Стон дикой долины - Аскаров Алибек Асылбаевич

— Лучше не надо! — неожиданно заявил до сих пор молчавший Казтай, будто только проснулся.

Оралбек был по-настоящему ошарашен таким внезапным советом и тем, что у Казтая вообще прорезался голос.

— Почему это «не надо»? — возмутился он.

— Иначе беда будет, — ответил Казтай.

— Беда, говоришь? Возможно, ты и прав, — почему-то совершенно легко согласился с его словами учитель. — Тем не менее, я все-таки еще подумаю над этим...

— Подумай... Однако, мне пора, — и Казтай, позевывая и потягиваясь, встал с места.

Обе бутылки, припасенные для родича, были опустошены, поэтому Оралбек не стал его задерживать и проводил до ворот.

Шлепая по раскисшей под дождем грязи, Казтай направился к своему дому. Как обычно, погрузился в пучину мрачных размышлений, привычно одолевавших его в подпитом состоянии.

* * *

Когда это подвыпившего человека посещали какие-нибудь зрелые, толковые и вразумительные мысли — скорее, сплошной сумбур! Вот и Казтая опять охватили застарелые думы о Дархане с Дидаром, которые с давних пор трепали ему нервы. Судьба двух его сыновей обернулась для него мучительной проблемой, требующей сложного решения. Что делать — на это его ума-разума не хватало. Из-за бесконечных горьких раздумий его виски уже побелели. Однако Казтай так и не смог избавиться от этой беспокойной вереницы постоянно вьющихся в его голове мыслей.

Вдвоем с рыжим умником, аульным учителем литературы Акдаулетом они женились в одном году, только в разное по сезону время. Если не запамятовал, рыжий учитель соединился браком со своей Акгуль в конце весны или начале лета. Кажется, Акгуль, работавшая тогда в школе пионервожатой, девятнадцатого мая собрала своих подопечных у ярко пылающего костра, чтобы отметить день пионерии, а спустя немного времени и вышла замуж за Акдаулета, справив пышную свадьбу... Казтай же женился ближе к концу сентября, когда завершился сенокос и скот спустился с горного пастбища.

Несмотря на разные сроки замужества, их жены одновременно поступили в находящийся в Ореле роддом и в один день разродились.

И чем только этот умник раньше занимался, удивлялся Казтай, лето напролет на луну любовался, что ли?! Если бы супруга Казтая не рожала вместе с женой Акдаулета, он бы не пребывал сейчас в таких мучениях. Все зло от этого рыжего умника. Он во всем виноват!

Тот факт, что в роддоме перепутали детей, ясен сегодня не только им и их родичам, это даже слепой может засвидетельствовать. В пору младенчества не так было заметно, что ребенок явно чужой, к тому же и Нурлытай моментально затыкала ему рот.

— Да он совсем рыжий, на русского похож, — изумлялся Казтай и, ощущая непонятную неловкость, тихо хихикал.

— Иди ты, выдумаешь тоже!.. Если считаешь его русским, не смей даже приближаться к моему сыну! — надув губы, злилась в таких случаях Нурлытай.

Но как остаться равнодушным к ребенку — взяв на руки наследника, нескончаемую радость бабушки и Нурлытай, Казтай кружил его и качал, нежно ласкал и с упоением нюхал.

Правда, однажды и слух Катипы-ажей уловил, как он пробормотал, что малыш похож на русского. Этого было достаточно, чтобы она сердито вытолкала Казтая из дому.

— Это мой единственный внук, которого я еле дождалась накануне своей смерти... Да как ты смеешь считать моего золотого внучонка чужим?!. Типун тебе на язык! — взбушевалась бабушка.

В ту ночь Казтаю пришлось заночевать в копне, что стояла на скотном дворе. Он так промерз, что зуб на зуб не попадал. С того дня Казекен вроде бы избавился от поселившихся в душе подозрений и больше не раскрывая рта по поводу внешнего вида сына.

Однако позднее неприятный разговор затронула сама Нурлытай. В тот день она отвела Дархана за руку в первый класс. Акгуль тоже впервые привела своего Ди-дара в школу. Должно быть, на торжественной линейке, посвященной началу учебного года, мальчишки оказались рядышком.

Поглядывая поочередно на обоих, Нурлытай разволновалась и поняла, что нелепая ошибка действительно произошла. Взглянув краешком глаза на Акгуль, заметила, что и та, с беспокойством посматривая на детей, побледнела как полотно. В сравнении с «шифоньером» Нурлытай, Акгуль была куда более хрупкой, слабой и нежнее душой, так что ее глаза сразу заблестели от слез, а губы предательски задрожали...

— В особенности наш Дархан — ну ведь вылитый Акдаулет... прямо копия! — призналась мужу Нурлытай, когда они остались наедине, и навзрыд расплакалась.

— Я же говорил тебе... с какой это стати у двух чернявых супругов мог родиться рыжий ребенок?.. Ты ведь не поверила, — напомнил Казтай свои старые сомнения, высказанные еще семь лет назад.

— Видно, Бог разгневался и наказал меня, — вздохнула Нурлытай.

— Это он не тебя, а сестер проклятых из роддома накажет! — сжалившись над женой, великодушно сказал Казтай.

— Стервы несчастные, наверно, перепутали бирки, которые новорожденным на ручки привязывают...

Нурлытай промокнула глаза уголком платка, опять вдохнула, огорченно покачивая головой, и с нежностью сказала:

— А глаза у Дидара, оказывается, на твои похожи... Такие же раскосые, монгольские...

— Дидар и такой же чернявый, как я, — добавил Казтай. — Я уже давно приметил, что он на меня похож.

— А нос у него, скорее, мой! — восхищенно улыбаясь, возразила жена. — Маленький и курносый... Как у меня...

Встреча в школе и ее ввергла в беспокойные раздумья. Она сильно похудела, ее пышное, колышущееся огромное тело постепенно обрело нормальные размеры. В душе Нурлытай понимала, что толку от ее переживаний не будет, поэтому накануне нового года стряхнула с себя все грустные мысли и вернулась в прежнее жизнерадостное состояние.

— Чего ты ходишь поникшим? — налетела она на мужа. — Хватит! Ничего теперь не изменить, и я не собираюсь менять сына, которого люблю и воспитываю уже семь лет. Ясно тебе? Нам надо лишь молиться за здоровье Дархана и двух наших дочерей!

Что ответить на это Казтаю?

— Как скажешь! — согласился он, привычно кивнув головой.

С тех пор прошло четыре года. Но, как бы Казтай ни старался не думать об этом, как бы ни пытался забыть, злополучная история не давала ему покоя, то и дело всплывая в мыслях.

Дархан, который звал его «папой», тоже был ему родным сыном, но совсем другое — его настоящая кровиночка. Сердце разрывалось, душа плакала, в особенности, когда он вспоминал, что настоящий наследник, плоть от его плоти, живет за порогом чужого дома.

Ни словами, ни мимикой Казтай не сумеет передать те страдания, что изматывали его раненое сердце, поедом ели его измученную душу. Каждый раз, когда он думал о родном сыне, лоб стискивало обручем, а дыхание перехватывало, и он тяжко-тяжко вздыхал. Иногда начинал задыхаться во сне, охал, ахал, словно кто-то душил его, и, скрипя кроватью, со стоном переворачивался.

Сколько раз он украдкой наблюдал за Дидаром, любовался тем, как тот говорит, как смеется, как играет... и, насладившись, уходил. В такие моменты в каждом движении Дидара, в его сладкой улыбке Казтай словно бы искал навеки утерянную драгоценность. А потом, так и не найдя этот призрачный мираж, долго бродил в беспокойном, лихорадочном состоянии.

Зимой того года, когда Дархан пошел во второй класс, Казтай как-то направился из гаража домой пообедать. Проходя мимо даулетхановской библиотеки, неожиданно заметил стоявших на углу Акдаулета и Дархана. Сердце ёкнуло и едва не выскочило из груди. Акдаулет стоял к Казтаю спиной и поэтому его не видел.

— Ты как, не замерз? — ласково спросил учитель у Дархана. — Хочешь конфет? — предложил он и нагнулся к нему еще ближе. Потом протянул ладонь и погладил голову мальчика поверх шапки.

Сердце Казтая не вынесло, что Акдаулет ласкает его сына, явно стараясь вызвать расположение к себе.

— Дархан! — гаркнул он, но голос вышел горьким и даже испуганным.

Склонившийся к мальчику учитель от неожиданно раздавшегося окрика покачнулся и едва не упал.

— Папа! — заметив отца, радостно откликнулся Дархан и, как маленький жеребенок, с восторгом помчался к нему.