Стон дикой долины - Аскаров Алибек Асылбаевич

— Вкусом они ничем от яблок не отличаются, — сообщила она. — Вообще, алмурт — это ближайший родственник яблока.

— С какой стороны? Он что, старший брат или, может быть, отец родной? — звонко рассмеялась другая стоявшая в очереди аулчанка.

— Миленькая, а когда ты будешь алмурты продавать? — поинтересовался кто-то у продавщицы.

— Сейчас директор придет, тогда и начну. Жду его указаний.

— Он что, запретил тебе торговать?

— Строго-настрого предупредил: «Без моих указаний ни одного алмурта даже не трогай!»

— Ну вот, всегда они так, как только в магазин поступает какой-нибудь приличный товар!

Пока люди нетерпеливо поджидали начальство, в дверь магазина, возвышаясь над всеми как журавль, вошел долговязый Лексей. И тут же испортил настроение всем собравшимся.

— Что поступило-то? — спросил он и, согнувшись вдвое, вытянул шею в сторону ящиков, аккуратно сложенных друг на друга в центре торгового помещения.

— Алмурт привезли...

— Алмурт, говоришь? Ну-ка, дай глянуть... Ой, да это же груша!

— Какая «груша»?! Это алмурт! — вытаращив глаза, возмущенно сказала девушка-продавец.

— Не-ет, говорю же тебе, груша. Я их видел, еще давным-давно, когда в Усть-Каменогорск ездил.

— Что еще за «груша» такая?

— Обыкновенная груша... ну, та, о которой в песне поется... Как же там... «Расцветали яблони и груши...» — вспомнив, напел Лексей. — Вот это и есть та самая груша из песни.

Очередь, выражая недовольство, вполголоса зашумела.

— Откуда нам знать, сказали «алмурт», мы и поверили...

— Не зря наши предки говорили, что простофилям и подлец кажется святошей. Надо же, решили, видно, обмануть дурачков и под видом «алмурта» сбагрить нам груши...

Пока в толпе спорили, пытаясь решить, что за фрукт все-таки поступил в магазин, подоспел директор, который привел с собой еще и председателя профкома. Войдя в магазин, Тусипбеков сразу же протянул руку к одному из ящиков и вытянул оттуда грушу. Оглядел с ног до головы любопытствующим взглядом стоящих в очереди людей, выждал немного и наконец сказал:

— В далеком прошлом, в те времена, когда я учился в Алма-Ате, мы такие фрукты часто ели, еще и по сортам выбирали! — и он с аппетитным хрустом куснул грушу.

— Пай-пай, и чего только не пробовал наш Тукен! — восхищенно глядя на жующего начальника, воскликнул «профком» и вытер носовым платком губы.

— Ситуация такая, товарищи! — не спеша доев грушу и пробежавшись взглядом по вытянувшейся гусиным выводком очереди, заговорил директор о главном. — Сами понимаете, груша относится к разряду дефицитных товаров. Поэтому мы решили продавать ее только передовикам производства, пенсионерам и ветеранам войны.

— Туке, давайте добавим еще матерей-героинь, — предложил «профком».

— Да, и матерям-героиням. На каждую семью — по гри килограмма. Иначе не хватит — сами видите, фруктов не так уж много.

Собравшийся народ недовольно зашумел, а кое-кто из стоявшей в конце очереди молодежи даже засвистел, однако все это не произвело на начальство никакого впечатления. Раз директор сказал, так тому и быть —решение отменять никто не собирался. А поскольку это решение засвидетельствовал, ко всему прочему, и профсоюз, то всем, кто не относился ни к передовикам производства, ни к пенсионерам, ни к ветеранам войны, ничего не оставалось, как, свесив головы, разойтись по домам. Женщины-домохозяйки, которые не были матеря-ми-героинями, тоже, спотыкаясь о длинные подолы, с сожалением разбрелись в разные стороны, досадуя на себя по поводу того, что нарожали так мало детей.

Таким образом, небольшое количество поступивших в аул груш мукурцы, едва ли не поштучно, разделили согласно составленному начальством списку.

Самое забавное в том, что на следующий день все до единого совхозные передовики производства не вышли на работу. Директор с председателем профкома растопили в тот день баньку и в районе совхозной конторы тоже не появились.

Передовики же, как оказалось, всю ночь, мучаясь животами, не сомкнули глаз и до самого утра курсировали между домом и нужником. Позднее выяснилось, что такая же участь постигла стариков-ветеранов, мате-рей-героинь, их детей, ближайших соседей и знакомых. Словом, ровно половина Мукура, лишившись сна, караулила двор...

Вот так впервые мукурцы познали вкус привезенной издалека диковинной для этих мест груши.

* * *

Беда всегда приходит неожиданно.

Когда на следующий день добрая половина населения Мукура занедужила, схватившись за животы и постанывая в постелях, смутьян Канапия тут же придал внезапной «грушовой эпидемии» политический окрас:

— Это настоящая диверсия!

Конечно, если бы сам Канапия не проспал, как обычно, до самого полудня, он тоже получил бы причитающуюся ему долю фруктов. И тогда оказался бы в незавидном положении слегших односельчан. Но теперь, когда он, благодаря своей привычке долго спать, груш не покупал и удачным образом избежал «эпидемии», сохранив бодрое самочувствие, Канапия мог позволить себе и посмеяться, и поиздеваться над другими.

— Все происшедшее — подлинная диверсия, нутром это чувствую, — повторил свой вывод Канапия, оказавшись в самой гуще аульных женщин, оживленно обсуждавших случившееся. — В конечном итоге такой диверсионный способ родовой борьбы не приведет ни к чему хорошему! Предупреждаю вас об этом!

— О какой еще родовой борьбе он мелет? — заподозрив неладное, навострили слух женщины.

— Как о какой... Между каргалдаками и камаями.

— А какое это отношение имеет к грушам?

— Самое прямое!..

— Ну, выкладывай... говори же!

— И скажу... Вы слышали, кому приходится дочкой продавщица Кабира, та, что грушами торговала?

— Кабира?.. Она дочь чабана Замана. Все об этом знают.

— А из какого рода Заман? Помните?

— Заман... он же камай...

— Вот-вот, земляки, вся суть беды — в этом. Поразмыслите, крепко подумайте!

Слова Канапии произвели на женщин такое сильное впечатление, будто их колотушкой отколошматили. Почувствовав неловкость друг перед другом, они растерянно, с дрожащими от волнения губами выжидали, не в силах сообразить, какой веский аргумент выдвинуть против заявления Канапии.

Все же и среди них нашлась одна, что оказалась посмелее. Выбралась из толпы и подошла к стоявшему в центре с высокомерным видом Канапие. Это была Бибиш — жена Нургали.

— Ты, Канапия, не думай, что право голоса есть только у тебя, и не клевещи зря на ни в чем не повинных людей! Ясно тебе?! — возмущенно произнесла Бибиш. Эта мудрая старушка редко примыкала к скопищу народа, да и говорить на людях не любила, но на этот раз решила высказаться, и голос ее звучал жестко и твердо. — Среди тех, кто ел груши и захворал, есть и камаи, и каргалдаки. А Лексей вообще не из Мукура, он здесь человек пришлый, так кому же, по-твоему, понадобилось и его в постель свалить? Камаям или каргалдакам?

— Верно говорит!

— Чего он всех сажей-то мажет?

— Да-а, видать, неспроста Канапию «смутьяном» прозвали...

— Не будет ветра — трава не колыхнется... — зашумели собравшиеся женщины, поддерживая слова Бибиш.

— Эй, бабоньки, да вы не налетайте на меня понапрасну! — испуганно отмахиваясь руками, прикрикнул Канапия на окружавшую его толпу. — И чего им надо, раскричались тут, будто волка со двора гонят... Если я и сказал что-то, то опираясь исключительно на факты.

— На что, говорит?

— На факты... Я, милые мои, все подсчитал: сколько человек в ауле заболели в общем, сколько из них ка-маи, сколько семей каргалдаков, а сколько — представители других родов. Понятно вам?

— Что он болтает?

— Похоже, совсем спятил, счетовод чертов!

— Ясное дело, он же всюду какую-нибудь склоку выискивает, ему же больше делать нечего, а сейчас тем более — сам-то здоров остался!

— Упаси Аллах, какие же подлые у него намерения!..

— Бибиш правильно заметила, — перебил женщин Канапия, стараясь придать вес своему голосу. — Среди тех, кто, поев груш, заболел, есть, конечно, и камай. Их четырнадцать человек. А заболевших каргалдаков зато целых двадцать восемь! Еще пять человек, в том числе и Лексей, из других родов...