Стон дикой долины - Аскаров Алибек Асылбаевич

Выйдя из дома Оралбека, Казтай долго шатался по улицам по колено в грязи. Дождь и не собирался утихать, нудно моросил, лишая терпения. Ноги сами повернули к деревянному памятнику, высившемуся на гребне холма, к тому самому, что старик Амир соорудил в честь погибших на войне. Дождливой ночью и бедняга солдат выглядел жалким — весь мокрый и грязный с ног до головы. Как-то помрачнел, будто мается от одиночества.

Может, потому, что слишком долго бродил под ночным дождем, яд поднявшейся в груди горькой желчи понемногу отхлынул. Что ж, пора домой...

Когда Казтай с наполовину заляпанными грязью сапогами, мокрый до нитки вошел в дом, вернувшаяся с сенокоса Нурлытай еще не спала. Сидела в передней и штопала детскую одежду. У Казтая потеплело внутри от мысли, что жена, дожидаясь его, не ложится. Довольный, он оскалил зубы в улыбке.

Взглянув из-под бровей на мужа, Нурлытай тут же спросила:

— А где зуб?

-Что?

— Где зубная коронка, говорю?

— Какой еще зуб?..

Всем телом Казтай развернулся к висящему над рукомойником разбитому зеркалу, открыл рот и пересчитал зубы.

— Я о золотом зубе говорю... где он? — опять заладила свое Нурлытай.

Казтай пересчитал зубы еще разок — все, вроде, на месте, но золотого действительно нет.

— Утром, когда я уходила на сенокос, он был... Куда ты его дел?

Ему не понравилось настойчивое ворчание жены, начавшей посреди ночи «оплакивать» какой-то зуб. Молча метнул плевок в стоявший под умывальником таз и ополоснул рот.

— Я спрашиваю тебя, где зуб?.. Потерял?

Не зная, что ответить, Казтай вновь оскалил зубы и глянул в разбитое зеркало.

— Наверно, проглотил вместе с тем, что ел?

Казтай молчал. Он и сам не понимал, куда бесследно

исчез его золотой зуб. Погладил щетинистый подбородок и огорченно подумал: выходит, он напрасно его, проклятый, вставлял? И куда в тот раз понесло Казтая, ведь ничего такого не требовалось — все его тридцать два зуба были здоровы и на месте...

— Что ты скромничаешь? Чем ты хуже других? Ты тоже должен стать современным и модным джигитом! — уговаривала его Нурлытай.

А когда все-таки уломала, потащила за руку в районную поликлинику, где ему и надели на один из передних резцов золотую коронку. Никаких особых перемен после появления у себя этой коронки Казтай не заметил. Лишь изредка, когда нападало настроение, он старательно скалил зубы, чтобы сверкнуть ею на людях, потому что в душе понимал: золотая коронка поставлена для красоты, и его долг почаще демонстрировать золотой зуб в широкой улыбке. Но кто же предполагал, что находящийся у него во рту и столь «почитаемый» зуб неожиданно потеряется!

— Или раззявил рот и, пока считал ворон, позволил кому-то украсть его? — не унималась Нурлытай, продолжая выдвигать свои немыслимые предположения.

Да-а, оказывается, и его жена из тех женщин, которые, уж если вопьются, не успокоятся, пока до крови не продырявят. И как только Казтай не заметил этого раньше?

— Нет! — рявкнул он.

— А где же тогда потерял?

Казтай недоуменно приподнял плечи.

— Куда ты ходил?

— К деревянному памятнику.

— Куда?

— К памятнику старика Амира... Что на холме...

— Под таким дождем?

— Да...

Бросив свое занятие, Нурлытай встала с места и, подойдя к мужу, пробуравила его многозначительным взглядом, как бы говоря: «Выкладывай правду, пока с душой не распростился!» А какие острые глаза у негодницы — насквозь пронзают!

— Да!.. — тверже повторил Казтай, пригладил мокрые волосы и виновато затих, словно нашаливший малыш. — А перед этим был в гостях у учителя Оралбека.

— Что ж ты сразу не сказал?

Казтай, как бы признавая вину, опять примял мокрые волосы. Гладко прилизанные, они теперь блестели, точно их смазали маслом.

— Что вы там ели?

— Водку пили.

— Я не спрашиваю, что пили... Что вы ели?

— Жаркое... с картошкой...

— Перед выходом отсюда ты что-нибудь кушал?

— Нет... Окно чинил. А когда закончил, пришел Оралбек и увел к себе.

Шагнув пару раз, Нурлытай подошла еще ближе. Казтай опасался какого-нибудь шумного скандала, но жена лишь мягко велела:

— Раздевайся!

Он послушно разделся, причем Нурлытай ему помогала, а мокрый плащ и заляпанные грязью сапоги тут же вышвырнула в сени.

— Ложись! — скомандовала затем жена.

И, хотя она произнесла это тихо, Казтаю ее тон показался суровей самого грозного приказа.

Неуклюже ступая, он добрался до постели у боковой стены и плюхнулся на белую перину...

* * *

Потеря золотой коронки добра Казтаю не принесла.

Последствия этого события никому, мягко говоря, не добавили бы авторитета, поэтому Казтай молил лишь об одном, чтобы пережитый им позор не долетел до слуха общественности.

Два дня, словно преступник, он просидел под домашним арестом и неусыпным надзором Нурлытай...

Сначала она в поисках утерянной коронки тщательно обыскала дом Оралбека. Потом обшарила улицу, надеясь, что муж, возможно, выплюнул ее где-то по дороге. Даже до деревянного солдата на холме дошла.

— У меня осталась последняя надежда — он у тебя внутри! — обессиленно выдохнула жена, вернувшись домой. — Наверно, жевал и не заметил, как вместе с картошкой проглотил...

— Что проглотил?

— Еще спрашивает, и глазом не моргнет!.. Зуб золотой, понял?

— Не глотал я его!

— Не глотал, так это выяснится... В течение трех дней, нет, даже пяти-шести, шагу из дома не сделаешь! Ясно?

— Почему?

— Под моим присмотром будешь.

— Я ведь и так у тебя под присмотром... А как быть с сенокосом, джигиты ведь искать меня будут?!

— Забудь! И сена накосят, и совхоз без тебя не развалится... Я тебе справку достану, что простыл. Понял? Не высовывайся никуда! Дернешься — навешу на шею хомут и вот тогда попомнишь, бедняга!

— Не ругайся ты!

— Больше не буду... Тогда делай то, что скажу... Вот тебе горшок. Я его снаружи, за дверью поставлю, по-большому будешь ходить только туда, ясно?

— Стыдно ведь... в горшок... зачем?

— Надо же, застеснялся!.. Вах-вах, прямо слезки готовы с глаз сорваться! Я стараюсь, чтобы он человеком стал... Зуб золотой тебе вставила, чтоб был не хуже других... А сам ты палец о палец ударить не хочешь, да еще капризничаешь. Или я сделаю из тебя достойного мужа, или быть тебе нищим бродягой, шатающимся по улицам! Сказано — сделано! Тебе понятно?!

Откуда у бедняги Казтая силы, чтобы противостоять клокочущему гневу Нурлытай? Что-то пробубнил под нос и стих. Больше пререкаться не стал, а послушно следовал указаниям жены. Однако это было таким невыносимым унижением, что и врагу не пожелаешь.

Слава Богу, оскорбительный опыт не растянулся на пять-шесть дней, как пугала жена, а дал положительный результат гораздо раньше.

— Нашелся! — радостно сообщила довольная Нурлытай ближе к вечеру второго дня заточения. — Чуяла я, что проглотил, и не ошиблась... Вот, посмотри!

Положив на ладонь отмытую золотую коронку, она протянула ее прямо под нос мужу.

— Убери подальше! — брезгливо отстранился Казтай. — И как только ты держишь в руках эту вонь?

— Фу, надо же, какой он у нас нежный стал!.. После того как я обнаружила его на дне, когда ополаскивала горшок, то сначала тщательно вымыла горячей водой с мылом, а потом прокипятила. Считай, провела дезинфекцию. И с чего так брезговать?! Поедем завтра в райцентр и снова вставим, ясно?

Когда Казтай услышал это, его затошнило и едва не вырвало. Нурлытай тут же оттянула мужа за волосы на затылке назад и приложилась кулаком к спине.

— У меня нет лишнего богатства, чтобы разбрасываться... Мы же на него несколько тысяч потратили... Да ты не брезгуй! Я сейчас положу его в миску и на твоих глазах прокипячу еще раз.

Взяв мужа за руку, Нурлытай привела его в переднюю и поставила миску с зубом на печь. Чтобы глаза Казтая окончательно убедились в том, что зуб абсолютно чист, кипятила долго.