Маяки Сахалина - Привезенцев Максим

– Это кто, не знаешь? – спросил Пилсудский.

Мишка свесился, глянул на нивха, тихо присвистнул:

– Дела… Не, впервые вижу. Чё, будить будешь?

Бронислав пожал плечами. Мишка навис сверху, с азартом наблюдая, как за редким представлением.

В растерянной безрассудности Пилсудский тронул нивха за плечо и резко тряхнул:

– Эй, уважаемый.

Нивх тихо заворчал, но глаз не открыл. Тогда Бронислав потряс его сильнее.

Одно веко приподнялось. Чёрный зрачок, как уголь, словно бездонная яма, недобро уставился на поляка.

– Это мои нары, – сказал Пилсудский. Голос дрогнул, как мокрая верёвка: не порвался, но натянулся до боли.

– И? – усмехнулся нивх, не меняя положения.

Бронислав почувствовал, как закипает злость. После дня боли и унижения он не собирался пасовать перед бугаем.

– Убирайся! – рявкнул он.

Наступила тишина. Десятки глаз уставились на Бронислава и на нивха, занявшего его нары. Теперь пришло время удивить бугая: всем в бараке было ясно – такое обычно не терпят.

Нивх медленно сел, свесил огромные ноги и с каменным лицом уставился на обидчика. Он будто ждал, что Пилсудский опомнится и отступит. Тот колебался, но понимал: шаг назад равен исчезновению. Сорвалось:

– Встал!

Узкие глаза нивха налились яростью. От взгляда у Пилсудского дрогнули колени, во рту пересохло. Он стиснул зубы. Не сдастся. Не отдаст последнее – крошечное место, где ещё можно дышать.

Нивх медленно поднимался, словно выкарабкиваясь из сна.

– Бей! – не выдержал Мишка.

Но Бронислав замешкался. У него не было каторжного навыка – ударить первым в самый уязвимый момент. А это, возможно, был единственный шанс. Нивх выпрямился, и Бронислав почувствовал себя маленьким – будто напротив стояла сопка.

Глядя прямо в глаза, нивх сказал негромко – так, что холод прошёл по коже:

– Повтори.

Пилсудский шумно сглотнул. Дыхание сбилось, пот скользнул по спине. Но он не отступил:

– Это мои нары. Иди на свои.

Нивх склонил голову, затем медленно протянул руку вперёд. Бронислав напрягся, решив, что тот схватит его. Но нивх лишь указал на угол барака, где по стене стекала вода:

– Там моё место. Меняйся.

Сердце Бронислава билось так громко, что казалось – его слышат и за стенами барака. Он понимал: уступи сейчас – потеряешь не нары, а себя. Станешь тенью.

– Не пойдёт, – сказал он глухо. Тише добавил: – Но можем передвинуть твои нары сюда.

Эти слова застали нивха врасплох. Видно, он не подумал о таком простом решении.

Нивх выдохнул, как ветер у моря, и кивнул. Смахнул волосы с глаз и шагнул к своим мокрым нарам. Бронислав последовал за ним, чувствуя, как напряжение спадает, оставляя пустоту и разочарование у соседей, ожидавших кровавой развязки.

Вместе они подняли мокрые нары и потащили деревянную конструкцию на сухое место. Доски скрипели, грязь чавкала, и в этих звуках впервые слышался не страх, а начало – пусть и без слов.

Когда установили нары на новом месте, бугай протянул руку:

– Азрун.

Пилсудский удивился: это было первое слово нивха без нажима, без вызова. Он медленно сжал ладонь:

– Бронислав.

Нивх кивнул ещё раз, улёгся и закрыл глаза. Дыхание стало ровным, глубоким. Бронислав стоял, глядя на нового соседа. «Просто уснул», – подумал он. Как будто всё это не имело значения.

Он тоже лёг на свои отвоёванные доски, и сон сморил его мгновенно.

Утром нивх уже сидел на своём месте, рядом с Пилсудским, молча перебирая в руках кусок ткани или верёвку. Поляк и бугай встретились взглядами – и на миг между ними повисло молчаливое понимание. Нивх не улыбнулся, не произнёс ни слова, но короткий кивок говорил громче слов. Бронислав ответил тем же и поднялся на построение: впереди ждал скудный завтрак и новая смена.

Когда спустились в шахту и снова взялись за кирки, нивх оказался неподалёку. С силой, что казалась нечеловеческой, он легко поднимал тяжёлые камни, освобождая путь другим. Бронислав следил краем глаза и заметил, как нивх тоже смотрит на него: не из любопытства, а чтобы убедиться, не рухнул ли он в этой яме сегодня.

Словно вчерашняя история с нарами связала их невидимой нитью, и теперь оба невольно держались друг за друга. Нивх, вероятно, только прибыл и ещё не успел обзавестись знакомствами, а Брониславу его сосед казался существом иным – плотью от плоти самого Сахалина.

Вечером после ужина Бронислав улёгся на нары и увидел: бугай уже спал мертвецким сном. Вдруг здоровяк показался абсолютно беззащитным. Он не был врагом – но на каторге порой и друзья опасней. Здесь доверие испарялось быстрее, чем воздух в бараке. Любая связь – как трещина в камне: одно неосторожное движение – и всё рушится.

Он присмотрелся. Губы нивха едва шевелились, будто он говорил во сне. От него пахло рыбой и углём. Лицо – грубое, но спокойное; брови слиплись от пота. На виске блестела капля – не то слеза, не то сырость. И вдруг, не просыпаясь, он тихо вздохнул – как зверь, что даже во сне чует взгляд.

За стенами барака разнёсся крик. Голос надзирателя хлестнул по тишине. Бронислав закрыл глаза. Сон накрыл его тьмой, глухой, как шахта.

И в самой глубине этой тьмы впервые вспыхнул белый огонёк. Он был далёк и не спешил приближаться – будто и свету было страшно войти в этот мрак.

Глава 5

Жонкиер. Дуэ

8 сентября 2024 г.

Вправо темною тяжелою массой выдается в море мыс Жонкиер, похожий на крымский Аю-Даг; на вершине его ярко светится маяк, а внизу, в воде, между нами и берегом стоят три остроконечных рифа – «Три брата». И всё в дыму, как в аду…

А. П. Чехов

Александровск-Сахалинский просыпался с запахом рыбы и сырого дерева. Город, некогда называвшийся столицей острова, теперь жил тише: облупившиеся фасады, выцветшие вывески, пустые улицы, по которым ветер гулял свободнее, чем люди. Мы ночевали в отеле-общежитии, единственном «приличном» месте в округе. Его коридоры были длиннее снов, а эхо шагов жило дольше постояльцев.

С утра было ясно: дорога уже внесла поправку. Мы собирались к мысу Жонкиер – почти вовремя, почти в настроении, почти уверенные, что знаем, зачем едем.

В машине сопровождения накануне забыли выключить фары. Мёртвый аккумулятор, возня, замена. Всё по классике экспедиции: здесь приключения приходят раньше света.

– Такими темпами, если хотим увидеть все маяки, придётся заякориться на Сахалине. Месяца на три, – буркнул я, натягивая шлем и глотая раздражение.

– Макс, это дорога. Сам знаешь, – пожал плечами Костя, наш главный по технике и философии терпения.

Занудствовать на Сахалине – последнее дело. Я кивнул с лукавой улыбкой:

– Ладно, поехали. Сегодня один маяк – у нас почти выходной.

Дорога вела к Александровскому тоннелю – узкому ходу, вырубленному каторжниками в каменной глотке мыса Жонкиер. До его появления к маяку пробирались только в отлив: по узкой отмели вдоль скал, крадясь, словно по пасти древнего ящера. Именно сюда, к скале, в 1881 году согнали приговорённых «бурить» берег – кирками и голыми руками.

Полтора века спустя тоннель осел, свод прогнулся, с потолка сыпались камни. Это было скорее воспоминание о дороге, чем дорога.

– Я на разведку, – сказал Костя и нырнул в чёрный зев хода. Вернулся минут через десять:

– Проехать можно. Но осторожно.

Мы завели мотоциклы и въехали в тоннель.

Камень дышал сыростью. Стены холодили запястья даже сквозь перчатки. Свет фар тонул в черноте, будто не хотел тревожить то, что не исчезло, а затаилось.