Сибирский папа - Терентьева Наталия

Что такое любовь – не знает никто. То огромное, горячее, мучительное и прекрасное, что наполняет твою душу, – это что? То, что заставляет лететь друг к другу через континенты, то, что дает силы, то, без чего мир пуст и холоден? Я задаю этот вопрос, как, вероятно, очень многие, но совсем не хочу знать ответ. Я не хочу, чтобы мне биологи или физики ответили на этот вопрос несколькими сложными формулами. Или психологи – одной простой. Это самая большая тайна нашего мира и пусть она всегда остается тайной. Мы ее будем разгадывать, почти доходить до ответа и… останавливаться перед последней дверью – за которой самое главное. И мы не должны этого знать. Потому что эта тайна и есть самое главное, то, ради чего мы живем. А дверь эта просто нарисована на стене, чтобы самые дотошные и неспокойные пытались ее открыть.

Йорик… Что-то очень тревожное, какая-то новая, неожиданная и крайне неприятная мысль промелькнула у меня в голове. Нет… Как же это вчера не пришло мне в голову? И когда его только увезли, и когда я писала заявление в полиции, я была достаточно спокойна. Почему-то я решила, что отцовские «друзья» – а я была уверена, что это именно они забрали Йорика – не хотят, чтобы он был со мной, собираются оформить опеку над ним – или что там обычно делают в таких случаях, когда остается несмышленый ребенок наследником всего… А если нет? Если они возьмут и убьют Йорика? Он пропадет и всё – никто никогда его не найдет. Скажут, что глупый маленький мальчик взял и убежал в лес. И там пропал. Как это доказать? Тем более что в этом городе, как мне показалось, правды нигде не добиться, все повязаны между собой какой-то очень сомнительной, но крепкой веревочкой.

Надо ехать в дом отца. С кем? Может быть, поехать к армянину, хозяину ресторана? Мне он показался довольно симпатичным… Или сразу к главе города? Но как его найти – идти к нему на работу?

Кажется, я ничего не могу решить сама. Я, такая самостоятельная и независимая, растерялась? А ехать надо. Они не имеют права там распоряжаться. Зря я даже подписала какие-то бумаги. Но ведь если я отказалась от его наследства, это не значит, что я не имею права входить в дом своего отца? И как узнать, у кого, о похоронах? От одной мысли об этом мне сразу стало нехорошо. Надо, чтобы прошло время – как было когда-то с бабушкой. А пока очень больно и тяжело. И веселый, смеющийся Сергеев встает у меня перед глазами, как живой. Нет, сейчас не время для переживаний. Надо брать себя в руки.

Я быстро умылась, сделала зарядку, порадовалась, что почти не болит плечо, приняла душ. Вода текла еле-еле, я пыталась кое-как менять горячую и холодную воду, а моя голова тем временем предложила мне интересный вопрос. Ведь я – как человек – вмещаю в себя всё, и прошлое, и будущее, всю Вселенную. Чем больше знаю, тем больше вмещаю. И чем больше вмещаю, тем более крохотной песчинкой себя ощущаю. Почему? Причем конкретно сегодня утром совсем малюсенькой… От одиночества, наверное. Потому что больше нет того, кто должен быть рядом со мной. И это просто закон, его не изменить.

Как всегда, размышления о чем-то, что больше меня и моих собственных проблем, настроили меня на обычный жизненный лад.

Я выпила горячей кипяченой воды, оделась и вышла, стараясь сильно не хлопать дверью, на всякий случай. Хотя я была совершенно уверена, что в семь утра оба моих – как их лучше назвать, какое слово подобрать? – товарища, скажем так, спят без задних ног. Кащей, насколько я знаю, глубокая сова, может проспать и до часу, и Гена тоже любит проводить ночи, блуждая по страничкам социальных сетей.

Очень вовремя появились родители. Звонила мама.

– Машенька… – осторожно начала она.

Я даже остановилась. Мама просто так не позвонит.

– Что-то случилось? – быстро спросила я. Лучше спросить, чем ждать, замерев, плохих новостей.

– Нет, почему, наоборот. Мы приземлились.

– Как?!

– Был, оказывается, ночной рейс, Вадик смотрел на вчерашнее число. А уже сегодня.

– Почему ты тогда называешь меня Машенькой, если всё хорошо?

– Потому что я тебя люблю, Маня! – сказала мама своим обычным голосом и так вздохнула, что у меня сжалось сердце.

– Мам, я…

Я собиралась сказать, что я тоже их люблю, и ее, и Вадика, но связь прервалась.

Кто-то жестокий и холодный внутри меня вдруг сказал: «Ну вот, кстати, и восстановлена нормальная картина мира. Родителей так много не бывает». Я даже потрясла головой и потерла с силой виски, один из которых тут же отозвался болью – синяк за ночь чуть позеленел, но не прошел.

Как странно устроен наш мозг, живет совершенно самостоятельной жизнью. Кто не согласен, пусть попробует как-то повлиять на свои собственные сны. Когда-то Вадик пытался объяснять мне разницу между подсознательным и бессознательным, но, кажется, я невнимательно слушала. Почему я теперь упорно называю папу Вадиком?

Кажется, я задаю себе слишком много вопросов, на которые либо нет ответа, либо ответ совершенно невозможен.

Йорик!.. Я должна спасти Йорика, а не болтать сама с собой и не философствовать. Я трушу, поэтому начинаю думать на отвлеченные темы, я знаю за собой это свойство. Я ведь видела глаза этих отцовских «друзей». Особенно того, кто поначалу говорил со мной очень дружески. Огромного, грузного. В этих глазах – пустота и что-то, отчего становится жутко.

Пока я ждала такси, я быстро нашла Йорика ВКонтакте, это оказалось несложно. Был вчера утром… Успел поставить нашу с ним фотографию, послал мне запрос в друзья. И… И дальше что? Был у него вчера телефон, когда он прибежал ко мне в автобус?

Кажется, да. Он сидел с телефоном в кафе… Или нет. Не знаю, не помню. В любом случае, сейчас телефона у него явно нет, иначе бы он давно дал как-то о себе знать, и связи с ним никакой.

Как я смогу попасть в дом отца или хотя бы во двор? Понятно, что охранникам даны приказания меня не пускать. Территория у Сергеева огромная, и забор соответствующий.

– Маша!.. – Кто-то окликнул меня сзади.

Я обернулась. Сзади меня стояла та милая китаянка, Байхэ. Как давно это всё было – мировое правительство, митинг, кутузка, куда нас привезли… Как в другой жизни, между ней и настоящим пролегла непреодолимая черта.

Я поняла, что Байхэ что-то меня спросила.

– Что?

Китаянка немного смутилась.

– Ты волнуешься? У тебя всё хорошо?

– Да. То есть… – Я помедлила. Как бы мне хотелось сейчас все рассказать этой милой и искренней девушке. И взять ее с собой. Но рассказать я не успею – подъехало такси. А взять с собой не имею права. Ведь я не знаю, что меня там ждет.

– Не волнуйся! Береги себя! – неожиданно сказала Байхэ, как будто чувствуя мое внутреннее состояние.

– Спасибо, – искренне сказала я. – Давай с тобой общаться, когда мы вернемся домой.

– Конечно! – воскликнула она, и мне стало на секунду тепло и хорошо.

Таксист, который меня вез, несколько раз как-то очень нервно взглядывал на меня в зеркало, как будто что-то хотел спросить или сказать. На выезде из города нас остановила дорожная полиция, просто так, для проверки документов таксиста. И полицейский тоже очень внимательно на меня взглянул. Хотя ничего не спросил. Мне стало еще более тревожно. А что такое? Со мной что-то не так? Я внимательно посмотрела на себя в экран телефона. Нет, вроде всё нормально. Не всклокоченная, лицо ничем не испачкано, побаливает рука, которую мне повредили позавчера, но они об этом не знают.

– Хотите тут у нас свои порядки навести? – спросил таксист, когда мы отъехали от поста.

– Что, простите? – не поняла я.

– В газетах и в Интернете ваши фотографии. Из Москвы приехали, хотите взять власть? Бесполезно. У нас тут такие люди власть в городе и всё вокруг держат… Съедят живьем и косточки выплюнут.

– Вы о нашем митинге? – догадалась я.

– Ага.

Немолодой шофер стал дальше рассуждать, рассказывать о мэре, губернаторе, а я в это время попыталась найти в Интернете то, о чем он говорит. Я вроде не была среди лидеров, почему там мое фото? Да, вот. Как странно снято… На самом деле, как будто я активнее всех кричу, все на меня смотрят… Что это за момент выхвачен? Мало ли каких моментов не было, когда приехали силовики, и росгвардейцы стали поливать нас водой. Я листала разные страницы новостей, и там везде были такие фотографии, точнее, это одно и то же фото, только мельче или крупнее. Случайно ли это? Или те же люди постарались? Зачем? Я ничего не понимаю.