— А-а, ладно, Фрэнк. Если вы настроены, мы поедем.
— Отлично!
Грейси села, взглянула на часы.
— Я пойду приведу себя в порядок. Надо лоб духами протереть.
Выражение его лица слегка изменилось, он прищурился и медленно произнес:
— Не задерживайтесь.
— Ни на минуту не задержу вас.
Она направилась через холл в туалет, где застыла совершенно неподвижно, погрузившись в глубокие раздумья, от которых бледнел и хмурился лоб. Было такое ощущение, будто она, вялая, парила в изнуряющем воздухе.
Но через несколько мгновений она уже в точности знала, что должна делать. Поезд уходил из Ардфиллана в Рентон в половине шестого: как раз редкость отправлений и запала ей в память. Из Рентона она пешком доберется до Маркинча, путь неблизкий, но в нынешнем своем положении это она считала пустяком. А потом — слабый намек на облегчение смягчил ее тревожные черты — она окажется с Дэниелом и мальчиком.
Если бы только могла она удрать без дальнейших проволочек! Увы, это в данных обстоятельствах было невозможно. Ей надо воспользоваться своим умом, положиться на какую-нибудь простую уловку. Грейси осторожно приоткрыла дверь. Как она и думала, Хармон дожидался ее в холле. Собрав все силы, она улыбнулась самой лучезарной улыбкой, подошла к нему, взяла под руку:
— Теперь мне лучше. В холле было довольно душно.
Они направились через холл к парадному крыльцу отеля. Вдруг, будто вспомнив о чем-то и изо всех сил стараясь сохранить естественность голоса, Грейси воскликнула:
— Ой, до чего глупо! Кошелек оставила на софе! Фрэнк, не принесете его?
Была малейшая, почти неприметная пауза, во время которой она напряглась, улыбка застыла на губах, словно нарисованная. Она рассчитывала, что он не сможет, не выказав полной невежливости, отказать ей в такой простой просьбе.
— Хорошо, — медленно сказал он, разворачиваясь. — Ждите здесь, пока не вернусь.
Сердце ее лихорадочно забилось. На мгновение она заставила себя стоять спокойно, но едва Хармон скрылся за оправленной в медь вращающейся дверью, быстро сошла по ступенькам на улицу. Кошелек лежал у нее в кармане. На какое-то время она совершенно забыла про багаж. Хотела лишь одного: уйти, убежать, пока есть возможность.
Оказавшись на улице, она прямо-таки полетела на вокзал, торопливо купила себе билет и бросилась в передний вагон поезда, который, поскольку Ардфиллан был конечной станцией, стоял на платформе отправления.
Не смея показаться в окне, она забилась в угол и едва дышала все время, казалось, нескончаемого ожидания. Но наконец раздался свисток, и поезд, дернувшись, медленно двинулся. Грейси облегченно вздохнула.
Было около восьми часов, когда поезд наконец прибыл в Рентон, и Грейси, сойдя на платформу, ощутила прилив сил. Вечер был спокоен и тих, и мысль о долгой пешей прогулке ее вовсе не огорчала.
До залива она добралась уже после десяти часов. Почувствовала под ногами сухую мягкость песка. И вот уже она стояла у кромки воды, вглядываясь, едва справляясь с учащенным дыханием. А-а, есть! Она различила свет судового фонаря. Затем в темноте неясно проявились очертания плавучего домика, стоявшего на якоре в окружении чернильных теней.
Приложив ко рту сложенные ладони, она позвала:
— Э-э-й! Дэниел! Дэниел!
И сразу же в ответ донесся голос, в котором звучала радость узнавания:
— Грейси, это ты?
— Я! — выкрикнула она, и все ее существо преисполнилось счастья и облегчения. Слушая, как Дэниел бьет веслами по воде, направляя лодочку к ней, она почувствовала, что наконец-то добралась до спасительной гавани.
Следующий день пришел свеж и ясен. Ночью лил сильный дождь, но к утру, хотя ветер по-прежнему был порывистым, солнце прорвалось сквозь бегущие облака и ярко осветило все озеро. Для Грейси, сидевшей на палубе плавучего домика с сыном, мир предстал в каком-то неведомом новом обличье.
Они были одни. После завтрака Дэниел поспешил в Ливенфорд.
И теперь, укрывшись за высокими фальшбортами, за которыми видны были пенистые волны озера, Грейси с Робертом играли в шашки.
Новое чувство наполняло Грейси, когда она вглядывалась в сосредоточенное личико сына, в темные глаза, опущенные к доске, в длинные ресницы, бросавшие тени на бледные впалые щеки, на губы, поджатые в ожидании следующего хода, и была в этом чувстве томления, смешанного с угрызениями совести, такая сила, что, казалось, сердце ее разорвется. Зачем она, если бы не Дэниел и вмешательство всепрощающих небес, едва не отбросила самое драгоценное, что только способна дать жизнь?
Все, чего она страшилась, даже отдаленно не сбылось. Встреча с ребенком состоялась просто, без единой из тех мучительных неловкостей, какие, как она боялась, могли бы возникнуть и посрамить ее.
Сын принял ее без энтузиазма и нежности, но все же без единого слова упрека. В безукоризненном молчании выслушал он ее сбивчивые объяснения, натужную историю ее затянувшегося пребывания в Индии, выслушал с тихим ощущением понимания всего: никаких камней за пазухой против нее, простое предоставление будущему решать все проблемы.
И как быстро, радостно подумала она, как быстро они свыкались друг с другом. Зов крови нельзя отрицать. Стоическая сдержанность Роберта уже начала рушиться. Бросая настороженные, неохотные, полускрытые взгляды, сын сближался с ней, а один раз она каким-то удачно найденным словом даже вызвала у него робкую, одобрительную улыбку.
С увлажненными глазами давала она самой себе клятву ухаживать за своим забытым маленьким мальчиком с самой нежной, самой непреходящей заботой. Будто вспышка молнии высветила для нее, какую легкомысленную, какую самовлюбленную жизнь она вела, поняла она и то, как — в будущем — могла бы обрести счастье, всю себя посвятив этому ребенку.
Будущее открывалось как чистые, свежие страницы книги, в которую будут занесены свидетельства ее свершений. С помощью Дэниела она подыщет достойную работу, будет усердно, искренне стараться, работать изо всех сил, чтобы создать хороший и достойный дом.
Время неслось стремительно, и она с радостью убедилась, как безоснователен был ее страх, будто ее общество напугает Роберта или наскучит ему. Когда пришел вечер, трудно было уговорить мальчика спуститься вниз. Но в конце концов тьма согнала их с палубы, и на камбузе Роберт помог ей готовить ужин: жареная ветчина и яичница.
Часто с наступлением вечера на Грейси нападала какая-то вялая грусть, но теперь она была весела, веселее, чем в течение многих месяцев прежде, и ее веселость была до того заразительной, что снимала даже тяжесть, какую навалила на Роберта его безрадостная жизнь. Он смеялся и болтал, не остерегаясь, не задумываясь, увлеченный приливным течением счастья, которое несло их обоих.
Когда сын забрался на свою койку — она благоразумно не поддалась возникшему было желанию помочь, — она надумала спеть ему. И, слушая старинную шотландскую колыбельную, он уснул.
Когда была вымыта посуда, Грейси, решив, что движения в узкой каюте могут разбудить Роберта, вышла на палубу. Ветер, похоже, стих, и, памятуя о новых своих обязанностях повара и поставщика провизии, она решила наведаться на ферму Росса за свежими яйцами, маслом и молоком. Это заняло бы у нее чуть больше десяти минут. Ферма была удобно расположена в какой-то полумиле в лесу, и аптекарь Хэй бо́льшую часть провизии покупал у ее добродушного владельца.
Грейси тихонько отвязала лодочку от кормы плавучего дома и одолела несколько ярдов до берега. Там вытащила лодку на песок и пошла по лугу к лесу.
Было темно, ветреннее, чем ей казалось, и сосны тяжело вздыхали, когда она шла по лесу. Вскоре, впрочем, она уже была на ферме, купила что нужно, поболтала немного с женой фермера и быстро отправилась в обратный путь.
Неожиданно в конце леса, переходя заброшенную сельскую дорогу, которая вилась вдоль берега озера, она заметила фары медленно приближающейся машины.
Поначалу она приняла ее за фермерский фургон, устало возвращавшийся к себе в одинокое стойло, потом поняла, что это автомобиль, и непроизвольно отпрянула назад, давая ему проехать.
