Поминки - Зупанчич Бено

Она думала о том, как так бывает. Неужели правда все, что в сказках? А если правда, то почему говорят, что это сказки? Она рассказала об этом отцу. Отец смеялся и называл ее сумасбродкой и синичкой-вертишейкой. Вечером, когда они возвращались домой, ей хотелось, чтобы чудо повторилось. Казалось, они с отцом стояли на месте, а все неслось им навстречу: дорога, дома, деревья, небо. Все летело мимо, не касаясь их… «И думаешь, мне повезло? Ничего подобного…»

Он подошел совсем неслышно:

— Привет!

Мария встрепенулась и с улыбкой ответила:

— Привет!

— О, — произнес я, не открывая глаз: по голосу я сказал бы, что это Сверчок.

— Так вы знакомы?

— Еще бы, — заметил Сверчок, — мы уже год, как учимся в одном классе.

— Вот как! — Мария рассмеялась.

Я приподнялся на локтях и удивленно взглянул на нее.

— Что слышно, Сверчок?

— Ах, — вздохнул он, — почти ничего. Марьяна убили. Вы уже знаете?

— Читали в последнем номере «Порочевальца», — ответил я.

— Он был чуть ли не один. Если платить по принципу «один за одного», битва проиграна. Этих зеленых тварей больше, чем травы.

— Не в этом дело, — сказала Мария.

Сверчок не ответил. Он нервно обрывал траву вокруг себя.

— Ты какой-то взмыленный, — заметил я. — Что с тобой?

— Да, — сознался он, — мне как-то не по себе. Я слишком много философствую. Мне теперь даже звезды причиняют боль. Сейчас, осенью. В один прекрасный день я спросил себя: быть может, люди тоже планеты, вращающиеся вокруг Солнца? Движутся, кружатся, приближаются и отдаляются. Иногда встречаются, но не могут достать до Солнца, хотя оно их к себе притягивает. Таков закон Вселенной. И если так, то… тогда и я не более как одна из планет и мне тоже не суждено коснуться солнца.

Я поднялся и стал с интересом прислушиваться.

— Нет, — продолжал он, глядя на свои пальцы, обрывавшие траву, — нет, сказал я себе, люди не должны быть как планеты. Люди — это миры, каждый для себя, а не планеты. Они сами творят свой путь, сами создают законы. Такой мир — это я, и ты, Нико, и ты, Мария, и мой отец. Каждый чем-то отличается от других. И несмотря на это, мне кажется, что я плаваю в пустоте, не зная, куда меня уносит. Да нет же, говорю я себе, я не должен допускать, чтобы меня уносило. Я сам свой мир, и, если встречаются два таких мира, это и в самом деле должно стать встречей двух миров. Какой будет эта встреча, решу я сам. Я легко влюбляюсь и начинаю ненавидеть, быстро впадаю в тоску и становлюсь мечтателем — это мое право, но я должен сознательно относиться к самому себе. И несмотря на это…

— Если можешь, не порти траву, — попросила Мария.

— Какой поток красноречия! — улыбнулся я. — Правда, немного вымученный. Откуда это ты в таком настроении?

— Я был на той стороне. Мне стало скучно. Я переплыл реку и наткнулся на вас.

— Так что же ты болтаешься здесь, — я не на шутку обозлился, — и мешаешь отдыхать честным людям?

— Мне было скучно, — ответил он, — и потом, мы с Марией договорились встретиться.

Мария покраснела.

— Сверчок, ты…

— Что поделаешь, — перебил он ее без тени улыбки, — договорились, это факт. Ты сказала, чтобы я пришел на Любляницу. И что ты меня познакомишь с одним парнем, которого хорошо бы связать с…

— Нахал, — воскликнула она сердито, — ух, какой ты противный!

— И я пришел, подчиняясь дисциплине, — продолжал Сверчок с отсутствующим видом, — чтобы найти тут этого старого гада из седьмого класса. «Ну-ну, — сказал я себе, — прекрасно! Тем лучше, по крайней мере свяжу этих двоих». Но к сожалению, я забыл прихватить епитрахиль.

Я вытаращил на него глаза, ничего не понимая, с трудом сдерживая смех. Он смотрел на воду, продолжая терзать траву. Лицо его сейчас казалось еще более помятым, чем обычно.

— Да, — сказал я, — в самом деле жаль. Только ты не совсем прав. Мария ведь меня не любит.

— Помолчи, — сказала Мария и опять загадочно улыбнулась.

— Пошли в воду?

— Пусть так, — мрачно согласился Сверчок. — Пошли в воду!

И мы все трое бросились в реку. Мы плескались, хлопали по воде руками, облака брызг летели нам в глаза. И на четверть часа с этого места разбежались все рыбы и не было здесь никакой войны. Когда мы, окоченевшие, выбрались на берег, Сверчок стал прощаться.

— Аддио. Смотрите не ссорьтесь из-за меня.

Мы улеглись рядом на песок лицом вниз, опустив головы на скрещенные руки. Солнце все еще припекает, хотя день уже клонится к вечеру. Мария выпростала одну руку и положила ее мне на затылок.

— Ты сердишься?

Я тоже протянул руку и погладил ее по волосам.

— За что?

— Я не сказала тебе, что собираюсь познакомить тебя со Сверчком.

— Нет. За это я не сержусь. Ты ведь не умеешь лгать.

— Это правда. Разве только чуть-чуть. Но ты сам виноват. Ты мог бы мне довериться.

— А что значит это твое «чуть-чуть»?

— Что? Да вот как сейчас. Иногда ложь заключается в том, что человек о чем-то умалчивает.

— Это верно. В таком случае я страшный лгун. Я до сих пор не рассказал тебе то, в чем давно должен был сознаться.

— А в чем? О чем ты умолчал?

Я все еще чувствую ее маленькую ладонь на своем затылке. Если я скажу, она уберет руку, подумал я с ужасом.

— Я был у Анны.

— Ну и что ты там делал?

— Я с ней спал.

Она не ответила. Я только ощутил, как птичка на моем затылке затрепетала и улетела. Я снова почувствовал солнце. Невыносимо горячее по сравнению с легкой прохладой ее ладони.

— Это правда. Один-единственный раз. С тех пор прошло уже полгода. Вот что я должен был тебе сказать.

Она молчит. Я не решаюсь поднять голову, не решаюсь взглянуть на нее.

— Ты поэтому был такой странный последнее время? — Голос ее звучит ровно, но из него как бы исчезли все краски.

— И поэтому тоже.

— А почему ты к ней пошел?

— Откуда я знаю! Может быть, из-за тебя.

Мы долго молчали. С сумерками стали одеваться. Надо ей что-нибудь сказать. Но что?

— Откуда у тебя этот купальный костюм? В прошлом году у тебя был другой.

— Папа подарил ко дню рождения.

— А когда у тебя день рождения?

Она покраснела.

— Сегодня.

У нее сегодня день рождения! Как нарочно. Тем временем она уже оделась, причесалась и пошла вдоль берега. Я медленно плелся за ней. Блеск воды утопает в мягком сумраке. На плотине шумит вода. Ивы у пляжа издали похожи на темные, печальные фигуры над могилами чего-то давно минувшего. Мы возвращаемся по Краковской дамбе, тем же путем. Мария смотрит прямо перед собой. Лицо у нее спокойное, застывшее. Мы идем под густыми каштанами, и я внезапно ощущаю под ногами первые листья, опавшие с деревьев. Осень, подумал я, осень в Любляне никогда не опаздывает.

Туманы по утрам и ясные дни. Туман и солнце постепенно вбирают в себя зелень парков и лесов. Время от времени идет дождь. Дождь прибивает пыль и смывает мусор в канализацию. Он моросит тихо, размеренно. Когда он идет чуть сильнее, стекла витрин отражают блеск солнца на краях облаков. Капельки, похожие на слезы ребенка, стекают вниз.

На Бреге, под каштанами, гимназический базар. Крики. Споры. Назойливые ребята-перекупщики берут книги за бесценок и продают по хорошей цене, чтобы заработать себе на учебники. Парни мимоходом поглядывают на девушек, подмигивают и шутят, гораздо смелее, чем наедине. Девушки делают вид, что не замечают ни взглядов, ни озорных слов. Они прогуливаются под руку и перешептываются. Пестрая ярмарка юности, которой еще не приходилось задумываться о будущем.

— Латынь отдаю даром!

— Меняю литургию на естествознание!

— Гигиену на физику!

— Продаю немецкий для третьего класса!

Гимназисты-старшеклассники стоят на берегу Любляницы и, облокотившись о деревянные перила, с рассеянным видом роняют в воду окурки. Иногда пройдут чьи-нибудь родители. Сын, наверно, где-то на каникулах. А может, болен. Или не вернулся из добровольческого легиона, куда ушел весной без благословения родителей. Возможно, и погиб в Загребе от кинжала усташа. А быть может, старики просто боятся, как бы сын не отдал книги слишком дешево: каждый динар на счету. Они сконфужены, им кажется, что они пришли зря. Они ведь не умеют продавать. И расхваливать свой товар тоже не умеют. Растерянно смотрят они на галдящую ярмарку. Время от времени неподалеку проходят два карабинера. Посмотрят, перекинутся парой слов, повернутся на каблуках и уйдут. Словно их и не было.