Истории замка Айюэбао - Вэй Чжан

— А-а-о-о, ха-цзай! Ха-цзай! Ху-я-и-я! Хао… Хао… Ху-а-ху-а… Чжэ! Чжэ! Ху-а…!

Стряхнув с себя пот, как дождевые капли, все дружно замерли. Куртка на старике когда-то успела расстегнуться, демонстрируя его разгорячённую грудь. Чуньюй Баоцэ не мог закрыть рта от изумления: он смотрел то на старика, то на Оу Толань.

— А, стало быть, парус вот так… и поднимают! — выдохнул он дрожащим голосом.

Оу Толань приблизилась к старику и что-то тихо говорила ему. Тот жестикулировал и кивал. Несколько молодых людей с раскрасневшимися лицами неотрывно смотрели на них. Она восхищённо воскликнула:

— Это было потрясающе, это лучшая «парусная запевка» из всех, что я слышала! Как было бы здорово, если бы и завтра вы её спели!

Какой-то мужчина средних лет скривил губы:

— Не получится. Завтра вы будете слушать «запевку с сетями» и «запевку с вылавливанием рыбы», а под конец — «запевку для главной мачты».

— «Запевку для главной мачты» я слышала, очень звучно и мощно… — ответила она.

Мужчина покачал головой:

— Она очень короткая, её полагается исполнять пять-шесть раз подряд. Да и слова изменили, теперь там так: «Ах, благоденствие! Ай, выйдем в плавание! Поднимай! Хай-я-хан-а! Благоденствие! Ха-я-ха-я…» Вот так!

Пока они беседовали, старик отвязал красную материю, достал трубку и закурил. Подошёл мужчина в очках и, бросив взгляд на Оу Толань и Чуньюй Баоцэ, обратился к артистам, сидевшим на корточках:

— Днём будет последняя репетиция, отработаем построение, а завтра вас будет снимать телевидение.

Старик не удостоил его вниманием. Выколачивая трубку, он сказал:

— Эта красная тряпка жуть какая неудобная, я же говорил, это вам не янгэ^[26].

— Без красного шёлка не будет нужной атмосферы, у нас же праздник. И ещё: во время запевок вы должны будете подойти поближе к микрофонам и поднять руки, вот так. — Очкастый продемонстрировал, как нужно поднять руки.

Чтобы не мешать репетиции, Оу Толань и Чуньюй Баоцэ отошли подальше, а затем вышли с площадки. Чуньюй Баоцэ всё ещё пребывал под глубоким впечатлением от увиденного представления с запевкой; из далёкой молодости до его ушей вновь донёсся клич из каменоломни… Он сказал:

— Как было бы здорово, если бы вы записали эту «парусную запевку».

Она кивнула, давая понять, что не упустила эту возможность.

— Похоже, завтра нас ждёт внушительное зрелище, жду не дождусь, — сказал он.

— Это точно, в последние годы такие мероприятия проводятся всё с большим размахом, но, к сожалению, теперь делают слишком сильный упор на шоу. На самом деле настоящие запевки совсем не такие. К примеру, та, которую мы только что слышали: по большей части мелодия прослеживается слабо, а ритмика сильная, и это лишь подчёркивает практическое назначение запевки. Только когда выполняется не очень тяжёлая работа, запевка может быть лиричной, с плавной мелодией… Слышали? В этой запевке каждые два такта составляли структурную единицу, на протяжении всей песни шло чередование, двадцать тактов составляют музыкальную строфу, а вся песня состоит из трёх музыкальных строф. На двадцатом такте происходило смягчение, а затем темп ускорялся… — Она увлечённо объясняла тонкости построения запевки, но тут почувствовала на своём лице обжигающий страстью взгляд и умолкла.

— А, вот оно как! Вы так многому могли бы меня научить… — сказал Чуньюй Баоцэ с искренним восхищением, стараясь при этом держать подобающую дистанцию. — А я, пока слушал запевку, позабыл обо всём на свете; мне казалось, я стою в порту после дождя, сердце так и замирало…

Они, как и условились, поужинали в гостинице за счёт Оу Толань. После ужина Чуньюй Баоцэ предложил ей прогуляться по берегу, и она согласилась. Улицу освещали редкие фонари, но, к счастью, вскоре взошла луна. На прохладном берегу людей было совсем мало, и те в основном приезжие — они бродили небольшими компаниями по двое или по трое. Чуньюй Баоцэ и его спутница говорили мало, просто неспешно брели в тишине. Этим вечером председателя охватило особое чувство: его волновали эта яркая луна и эти люди, бродившие под её лучами. Ему чудился беззвучный диалог, струящийся в такт серебристому лунному свету, спокойный и неспешный. В воздухе разливался аромат, похожий на благоухание роз, и мало-помалу затапливал всё вокруг. Ощущение счастья было настолько густым и удушающим, что он немного расстегнул куртку.

— Я всё лучше начинаю понимать, почему вы не хотите уезжать из деревни, вам нравится море. Маленькие местечки действуют на человека благотворно, а большие, напротив, высасывают энергию. Какой вечер, как здесь тихо и спокойно… — Чуньюй Баоцэ хотел сказать ещё что-то, но подумал, что это неважно.

Оу Толань смотрела на иссиня-чёрную поверхность моря, освещаемую луной:

— Вот здесь настоящие просторы!

Побродив час с лишним, они вернулись в гостиницу. Чуньюй Баоцэ поднялся на второй этаж и в коридоре столкнулся с женщиной в шляпе с перьями. Он посторонился, пропуская её, но она замешкалась и застенчиво взглянула на него:

— Господин, мы, стало быть, соседи!

Оказалось, она живёт на втором этаже в восточном номере, прямо над номером Оу Толань. Проходя мимо неё, он разглядел, что её большие круглые глаза — с отдающей в желтизну конъюнктивой. Ей было за тридцать, и над верхней губой виднелась густая сеть морщинок. Спускаясь по лестнице, женщина оглянулась и загадочно кивнула.

Той ночью он и так спал не очень крепко, да ещё, как только забрезжил рассвет, снаружи донёсся шум. День предстоял незаурядный, на улице с раннего утра звучали репродукторы. Подождав немного в пустой столовой, Чуньюй Баоцэ позавтракал один. Затем он вернулся в номер за кое-какими вещами, немного постоял в нерешительности у двери в глубине коридора на первом этаже и в конце концов постучал. Едва открыв дверь, хозяйка номера сказала:

— Пора выходить. Спалось так себе, так что я встала рано…

Выглядела она отлично, по её лицу незаметно было, что она плохо спала.

— А, ну да, да, — поддакнул он.

Он несколько раз за ночь просыпался и слышал в коридоре чьи-то крадущиеся шаги. Один раз он не выдержал и выглянул за дверь, но ничего не увидел. Тогда он понял, что ему просто послышалось.

С раннего утра на небольшой площади перед храмом божества моря было не протолкнуться, количество людей поражало. Людские потоки стекались на площадь. Рядом с входом в храм стояла большая бронзовая курильница, в которой горело несколько ароматических свечей толщиной с пиалу. Взрывы хлопушек оглушали, повсюду разлетались окутанные дымом разноцветные конфетти, люди то и дело кашляли. Чуньюй Баоцэ и Оу Толань, прикрыв рты и носы, пытались увернуться от разлетающихся петард и просочиться поближе к сцене. Оу Толань несколько раз оказывалась зажата в толпе, и председателю приходилось вытаскивать её за руку. На лбу у неё выступили капельки пота, а когда она их утирала, на нём оставались грязные следы, и её раскрасневшееся лицо было по-своему очаровательно. Тяжело и часто дыша, она выдернула свою руку из его ладони, и тут до него дошло, что её давно уже надо было выпустить. Послышалось утробное завывание, которое моментально перекрыло звонкие взрывы петард. Показались десять с лишним дюжих мужчин в синих одеждах, вышитых золотой нитью. Они несли на плечах огромные горны. Несколько полицейских, обеспечивавших порядок, расчищали для них дорогу, грубо расталкивая толпу, и два больших, отливавших золотом горна длиной больше чжана^[27] с рёвом приблизились к сцене. В это же время начал движение парадный строй из двадцати восьми свиней, побритых наголо и выкрашенных в ярко-алый цвет. Свиньи были отборные, тучные до невозможности. Их выстроили перед курильницей — они предназначались для жертвоприношения морскому божеству. Отрывисто ревел большой репродуктор, кто-то поднялся на сцену и постучал по микрофону. Несколько людей в официальных костюмах вышли на помост и выстроились в ряд, сложив руки на животе. Руководитель церемонии громко объявил: