. Так вот, гражданская доблесть… На его удачу, из соседней улицы показались похороны. Хоронили одного почтенного старика, умершего в глубоких летах и по немощи не успевшего примкнуть ни к одной из партий, так что его смерть была общим достоянием. – Смотри, Брут, – вскричал Альбуций, сверкнув глазами, – один из людей, тебе порученных, свершил свое поприще и идет свидеться с отцами: не хочешь ли передать с ним весточку? не сообщишь ли мертвым, о законов и свободы творец и заступник, как поживают их дети, как умножают их славу? Что скажешь об их делах, их славе, их доблести, чтобы не наполнить Элисий унынием и не обрадовать Тартар? Может, скажешь, что они пуще глаза берегут свою важность, взвешивают каждый свой поступок и больше всего боятся быть обвиненными в шутовском безрассудстве? – но тогда выучись врать, да побыстрее, пока этот покойник нас не покинул. – Старуха выла, окруженная половодьем вытертых ковриков, сапог, барабанов, гребней и застежек. Казалось, все в этом городе было сделано из козы. Граждане бушевали, распаленные Альбуцием, ища вокруг себя, какие бы можно было совершить дела старинной добродетели.
Похожие книги на "Алкиной", Шмараков Роман Львович
Шмараков Роман Львович читать все книги автора по порядку
Шмараков Роман Львович - все книги автора в одном месте читать по порядку полные версии на сайте онлайн библиотеки mir-knigi.info.