Сибирский папа - Терентьева Наталия

– Ну, значит да. А что? Что это меняет?

– А в пользу кого ты отказалась? – Кащей перевел глаза на Йорика. – Ему всё, да?

– Ни в чью пользу. Просто. А что такое, Володя? Что это меняет?

– Точно скажи мне, что ты написала! – вдруг нервно воскликнул Кащей. – Надо позвонить… У меня же есть друг с юрфака, доцент… Сейчас… – Он стал быстро тыкать в телефон. – Ага, вот, конечно… Альберт, на одно слово… Да, добрый… Вопрос срочный… Если наследник отказывается от наследства письменно, от руки, заверено нотариусом, это можно как-то поменять? Да, в здравом… Под нажимом? Доказать как-то? Свидетели? – Он посмотрел на меня совершенно сумасшедшими глазами. – Ну… да. Да! Конечно! Были свидетели! Видели, что заставили… Понял! Спасибо!

Кащей резко отбросил волосы, вскочил, встал передо мной, нервно крутя телефон в руке, как фокусник, крутя и переворачивая его. Чуть не уронил, подхватил на лету, запихнул в карман, попал мимо, телефон все-таки упал. Кащей, неловко согнувшись пополам, выгнув дугой спину, наклонился, схватил его, крепко сжал, так что побелели костяшки его длиннющих пальцев.

– Всё! Я всё устрою! Мария!.. Так, собрались, собрались… Ты, главное, не переживай! Я помогу тебе! Никто не поможет, а я помогу! Я слышал и видел, как тебя заставили написать расписку. Опишешь мне этих людей, я в любом суде готов подтвердить. Всё устроим, не беспокойся! Я же с тобой!

– Я ничего не понимаю. Что, кто заставил?

Я никак не могла собраться с мыслями. Чего-то хочет Кащей, куда-то звонит… Одновременно пишет Гена, по экрану бегут и бегут сообщения, я читаю начало… Гена не знает, где меня искать… Забыл, как называется гостиница, в которой мы жили… Гена не уверен, что он мне нужен, но едет, чтобы меня поддержать. Наверное, для этого… А зачем еще?

Пишет Вадик, потому что я не хочу с ним разговаривать… Извиняется… В чем? Объясняет что-то до бесконечности… Как много слов… Я не могу читать все эти слова…

Чего-то хочет от меня Кащей… Что я должна сейчас делать?

Распогодилось. Куда-то ушли все тучи, небо стало ясное, успокоился ветер. Какой прекрасный июльский денек, точнее, уже вечерок. Потрясающий закат, который обещает красивое летнее утро завтрашнего дня. Живи и радуйся. Только я долго еще не смогу ничему радоваться.

Я встала, отошла в сторону с бутылкой воды, вылила почти всю ее себе на голову. Я должна собраться с мыслями, прийти в себя. Остаток воды я выпила, с силой потерла лоб, щеки. Сделала несколько наклонов, помахала руками. Женщина, проходившая мимо, сказала:

– Вот молодец!.. – Потом обернулась, увидела, наверное, мое зареванное лицо, не так поняла и усмехнулась: – Совсем уже головой поехали… Допились…

– Мария, Мария… – Кащей подошел ко мне, но остался на расстоянии. – Что ты так разошлась? Я люблю, когда ты спокойная. Не надо так нервничать, а то мне становится страшно.

– Спокойная? – Я резко обернулась к Кащею. – Я спокойная? Я вообще неспокойная по жизни, Володя!

– Хорошо-хорошо… Ты, главное, не нервничай. Я ведь всегда теперь рядом буду. Тем более теперь, когда тебе предстоят такие трудности. Пойдем домой…

– Володя! – От нелепости и ужаса всей ситуации у меня опять горячо застучало в голове. – Какой дом?! Дом у меня в Москве!

– Дом твой у тебя пока отобрали, – очень деликатно сказал Кащей. – Но мы его вернем. А пойдем мы сейчас в гостиницу, в наш номер.

– Подожди. Не надо со мной разговаривать, как с умалишенной. – Я отпихнула его от себя, потому что он все время норовил встать так близко, что мне неудобно было смотреть ему в глаза. – Какой дом у меня отобрали? Что мы вернем? – Холодная вода, которой я умылась и напилась, как-то неожиданно придала мне сил.

– Дом твоего отца, большой прекрасный дом, где ты должна жить вместе со мной. Ты же не хочешь сказать, что ты откажешься от всего богатства, которое тебе теперь принадлежит?

– Мне ничего не принадлежало и не принадлежит, Володя. Ты не понимаешь? О чем ты говоришь? У меня погиб отец…

– Правильно! Поэтому ты теперь его наследница! Это огромная ответственность, и тебе нужен взрослый, серьезный человек рядом. Возьми себя в руки, Мария! Ты сделала глупость, нам вместе придется ее исправлять!

– А что ты так завелся? Даже если я и сделала что-то не то.

– Что я завелся? Что я завелся? А как? Мне стоять и смотреть, как уплывает… То есть я хотел сказать… Как у моей девушки отнимают… – У него брякал и брякал телефон в кармане. – Да что им всем от меня надо? Да! – резко ответил он кому-то. – Нет, не надо! Возьми другую! Какая разница!

– Кто из двух сейчас звонил? – усмехнулась я.

Кащей ничуть не растерялся.

– Ревнуешь? Знаешь, как меня любят женщины? Думаешь, это просто так? Не-е-ет… И ты это скоро поймешь… Мария… – Кащей попробовал меня крепко обнять и укусить за ухо.

Я оттолкнула его. Какой неприятный запах. Смесь табака, чего-то кислого съестного и приторного одеколона… Никогда раньше мне не казалось, что от Кащея неприятно пахнет… Наоборот…

– Ну ты уж, Мария, не увлекайся. Приятно, конечно, что ты такая острая штучка, но сильно меня не отталкивай. А то…

– Йорик! – Я окликнула брата, который наблюдал за голубями, энергично расхаживавшими по траве сквера. Тот обернулся и посмотрел на меня совершенно потерянными глазами. – Иди сюда!

Он послушно поплелся ко мне.

Опять стал звонить Вадик. Да что же это такое! Я не могу каждую минуту отвечать одному из них. Понятно, что каждый по-своему очень беспокоится обо мне, но я даже не могу сосредоточиться и понять, что же мне надо делать. Или ничего не надо? Сесть и смотреть на небо, куда, если верить предкам, улетела сейчас душа моего отца?

Я быстро ответила Гене, как называется гостиница, поскольку Гена уже стал писать абракадаброй, путая все вообще буквы. И сама перезвонила Вадику.

– Манюша, дочка, мы понимаем, как тебе тяжело… Ты слышишь меня?

Мне тяжело, когда взрослый человек говорит «мы». Но как мне это объяснить Вадику, который меня вырастил?

– Да.

– Валя уже освободилась и едет, я жду ее в аэропорту. Она отменила предзащиту.

Интересно, почему мама почти никогда не звонит и не пишет мне? Почему это всегда делает Вадик? Ей неинтересно? Она не умеет писать и разговаривать по телефону? Она так привыкла? Как же меня всё сейчас бесит…

– Хорошо.

Не поворачивается у меня больше язык сказать «папа». И не надо меня за это винить. Никто меня не винит. Я сама себя виню. Но мой папа, мой настоящий папа погиб несколько часов назад. Не надо меня трогать, пожалуйста. Они все хотят мне помочь, а на самом деле делают только больнее.

– Ты поела, Манюша?

– Да.

– Вот. Всё будет хорошо, то есть…

Я нажала отбой. Ведь прерывается иногда связь. По техническим причинам. Сейчас техническая причина – это мое душевное состояние. Мне было плохо до разговора с Вадиком, а стало очень плохо. Зачем им лететь сюда, я не понимаю. В чем они могут меня поддержать? Зачем им быть здесь? Я набрала мамин номер. У нее же есть телефон, и она им пользуется. Она просто мне не любит звонить.

– Мам…

– Да, Манечка!..

Еще одна сестра милосердия! Мама сказала это так, как будто я лежу с капельницей в вене и мне нельзя много разговаривать.

– Мам, зачем вы едете?

Вот, маму я тем не менее могу об этом спросить, а Вадика – нет.

– Манюша…

Что за дурацкая конфигурация моего имени. Я выросла, меня это стало раздражать.

Йорик снова отошел от меня, присел прямо на землю, взял палку, стал что-то рисовать на плотно утоптанной тропинке парка. Я присмотрелась. Человечек, человечек, еще один, поменьше…

– Манюша, я должна быть на похоронах…

– Мама, а можно это не повторять сто раз? Я не могу это слышать, понимаешь?

– Маняша, Маняша, не кипятись… Я понимаю, что тебе тяжело… Ты ведь даже пока ничего не рассказала…

– Что я должна тебе рассказать, мам? Может быть, ты мне сначала расскажешь, почему я не знала столько лет своего отца? Почему я росла без папы?