Алкиной - Шмараков Роман Львович

Л. Пизон, понтифик и проконсул, смотрел на все это в окно. Он повернулся к своим порученцам, обсуждавшим, с чего лучше начать трагедию о Мирре, и задумчиво сказал: «Моя сестра, женщина безукоризненных добродетелей, была замужем за богом, и должен вас, господа, уверить, это и вполовину не было так затруднительно, как браки между смертными. Почему у них каждый раз выезжает не туда, куда затевали, словно у гончара на кривом колесе?»

Альбуций с ужасом видел, что избавил сограждан от одного безрассудства лишь для того, чтобы ввергнуть их в другое: что ветры, дотоле враждовавшие, он заставил дуть в одну сторону и что у него нет средства унять бунтующее море.

Но тут Гемелл, чей язык давно уже заплетался, вымолвил еще несколько слов, носящихся врознь, как лодки в пучине, и с храпом повалился на постель; он еще бормотал что-то, но скорее Эпикуровы атомы по доброй воле собрались бы в какую-нибудь приличную мебель, чем его слова – в правильную речь.

IX

Один прохожий сказывал, что в Аспоне на постоялом дворе видел людей, называвшихся учениками Филаммоновыми, и вздумалось мне наведаться в Аспону; я решил Гемелла, как отягощенного летами и по его безрассудству много битого неприязненными каппадокийцами, оставить, вверив попечению Леандра, не по возрасту рассудительного, и отдав им почти все наши деньги. Леандр боялся больше меня не увидеть, я же клялся, что непременно вернусь, дабы пойти с ними в Апамею или куда заблагорассудится. Поутру я их оставил и вышел из города. К несчастью, посреди дороги напала на меня жестокая лихорадка; насилу дотащился до какой-то хижины и повалился на пороге.

Там жил отшельником один старик, чье тихое житие я возмутил, когда он, выходя, об меня споткнулся. Он приволок меня в дом, устроил скудную постель и ходил за мною, пока лихорадка меня ломала и я был так слаб, что едва мог его благодарить. Когда я вернулся в силу, до того успел с ним сжиться, что с его согласия остался на некоторое время в его хижинке, помогая в скудном его хозяйстве. Многие часы он проводил в молитве, поднимаясь ради нее и ночью, со слезами взывая к Богу. Кормился он со своего огорода, когда же приходили к нему с поклонами окрестные селяне ради совета и поучения, глядел на них насупившись, от малой просьбы сердился и все делал, чтоб они поскорее убрались. Когда болезнь меня оставила, он начал расспрашивать, кто я таков и для чего в этих краях. Я рассказал ему об Амиде, чего мы натерпелись в бывшей осаде и как по случайности спаслись, те же, кто там остался, побиты и пленены персами. Старик со вздохом отвечал, что не вовремя умер великий Иаков, епископствовавший в Нисибисе, иначе бы персам в тех краях не было воли: когда-де они двадцать лет назад с великою силою пришли осадить Нисибис, и построили укрепления, и возвели башни против городских башен, и поставили в них лучников, и подрывали стены, все это по молитвам Иакова не дало им успеха, и даже когда они речные воды, перегородив плотиной, пустили на городскую стену, так что она не выдержала и обрушилась, это не помогло персам войти в город, затем что разлившаяся вода их не пускала, а тем временем жители с великою поспешностью загромоздили брешь, чем нашлось, и за ночь сделали так, что ни коннице, ни пехоте не было удобства в нападении; Иаков же по усильному прошению горожан, поднявшись на башню, молил Господа наслать слепней и комаров на вражеское воинство, и Господь внял его мольбе, и сделал царю персов, как сделал Сеннахириму, царю Ассирийскому, и поразил всякого коня исступлением и всадника его безумием, и лошади, и слоны, и верблюды впали в неистовство, вырвались и бежали, и никто не мог ничего с этим поделать, царь же, видя, что и осадные орудия не успевают, и вода ему не служит, и войско его изнурено и терпит казнь от небес, и примечая Иакова, ходящего по стенам, решил, что сам император начальствует над городом, и вознегодовал на тех, кто убедил его прийти сюда, уверив, что в Нисибисе нет императора, и, казнив этих советников, велел сниматься с лагеря и сам спешно удалился. Так-то Господь прославляет своих угодников. И в наши дни Азия не оскудевает христианскою ревностью: угодной в очах Божиих сделал Зевгму Публий, строгий постник, неустанный молитвенник и пример для всех взыскующих подобного жития, и ученик его Феотекн; в анкирских пределах сияет Петр, бесов изгоняющий и болезни одолевающий; синнадская область хвалится Агапитом, который, на епископстве не переменив отшельнической власяницы, трудится на потребу братий, чечевицу очищая и другие работы исполняя: он может сказать реке: отойди, и она пустится по руслу, какое он укажет; может и людским сердцам приказать, чтоб оставили вражду и блуд, и они его слушаются. Смирение же сих мужей таково, что один из них, ведая, что его поклонники устроили для него в разных городах надгробные часовни, дабы привлечь его к себе, призвал двух своих учеников и велел погрести его в тайном месте. Похвалял он и тех, что ведут отшельническую жизнь на реке Ириде, говоря, что он по сравнению с ними, словно несмысленное дитя рядом со зрелым мужем.

Он сильно ко мне привязался, ради меня оставлял свою суровость и учил меня христианской вере, о которой дотоле я имел скудное понятие. Он говорил, что молиться надобно прежде всего об очищении от страстей, затем что к Богу, превысшему всякого чувства и мысли, нельзя подступить, не совлекши с себя всякую страсть, как Моисей разулся, чтобы подойти к горящей купине; затем, молиться об избавлении от неведения и забвения, и наконец о том, чтобы не оставил тебя Бог; и что во всякий миг надобно бодрствовать, ибо бесы внушают тебе помыслы, чтобы ввести в грех, или же дают победить эти помыслы и притворно отступают, чтобы ты соблазнился о своей силе; и что с людьми в городах бесы сражаются с помощью вещей, затем что оных там много, а с отшельником в пустыне – посредством помыслов, ибо вещей у него почитай что нет. Себя он корил за гневливость и осыпал горькими попреками, что столько лет этим занимается, а своего кипения угасить не может, и что бес из него такую игрушку делает. Его податливости я сам был свидетель, ибо у него в обыкновении было ходить на реку, где деревенские девки устроили забаву, бросают огурцы в реку и следят: чей огурец быстрее доплывет до назначенного места, та раньше прочих замуж выйдет, а какому огурцу случится закружиться или засесть в камнях, они его увещевают и подбодряют бесстыдными словами. Покамест они следили за огурцами, он следил за ними, всякий раз надеясь, что они образумятся и отстанут от суетного своего и беспутного обычая, и негодуя, что они по-прежнему сим забавляются. И так ходил он туда раз за разом, хотя и я ему говорил, что это попусту, и сам он лучше моего знал, что ничего оттуда не принесет, кроме негодования.

Я однажды спросил, отчего он так суров с крестьянами и не хочет дать им совета, когда они сами за тем приходят. Отшельник отвечал, что это люди без меры строптивые, просят совета, как у лекаря снадобий, какие будут им по вкусу, а что им горько, того не пьют, а чтобы научить их чему-нибудь, надобно великую от Бога милость иметь, какой он не имеет, а потому устал уже с ними биться и отложил это попечение. Видя, что я этому дивлюсь, он молвил: пойдем, я тебе лучше покажу. Пришли на кладбище. Он стал над одной старой могилой и, простерши руки, воскликнул: «Именем Господа нашего Иисуса Христа, грядущего судить живым и мертвым, велю тебе встать». Могила закипела, и поднялся мертвец. Нос у него ввалился, в глазах клубились черви, рука одна осталась в гробу. «Признайся, – говорит ему отшельник, – ты ведь тайком увел у своей соседки вдовы, именем такой-то, двухлетнего барана со двора, а когда вдова пустилась его искать, всячески в этом деле запирался и жаловался, что винят тебя ложно, – да еще в том возрасте, когда о прежних грехах надобно плакать, а не прилагать к ним новые?» – «Не обессудь, батюшка, запамятовал, – глухо отвечал мертвец: – много всякого было, не упомнишь». Отшельник, оглянувшись на меня, пожал плечами и махнул рукою: «Ну, Бог с тобой, ложись». Мертвец улегся обратно в могилу, а мы воротились домой.