Стон дикой долины - Аскаров Алибек Асылбаевич

Одним из спустившихся с джайляу косарей был и Казтай.

Когда он прибыл домой, сломанное Рахманом окно все еще зияло пустотой. Нурлытай как могла его залатала, затянув окно большим куском целлофана — и где только раздобыла?.. Но прямо посередине целлофан вкось порвался, завернулся к краям и теперь при каждом дуновении ветерка надоедливо шелестел.

На следующий день Казтаю, как и остальным косарям, предстояло возвратиться на отдаленный сенокос в горах, однако из-за разбитого окна он не уехал, ведь холода на носу и окно нужно было немедленно застеклить.

Нурлытай, взяв с собой Дархана и двух дочерей, ушла на сенокос.

Сено для домашнего скота в их семье запасал не Казтай, а именно Нурлытай, которая все лето напролет косила траву в окрестностях аула, пусть и по чуть-чуть, но в итоге собирая приличные запасы. Так было ежегодно. Поэтому Казтай не переживал, что сена для находящегося на их руках скота не припасут впрок и в течение всего лета беззаботно трудился на джайляу во благо общественного хозяйства, причем всегда был в ряду передовиков.

— Как только починю окно, присоединюсь к тебе! — пообещал он жене.

Прикидывал, что к полудню завершит ремонт, но работа затянулась. Пока залатал все трещины в рамах, пока отмерил, вырезал и вставил стекла, наступило уже послеобеденное время.

Закончив починку, Казтай не поспешил, как обещал, на сенокос, чтобы помочь Нурлытай. К нему неожиданно заявился учитель Оралбек, который работал вместе с ним в горах. Округлившееся, полное лицо учителя светилось румянцем, в рыбьих, навыкате, глазах играли смешинки.

— Дело такое, Каха... Мы оба за месяц непрерывной работы на джайляу устали. Может, вздрогнем слегка — посидим часок, поболтаем, расслабимся, а? — с умоляющим видом предложил он.

— А есть чем расслабляться-то? — сразу засуетился Казтай, дав понять, что и сам не прочь немного поднять себе настроение.

— Есть «энзэ» — две припрятанные бутылки... Никому, кроме тебя, не предлагаю... Все, кого я считал близкими друзьями, оказались каргалдаками!

Этими словами он напомнил Казтаю, что они оба являются представителями одного рода камаев. Сердце, проклятое, так и размякло: учитель признал в нем родича, выделил среди остальных и пригласил отдохнуть.

— Пойдем ко мне домой, — позвал Оралбек. — Развеем грусть да поговорим по душам!

Семья Оралбека покос травы уже завершила, осталось только собрать сено. Но зарядивший дождь нарушил планы, поэтому учитель поневоле остался сегодня дома вместе с домочадцами.

— Если в ближайшее время мы соберем уже скошенное сено, не дав ему сгнить под дождем, нам его с лихвой хватит! — поделился с Казтаем Оралбек.

Расположились вдвоем в передней оралбековского дома, выставили в центр стола бутылки, нехитрую закуску и за бесконечным разговором засиделись дотемна. Затронули множество тем. Правда, говорил в основном Оралбек, а Казтай больше слушал, время от времени поддакивая и кивая в знак одобрения головой.

Прежде ему никогда не приходилось так близко общаться с этим джигитом. Присмотревшись, Казтай отметил, что учителя отличают обширность знаний и ясное мышление, парень толковый, с хорошим образованием. От братишки-камая он впервые услышал за столом о сложной ситуации в Нагорном Карабахе. Его же уста донесли до Казтая новость о кровавой гражданской войне в Таджикистане. Как оказалось, есть еще много такого, о чем Казтай не знал и не слышал.

Человек образованный всюду таким и остается. Пускай, живя в одном косе, они вместе косили траву на далеком джайляу, учитель, видимо, не отключался, подобно Казтаю, от остального мира и ко всем новостям держал ухо востро.

Вообще-то, хотя Оралбек и камай, но родом не из Мукура, а из окрестностей расположенного ниже Аршаты. К ним в аул он приехал по распределению после окончания Усть-Каменогорского пединститута. Уже здесь женился, обзавелся детьми. В часы досуга, по его собственному признанию, занимался изучением истории аульной школы. Не удивительно, что он же написал и знаменитую статью в районной газете, наделавшую в народе столько шума.

В общем, талантливый и неугомонный джигит, а своей поистине упорной целеустремленностью способен и камень пробить. По оценке Казтая, такие парни должны не учительствовать в глухом Мукуре, а занимать серьезные посты в руководстве районом. Так отчего же Оралбек застрял на своей скромной должности? Если бы его родич-камай стал одним из важных районных начальников, разве это не возвысило бы авторитет Казтая, его родича, и в глазах друзей, и среди врагов?..

Он уже порядком захмелел. А захмелев, постепенно и вовсе умолк, помрачнел, втянув голову в плечи, и даже перестал кивать да поддакивать, как совсем еще недавно.

По сравнению с ним, хотя и невелик ростом, а принять на грудь Оралбек, оказалось, способен гораздо больше: все еще вьет нить бесконечного разговора, не запнувшись ни на одном слове.

— Моей мечтой было не учительство, в действительности я хотел стать журналистом, — признался он с повлажневшими от слез рыбьими глазами и окунулся в грёзы. — Вот поэтому и стал писать в газету статью... Сам, наверно, слышал, что сначала я тщательно изучил историю школы. Перерыл архивные бумаги и документы, переговорил со стариками, так сказать, со свидетеля-ми-очевидцами. Благодаря этому и собрал информацию о Ералы Сагынаеве, о нашем с тобой старшем сородичекамае. Если б у меня от природы не было журналистских качеств, я бы никогда среди этих покрытых пылью архивных залежей не нашел сведений о столь удивительном человеке...

В этот момент сизый щетинистый подбородок Казтая вообще отвис и упал на грудь. Непонятно было, слушает он рассказ учителя или вовсе его не слышит. Но выворачивавший перед ним душу Оралбек не унимался и продолжал свои откровения, разлив по рюмочкам очередную порцию водки.

— Меня это... меня... — неожиданно прогудел Казтай, перебив учителя. — Меня... твоя рюмка вконец угробила.

— Почему? — удивился Оралбек.

— Я же... к этому... ну, к стакану граненому привык... Опрокинешь залпом — и сидишь себе спокойненько...

— Это неправильно. Человек, который пьет из рюмки, хмелеет постепенно и испытывает наслаждение от своего состояния.

— Маловата порция... Оттого что так растягиваешь, только силы, оказывается, теряешь.

— А ты научись пить культурно! — призвал учитель Казтая, не одобряя его выводов. — Все мои родичи должны быть культурными... И своим примером приучать к культуре этих невежкаргалдаков. Лишь собственной интеллигентностью и интеллектом мы вынудим их отступить и поубавить высокомерие.

Казтай и с этими словами согласился.

— Кстати о каргалдаках, когда я писал свою статью, честно говоря, ни о них, ни о чьем-то родовом происхождении даже не думал, — вернулся учитель к прерванному рассказу. — Клянусь Аллахом, такие мысли мне даже во сие не являлись. Более того, я не знал, что сам Ералы Сагынаев по рождению камай... Мы ведь позднее выяснили, кто есть кто... Теперь я и сам всему удивляюсь. Спасибо Канапие, который на все раскрыл глаза!

Казтай водрузил поблескивающую рюмку на свою грязную и здоровую, как лопата, ладонь и, покачиваясь, залпом опрокинул.

— Ну даешь, Каха! — прыснул учитель. — Ты же чуть рюмку не проглотил!

Казтай промолчал, сморщившись, нюхнул руку и сел, опять понуро свесив голову. Учитель тоже поднял рюмку, дав понять, что не собирается отставать, однако пить не стал, а вновь перешел к своим нескончаемым излияниям:

— Так вот... те, кого вы называете писателями и журналистами, Каха, относятся к людям творчества. А у творческих людей сильно развито чувство интуиции. То есть о каких-то вещах они догадываются заранее, во всяком случае, даже если не осознают что-то разумом, благодаря подспудному внутреннему ощущению, чувствуют сердцем... Подобное свойство я, между прочим, замечаю порой и в себе...

Казтай не издавал ни звука. Его щетинистый подбородок снова упал вниз.

— Доказать? — продолжал разглагольствовать учитель. — А доказательства такие... — и он, красноречиво тряхнув указательным пальцем, принялся излагать свои аргументы: — Разве я знал, когда писал статью, что Ералы Сагынаев камай? Конечно, не знал. Но, по-видимому, интуитивно чувствовал. Разве думал, что публикация моей статьи вызовет такой резонанс? Естественно, не предполагал. Однако, возможно, и ощущал подспудно. Другими словами, дарованные мне от рождения журналистские и исследовательские качества в этот момент пробудились и дали о себе знать... Так-то, родной! Кстати, дружок, может быть, мои слова покажутся тебе ложью, но это истинная правда: та самая статья, что обрела такой авторитет, на самом деле была моим творческим первенцем, то есть самым первым моим произведением. А что же было бы, если б я написал большущий очерк?.. Если бы сочинял толстенные повести и романы?..