Стон дикой долины - Аскаров Алибек Асылбаевич

Немного спустя и подштанники были доверху наполнены. Довольный удачной рыбалкой, он навьючил кальсоны на коня, так что штанины свешивались с обеих сторон, и с песней на устах вернулся домой.

— Ну как, съели ту рыбу? — не раз с ехидством спрашивали у Кайсекена сверстники.

— Да выбросила я ее подальше вместе с кальсонами, — говорила в таких случаях покойница Иис. — Ведь он же, ко всему прочему, такой неряха: если наденет что-нибудь, ни за что не снимет, пока вши не заведутся... вот и кальсоны пожелтели да провоняли насквозь.

— Эй, Кайсеке, а что дальше-то было?

— Бог ты мой, ну почистил я эту рыбу, сварил и съел сам. Что в этом такого? — отвечал, недоумевая, Кайсар.

Услышав такое собственными ушами, народ с наслаждением веселился.

— Поди, вкусной была? — шутливо интересовался кто-нибудь.

— Чего вы хохочете?.. Перед тем как складывать туда рыбу, я их в воде ополоснул.

-Что?

— Как, что?.. Кальсоны, конечно, — отвечал простодушный Кайсекен, рождая очередной взрыв хохота...

В общем, не только с Нургали, но и с тем же Кайсаром бывали разного рода нелепые случаи. Бесспорно, такие истории никого не красят и репутации не добавляют. Если порыться в памяти, выискивая схожие происшествия, случившиеся когда-то со стариками, близкими по возрасту Нургали, среди них ни одного незапятнанного не останется.

Аллах свидетель, нет на белом свете никого, кто был бы белее молока и чище воды. Таких не найти даже среди святош, исправно совершающих намаз. Так что потомки мукурцев, читая впоследствии родословную аула, которую строчит библиотекарь, наверно, засомневаются: а были ли вообще в Мукуре нормальные люди?

Знает ли, к примеру, сам Кайсар, что о нем тоже пишется в родословной? Знают ли другие аксакалы? Если знают, то почему все безмолвствуют, почему держат рты на замке? Почему молча наблюдают, даже не пытаясь предпринять какие-то действия в защиту собственного достоинства?

Озабоченный подобными мыслями, Нурекен не мог сидеть спокойно дома. Молча выпил из рук невестки несколько пиалушек утреннего чая и снова вышел наружу.

Поднявшись вверх по улице, не заметил, как опять оказался у дома Кайсара. Тот, мрачно сгорбившись, кружил по двору.

Прихрамывая, Нуреке подошел ближе.

Кайсекен, увидев Нургали, искренне обрадовался и напомнил:

— Слушай, ты ведь недавно начал говорить о том, что кто-то приедет, да так и сбежал, не сказав...

— Никто не приедет, — ответил Нургали, мотнув головой.

— Говоришь, не приедет?

— Да, не приедет.

— Так я и думал...

Оба направились к длинной скамейке, стоящей снаружи двора, и уселись. Достали свои кисеты с насыбаем, не спеша вдохнули носами по понюшке...

Нургали мялся, не зная, с чего начать разговор и как добиться того, чтобы глуховатый сверстник его понял. Он опасался, что, если им придется переговариваться криком, их секретные планы, старые тайны, которые они берегут как зеницу ока, станут известны всему аулу.

— Со вчерашнего дня кишки крутит, — пожаловался Кайсар, страдальчески поглаживая живот. — Всю ночь на двор бегал... Прямо от невестки стыдно.

— А что с твоим животом? — спросил Нургали, вздернув подбородок.

— Вчера мы с внуком выгнали домашний скот на солнечный склон и весь день пасли там. Прихватили с собой бидон с молоком, но почти не притронулись к нему. А на обратном пути внучек мне и говорит: дедушка, что же это мы, молоко понапрасну выльем, что ли, выпей-ка, говорит, его. Всучил мне бидон, а тот практически до краев еще полон. Решил не обижать пацана, вот и выдул все молоко... От него, проклятого, у меня и расстройство теперь.

— Зря ты так много выпил, — выразил досаду и Нургали.

— Да, разве пойдет на пользу целый бидон? Весь живот раздуло... — признался Кайсар, морщась от боли.

— Напрасно выпил, напрасно...

Кайсекен неуклюже повернулся к Нургали всем телом и спросил:

— Ты по делу пришел? Тогда выкладывай! А нет, так я пойду. В животе опять ураган, не могу больше терпеть.

Нургали, покачав головой, как бы говоря, что никаких дел у него нет, встал с места. Кайсар торопливо скрылся в глубине двора.

Не зная, что делать дальше, Нургали некоторое время нерешительно постоял в одиночестве. Понятно, что дожидаться толковых шагов от Кайсара — дело безнадежное. И в следующий момент он пришел к твердому убеждению, как бы там ни сложилось, а попробовать закинуть удочку в сторону Рахмана.

* * *

Говорят, один мудрый человек сказал когда-то: «Не станешь прихорашиваться — судья накажет, перестараешься — бабы засмеют». Именно в таком состоянии пребывал теперь Нургали. Ему не было никакого дела до разраставшихся в ауле грязных сплетен и шумно развивавшегося скандала между каргалдаками и камаями. Он полностью был захвачен собственной проблемой, а мысли его вертелись только вокруг того, как ее снять.

Перебрав в уме всех аульных стариков, примерно равных ему по возрасту, он каждого тщательно разобрал по косточкам. Проанализировал их биографии, вспомнил факты из жизненного пути. В конечном итоге ясно осознал, что среди этих глупцов нет ни одного по-настоящему преуспевшего человека.

По мнению Нургали, в это смутное время, когда нужно спасать себя от вечного позора, его мукурские сверстники совсем потеряли голову: отреклись от прежней дружбы и согласия, разбрелись неосмотрительно в разные стороны и затеяли никому не нужную мышиную возню. Ради какой-то крохотной, неприметной школы посмели потревожить имена аруахов, прах которых давным-давно порос быльем да бурьяном, разделились на два родовых лагеря и теперь вот бессовестным образом грызутся между собой.

И это происходит именно в тот решающий момент, когда любые земные дела бренны, мелочны и никчемны! Сегодня самое главное, самое важное, не терпящее отлагательства дело — это уничтожение пресловутой родословной. Она должна бесследно исчезнуть, чтобы память о них осталась незапятнанной, чтобы все они не выглядели бесстыдниками в глазах своих детей и внуков, правнуков и праправнуков.

Нурекен безмерно огорчался, что ни один из его ровесников даже не пытается вникнуть в суть этой очень серьезной по своим последствиям ситуации. В моменты бесконечных раздумий, которые не покидали его уже долгое время, он хорошо понял, что никакой помощи от своих сверстников не дождется. Но бой, как говорится, не терпит передышки, поэтому Нургали решился на риск — будь что будет, и, засучив рукава, приступил к щекотливому делу сам.

«Либо хребет сломаю, либо окончательно осрамлюсь», — подумал он, мысленно воодушевляя себя на отважный шаг в защиту собственной репутации.

— Не пожалею скота ради жизни, а жизнью пожертвую во имя чести! — пробормотал он себе под нос клятву.

И воистину — в тот момент Нурекен готов был отдать жизнь ради своей чести и сохранения достоинства.

* * *

Отогнав и присоединив к пасущемуся за аулом стаду свою серую корову, как он это делал каждый божий день, Нургали направился в дальний конец улицы, где располагался дом балбеса Рахмана.

По краешку леса в своей «олимпийке», на штанах которой пузырем отвисли колени, бегал трусцой Мырзахмет. Остановившись, он приступил к гимнастическим упражнениям: размахивал руками в разные стороны, наклонялся, приседал...

Мырзекен ведь уже в годах, молодость давно ушла, мог бы и не мучить себя так, подумал Нургали, жалея сверстника. Кто поверит, что этот пожилой человек, который в насмешку сторонним глазам чуть свет скачет и вертится тут, будто юный мальчишка, был в свое время руководителем и занимал такой высокий пост, что даже, как говорится, его плевок высыхал, не успев долететь до земли?..

Тем временем Мырзахмет вновь перешел на трусцу. Пробегая вдали наперерез Нурекену, поднял приветственно руку и, вклинившись в гущу деревьев, скрылся из виду. Этим жестом он поздоровался со сверстником. Хотя бы так.

На глаза Нургали попался и Бектемир-мулла, пересекавший двор с медным чайником в руках. Похоже, даже сам молдекен, избравший путь Аллаха, только что проснулся.