Алкиной - Шмараков Роман Львович

XI

Когда мой отшельник ушел, я остался один, занимаясь то тем, то этим, как вдруг увидел, что к нашей хижинке приближается какой-то человек, словно бы изнуренный или больной, на каждом шагу останавливаясь; наконец он сел, привалившись к нашей изгороди. Я вышел к нему с хлебом и водой. Он поел и всячески меня благословлял. Отдышавшись, спросил, куда его занесло; я отвечал ему, чье это жилище, а он сказал, что наслышан о моем отшельнике и много мог бы о нем рассказать, особливо о юности его, которую тот доныне замаливает. Мне это пришлось не по нраву, и кому нравятся люди, готовые сказывать дурное о доме, где их накормили, да этот малый слишком был молод, чтобы знать о молодости отшельника достоверно. Замечая, что я не хочу ему верить, он сказал: «О, брат, я много знаю» – и пустился в историю, как благочестивую девственницу во время гонений ввергают в блудилище, но ангел Божий спускается убить человека, который там нее покушается, и так каждый раз. Хозяева рады бы сбыть ее с рук, но девственница не хочет обратно, потому что в блудилище она пользуется общим уважением, а дома будет обычной девственницей с сомнительным прошлым. Мне эта басня прискучила, я сказал ему не церемонясь, что-де полно врать, откуда бы ему знать все это, он же обиделся и сказал, что знает обо всем доподлинно, ибо эта девственница – его родная бабка. Потом начал жаловаться на отшельников, что-де они горды, постятся неделями, спят сидя, а всему тому и дьявол может подражать, а смирения и любви у них нет, коим дьявол подражать не может: потеряют в потемках шило и ждут, что Бог зажжет им светильню; гостей провожать посылают львов, да еще бранят их, коли те служат непоспешно; взяли моду держать в кувшинах бесов, да еще ходят с этими кувшинами друг к другу, чтоб бес от беса песням научился; пред ангелами величаются, говоря им, что-де ради тебя Господь не умер, а ради меня умер; когда несут им в подарок Псалтирь, говорят, не заглядывая в нее, что в таком-то псалме такая-то буква пропущена, а нет бы спасибо сказать; коли кто разборчивый брезгает их угощеньем, говорят ему, что-де не хочешь моего есть, так будет время, что с ворами в лесу будешь ужинать краденою лошадью, и месяца не пройдет, как сбывается по дурному их пророчеству, и многое подобное. Видно было, что отцы отшельники сильно ему досадили, да лучше бы он прямо об этом рассказал. – Я, – говорит, – тебе докажу: хочешь ли видеть пещеру, в которой отшельник твой, по молодости лет, укрылся от мира, чтобы плакать о своих грехах, которых у него было больше, чем песку морского? – Изволь, – говорю, – покажи (думая, что он смутится и не покажет). – Пойдем, – отвечает, – это недалеко, я дорогу знаю. – Ну пойдем. – По дороге он начал сказывать мне о бесах, как они играют пустынниками и какая это для их бесовской своры отрада; у него же самого всегда при себе базилик от бесов, потому что уж он-то про бесов все знает, все их пронырства и печали, и что им ничего не стоит заставить человека думать, что у него в горле волос, и оставить его так на всю жизнь, чтоб его до смерти блевать тянуло, но он такого над собой не допустит. – Так вот, – говорит, – знаешь ли, как бесы крутили твоим отшельником? думаешь, от хорошей жизни он святой? погоди, я тебе расскажу.

Рассказал он о моем старце вот что.

Он был человеком низкого звания. Природа отяготила его падучей болезнью. Начал он чуть ли не пастухом, но благодаря своей честности, сметливости и расторопности прошел всем поприщем честей и сделался наконец управителем дома у одного из знатнейших людей Себастии. Однажды отправили его по делам в соседний город. Неподалеку в горах жил прославленный отшельник, муж безукоризненной жизни, от Бога наделенный даром пророчества; ум его был возведен к небу; к нему ходили за наставлением и молитвой. Домоправитель пошел к нему, желая знать стезю праведной жизни. Но отшельник, едва завидев его, закричал: «Для чего ты пришел, друг лжи, сосуд нечистоты? какое согласие Христу с Велиалом? Уходи немедля и тьму свою уноси с собою!» Домоправитель, ошеломленный, вспоминает себя всего в поисках, почему бы ему достался такой прием, и ничего не может найти. Смиренно подступает он к отшельнику, спрашивая, чем заслужил такие обвинения. Святой говорит ему: «Ты владение бесовское; ты разрушишь христианский закон; упразднишь крещение и брак, разоришь виноградник церкви, пользуясь нерадением сторожей, и сатану водворишь в человеческом разуме, как законного его владельца и распорядителя; это так же истинно, как то, что я стою тут и говорю с тобою». Домоправитель утверждает, что скорее даст себя в огне сжечь, нежели учинит что дурное христианскому закону, но отшельник вновь его бранит и обличает, веля тотчас уйти от его жилища. Наконец тот уходит в унынии, размышляя о словах отшельника, вновь и вновь приводя себе на память все его укоризны и веря ему больше, чем себе. Воротился он домой, никому не сказав, где был и что с ним сделалось.

В скором времени хозяин его заболел и умер. Домоправитель служит его вдове, как служил ему; исполняет ее распоряжения, дает ей советы, и ее богатства умножаются. Проходит год. Призвав домоправителя, вдова говорит ему, что она молодая женщина, которой достались многообразные заботы о большом имении; муж ее умер, детей у нее нет; умение улаживать ежедневные дела ей незнакомо; она призвала его ради совета: пусть назовет ей человека опытного и благородного, способного управиться с ее имением и не уронить ее знатности; мужа, который был бы ее достоин. Домоправитель отвечает, что расстарается в поисках, и просит дать время, затем что дело это непростое.

Явившись к ней через неделю, он начинает важную, обдуманную речь, представляя все невыгоды брака с молодым ветреником, все досады жизни с хилым старцем; вдова слушает его внимательно. Он говорит, что у него есть совет, но если он покажется ей дерзким, пусть на нем не взыщет: им движут лишь думы о ее благополучии. Нет человека, лучше, чем он, знающего ее добро: все ее слуги, рабы, имения, пастбища, дома, доходы ведомы ему с молодости. Никто не умеет, как он, исполнять ее желания с почтеньем и предусмотрительностью; ни в ком не найдет она такой честности и благодарности. Лучше всего для нее будет выйти за него замуж. Вдова, ничем не оказывая недовольства, благодарила его за совет и отвечала, что, пока он говорит о дерзостном распутстве юных и о хладной немощи тех, о ком грех забыл, она с ним соглашается; но когда он советует сделаться его женою, никакой довод ее не убедит. Если женщина соединяется со своим слугой, никто не смолчит: она сделается посмешищем и притчей для каждого; завидовавшие ее высоте осудят ее падение; хуже того, запятнают ее прошлое, уверившись, что она и прежде была у раба в подчинении. От нее отступится все сонмище знати, оскорбленное ее предпочтением, и не станет скрывать презрения. Даже рабы не будут ее чтить, видя, что грань меж ней и ними перестала быть заветною; она лишится всех выгод, которые он ей сулит, и претерпит все ущербы, которые он думает предотвратить.

Домоправитель слушал ее с потупленным взором, а когда она кончила, по долгом молчании поднял глаза и спросил, что она скажет, если знать согласится на такой брак. – В сем случае, отвечала женщина, я за тебя выйду. – Домоправитель, поклонясь, покинул ее покои. Он входил к каждому из тех, чье имя чтилось в городе, и склонял их на свою сторону, суля золото, серебро, самоцветы, беспокойную пышность санов, безмятежную свободу от должностей, тучные поля, богатую охоту, дорогой выезд, все, чем мог привлечь их сердце; он льстил их тщеславию, восхвалял их леность, ценил пристрастия, умел быть и смиренным и развязным, обращался с каждым, как с единственным, и уходил из всякого дома, заручившись прочной благосклонностью его хозяина. Настал день, когда избранные мужи явились к вдове с просьбою их выслушать. Они сказали, что муж ее умер и оставил ее без детей и попечения; что заботы, ей представляющиеся ежедневно, не таковы, какие можно нести женщине; что они единодушно советуют ей выйти снова замуж, ибо положенный срок траура прошел, а жизнь требует распоряжения. Вдова кротко выслушала их и отвечала, что даже если бы это и не входило в ее намерения, почтение и рассудок велят ей послушаться; однако она оставляет это их благоусмотрению: пусть назовут человека, достойного войти в ее спальню, не возмутив тени ее покойного мужа. Тогда от среды вельмож выступил один старец, почтенный и благоразумный, и молвил, что природа никого не делает рабом, раздавая свои дары безразлично к званию каждого; что добродетель нельзя получить по завещанию; что слава предков лишь бесчестит того, кто не в силах ее обновлять, в то время как о доблестном человеке низкого рода можно сказать, что он родился, как феникс, сам от себя; он помянул рабов, потрясавших землю, и солдат, делавшихся государями; наконец он назвал имя ее домоправителя. Вдова помедлила и согласилась с общим советом.