Стон дикой долины - Аскаров Алибек Асылбаевич

— Ну вот, сам признал, что болеют и те, и другие, так ведь?

— Верно... Но у этой диверсии есть одна тайная сторона, которую наивный человек заметить вряд ли сумеет. Дело в том, что заболевших каргалдаков ровно в два раза больше, то есть за каждую парочку выведенных из строя каргалдаков камай заплатили одним своим сородичем. Никакая борьба, родные мои, не обходится без подобных жертв. Я вот, например, хорошо изучил опыт войны с германцами. На полях сражений часто случались такие ситуации, когда ради победы на верную смерть посылали огромное количество собственных солдат.

— Ты же не был на войне?

— Не был... Зато тщательно ее изучил.

Так и не найдя достойного ответа на подкрепленные «фактами» выпады Канапии, женщины невольно прикусили языки.

— При чем тут вообще война, да у тебя во рту впору змеям плодиться! — спустя короткую паузу сказала одна из стоявших впереди женщин.

— Ты не подстрекай народ, иначе он тебя рано или поздно проклянет! — молвила Бибиш, призывая Кана-пию к благоразумию.

Задетый ее словами, Канапия покраснел и обиженно затарахтел:

— А ты не пугай меня, Бибиш! Старик-то твой камай, вот ты и встала на сторону камаев. Давай в таком случае начистоту поговорим: ну-ка, скажи нам, куда это твой старик подевался?.. Молчишь?! А ведь именно после того, как он смылся, весь здешний люд и полег вповалку. Среди каргалдаков так вообще здоровых не осталось. Как это прикажешь понимать? Думаешь, нет никакой связи между этой историей с грушами и тем, что твой Нургали внезапно сбежал в город? Нужно обдумать, проверить все как следует!

— Пусть тебя Бог покарает! — густо покраснев, воскликнула Бибиш, махнула рукой и отвернулась. — Пускай он накажет тебя за такие слова!..

— Нет управы на этого смутьяна!

Канапия, почуяв, что дальнейший разговор с бабами ему не к лицу, потихоньку стал выбираться из толпы. Но даже теперь не удержался, снова обернулся к женщинам и, подняв вверх указательный палец, крикнул:

— Я просто хотел высказать обществу свое мнение. Ну а как вы, бабоньки, его воспримите, воля ваша!

Все это произошло в затянувшуюся пору межсезонья, когда совхоз еще не приступил к сенокосу. Но заготовка сена была уже не за горами, поэтому аульные труженики спешно точили серпы и косы, приводили в порядок хомуты и снаряжение, готовясь к крупной и хлопотной кампании.

С началом же сенокоса у мукурцев не будет возможности не только вот так собираться вместе для обсуждения каких-то новостей и проблем, но даже отвлечься на минуту — предстоит трудиться без продыху, до седьмого пота.

И в тот момент они даже не знали, что из их аула бесследно исчез человек.

* * *

В начале июля мукурцы в массовом порядке вышли на сенокос. В ауле остались лишь немощные старухи да малые дети.

Мужчины, оседлав коней, выехали на дальнее джайляу, где трава поднималась всегда пышная и сочная. Обосновавшись на горном пастбище, они на протяжении двух летних месяцев заготавливали сено для совхозного скота. Ближе к середине каждого из этих двух месяцев, воспользовавшись по случаю зарядившим дождем, косари спускались верхом в низину, приостановив работу на несколько дней, парились в баньке и отдыхали, пока жены постирают грязную одежду и белье. А затем в ближайший погожий денек возвращались обратно.

Ну а если на джайляу выдавалась сплошь ясная погода, приходилось терпеть и обходиться без бани. Все равно начальство не позволит отлучки, дескать, ничего страшного с вами не случится, вши за пару месяцев не заведутся, тем более, что на джайляу есть где искупаться — и речка рядом, и озеро неподалеку. Если стоят солнечные дни, нужно воспользоваться ими в полной мере: с места ни ногой, пока все сено не будет скошено.

На сенокосные угодья в окрестностях аула вышли старики, подростки, девушки и женщины. Словом, улицы Мукура опустели; все, кто способен был держать в руках вилы или хотя бы грабли, от восхода до заката усердно трудились. Те, что покрепче, косили и скирдовали сено, подтаскивали и укладывали его на волокуши. Подростки шли следом и, подгребая граблями, собирали высыпавшуюся из волокуш траву в кучи. Мальчишки помладше верхом на конях исполняли роль погонщиков запряженных в волокуши волов.

Сенокос для мукурцев — самая напряженная, шумная и веселая пора. Верно подмечено, что один летний день кормит целый зимний месяц. Если не позаботишься летом, не выложишься на сенокосе, зимой жди трудностей, даже скот свой рискуешь понапрасну сгубить.

А зима в Мукуре по-настоящему суровая, снега выпадает много, в рост человека. Тебеневка же в этих окрестностях — практически дохлое дело, так что в большинстве своем весь скот, вплоть до верховых лошадей, приходится в течение всей зимы содержать на заготовленных летом запасах сена. Вот поэтому все мукурцы, включая даже трясущихся аульных стариков, стараются внести посильную лепту в такую важную сельскохозяйственную кампанию, как сенокос.

Что касается стариков, они, естественно, уже не могут торопливо поспешать за волокушами, не по силам им и размашисто орудовать вилами, сооружая скирду. А вот стоять наверху и принимать подаваемое снизу сено силенок у них еще хватает. Умения, сноровки и многолетнего опыта старикам не занимать: никто лучше них не придаст скирде удобную форму и красивый вид с правильной дугообразной верхушкой, чтобы в дождь вода не просачивалась внутрь. Поэтому и в нынешний сенокос косари поделили оставшихся в ауле стариков По одному на каждое звено.

Среди них не было только уехавшего Нургали. Однако аулчан по-прежнему нисколько не беспокоил факт его затянувшегося отсутствия. Отправился в город — доброго пути, задерживается — а что в этом такого? Не каждый день он ездит к дочери, наверное, по гостям разгуливает да общением с внуками наслаждается.

— Если ничего не случится, мой сосед завтра или послезавтра точно приедет, я это нутром чувствую, — сказал как-то работавший на сенокосе Лексей своим напарникам.

Несмотря на Лексеевы надежды, Нургали не вернулся ни завтра, ни послезавтра. Послезавтра в дом к заждавшейся Бибиш явился не ее старик, а подвыпивший балбес Рахман.

— Мать, все получилось о’ кей! — гордо сказал он, показав большой палец. — Я выполнил поручение Нур-гали-коке.

— Хорошо, милый, я передам ему, если приедет, — пообещала Бибиш.

— Как это... «если приедет»? — выпучился на нее Рахман.

— Откуда мне знать... ведь он давно должен был приехать. Боюсь, не случилось ли чего со старым: может, заболел в дороге или заблудился...

— Не волнуйтесь, апа, в наше светлое время никто на таких хороших дорогах заблудиться не может. А если уж Нуреке выехал в путь, болеть у него никакого права нет.

— Да сбудутся твои слова, дорогой Рахман! Пусть облагодетельствует тебя Создатель!

— Я тут это... слегка принял. У меня ведь сегодня день рождения. Вы уж извините меня...

— Ничего страшного, милый... Будь счастлив, стань первым среди равных! Поди, Зейнеп тоже радуется?

— Мать не знает... я еще не сказал ей, что решил отпраздновать.

— Скажи... Ты ведь один у бедняжки, ее единственная радость. Непременно скажи матери, милый. Пойди сейчас и скажи!

— Обещаю, апа, обязательно скажу... Ну, пока!

Тем не менее, Рахман не спешил сообщать матери о

предстоящем праздновании дня рождения. Косарям, которые к вечеру возвращались усталыми с сенокоса в аул, требовалось как следует отдохнуть и культурно провести досуг. А к такому культурному отдыху в Мукуре относились, прежде всего, вечерние походы в клуб и просмотр кинофильмов. Для этого, конечно, нужно было электричество, то есть свет. А будет в ауле свет или не будет, напрямую зависело от моториста Рахмана. Поэтому, ощущая ответственность, Рахман сегодня отпросился и пораньше вернулся с сенокоса.

Вообще-то, причиной его раннего возвращения в аул стали три конкретных повода. Во-первых, конечно, собственный день рождения, который Рахман хотел отметить с друзьями. Во-вторых, на улице, расположенной на том берегу речки, произошло, похоже, замыкание, поэтому свет там горел неровно, постоянно мигал, то ярко разгораясь, то почти угасая. Нужно было выяснить причину и произвести ремонт проблемной зоны. В-тре-тьих, сегодня в клубе должны были показать японский фильм про самураев. А это редкая для аула удача, небольшой праздник.