– Что поделаешь, милый, – наконец сказала она, предлагая ему свой носовой платок. – Ты должен с этим смириться.
Вытерев глаза, он долго смотрел перед собой.
– Ну… если ты так говоришь, значит я должен.
– Правильно! – с ликованием поддержала она. – Ты храбрый мальчик.
Он почти совсем успокоился и, казалось, о чем-то размышлял.
– У некоторых мальчиков есть ящики для сладкого, бутылки с соусом и все такое, – сказал он через некоторое время, – а у меня нет.
– А тебе хочется? – с готовностью хватаясь за другую тему, быстро спросила Люси.
Продолжая обиженно оттопыривать нижнюю губу, он кивнул.
– Тогда пошли! – весело воскликнула она. – Зайдем в лавку.
Они поднялись и вышли с кладбища. К чести Люси, она одержала еще одну победу, при этом не потакая сыну.
В городе, к огромной радости Питера, мать купила ему банку маринованных огурчиков, бутылку кетчупа – мальчики за чаем намазывали его на хлеб, как рассказал Люси сын, – консервированную пасту из креветок, жестяную коробку с печеньем и фунт анисовых конфет. Питер заметно повеселел.
Они прошлись рука об руку вдоль реки, а потом пили чай в небольшом кафе, где Люси позволила Питеру съесть столько пирожных, сколько он захочет. Иногда, отрываясь от этого пира, мальчик с сомнением смотрел на мать.
– Послушай, Питер! – напоминала она в очередной раз. – Не забывай, что я говорила!
Проводив его до ворот колледжа, она остановилась и твердо повторила свою директиву.
– Ты должен усердно трудиться и добиваться успехов, – наставляла она его, – и тогда станешь знаменитым и богатым человеком.
Он послушно кивнул, стоя у ворот, – маленькая, неописуемо трогательная фигурка, – и помахал матери вслед.
Все было позади. Она шла на станцию, чувствуя ужасную слабость, но она выиграла, да, выиграла.
Глава 6
Люси работала уже три месяца, и результатом было приятное ощущение, что она упрочила свое положение. Порой ее вознаграждение бывало совсем небольшим, но случалось, она зарабатывала до трех фунтов в неделю. Кроме того, благодаря экономии и изобретательности она всегда умудрялась отложить небольшую сумму из расходов, выдаваемых ей фирмой. Если допустить определенную долю везения, в иные моменты Люси чувствовала, что ее успехи просто поразительны. У Питера в школе дела шли тоже хорошо, и он уже давно забыл про свои страдания в начале обучения. Его еженедельные письма, старательно написанные каллиграфическим почерком фиолетовыми чернилами, могли служить образцом школьного сочинения. По своим успехам Питер был примерно в середине класса – этого Люси, собственно, и ожидала, – но уже поговаривали о его приеме в оркестр. Как сильно билось ее сердце от этих новостей!
Она чувствовала себя бодрой, полной энергии и здоровья, которое лишь укреплялось от ее активной деятельности. У Люси не оставалось времени на долгие раздумья, и она признавалась себе, что боль утраты медленно утихает, хотя временами ее затопляло ужасное чувство одиночества. В такие минуты желание видеть Фрэнка рядом было почти нестерпимым. В трагическую минуту его гибели Люси казалось, что ее жизнь кончена, что она оборвалась с этой потерей, но постепенно Фрэнк становился для нее идеализированным воспоминанием – она забывала его недостатки, преувеличивала добродетели, и облик мужа был теперь окружен неким туманным ореолом. Люси с непоколебимой твердостью запрещала себе размышлять о том, как он умер. От смутного осознания причины, с которой началась эта трагическая история, Люси поначалу впадала в неистовство. Но она не хотела об этом думать. Не хотела она думать и об Анне. Анну она вычеркнула из своих мыслей окончательно и бесповоротно. Но все же иногда она сидела, застыв, пытаясь вспомнить лицо Фрэнка, каждую его черточку, – закрывала глаза, силясь увидеть его, как если бы он был рядом, – однако с грустью понимала, что это не в ее власти. Она видела его лицо, но не как лицо живого человека, а как далекий лучезарный и неосязаемый образ. Только одно она представляла себе отчетливо и ясно: его неподвижные восковые руки, сложенные на груди, когда он лежал в гробу. Эти руки Люси вспоминала много раз, они стали почти символом памяти о Фрэнке.
В целом она не чувствовала себя несчастной, и ее уверенность в себе поражала. К тому же мисс Хокинг на свой особый манер окружила Люси вниманием. Люси частенько поднималась на холм и сидела у нее по вечерам, слушая ее игру на виолончели, и даже сама немного играла на немецком фортепиано, чье прекрасное глубокое звучание было так не похоже на треньканье ее малогабаритного инструмента.
Лишь одна мысль омрачала ее довольство жизнью. До сих пор Джо не навестил ее, как обещал, и этот факт держал Люси в напряженном ожидании. Счет за похороны отправили по почте ей – что было вполне естественно, как она понимала, – и эта немалая сумма составляла сорок фунтов. Кроме того, пришел небольшой счет от торговца цветами, а за цветы на похоронах тоже хотел заплатить Джо. Из любви к порядку, не говоря уже о честности, Люси всегда рассчитывалась наличными, и неоплаченные счета раздражали ее. Более того, ввиду быстрого приближения нового семестра вставал вопрос о деньгах за обучение Питера. Разумеется, все было хорошо! И хотя Люси считала Джо чересчур медлительным, это не мешало ей доверять ему. Если она и сомневалась в нем, ее доверие, бесспорно, укрепилось после получения подарка – быть может, странного, тем не менее богатого и щедрого.
Однажды вечером, в мистический час сумерек, на подводе прибыли три деревянных ящика разной формы. Люси немедленно заявила перевозчику, что не ждет никакого груза, но мужчина, мотнув головой, сообщил, что груз доставлен из Ливенфорда по просьбе Джо Мура – Большого Джо из таверны «Шемрок» и футбольного клуба «Грин». Мол, все знают Большого Джо, частенько приходилось возить со станции в таверну большие ящики, которые мистер Мур заказывал на оптовых рынках в Глазго!
Когда посланник Джо ушел, Люси с удивлением воззрилась на грубые ящики, нарушившие опрятную симметрию крошечной передней. Удалось кое-как открыть их с помощью кочерги, согнувшейся под энергичными, но неумелыми ударами. На чистый линолеум посыпалась солома, зашелестела бумага, и Люси увидела дары Джо Мура. В первом ящике был окорок из Белфаста, большой и коричневый, как круп лошади. Второй вмещал дюжину темных бутылок с этикеткой «Королевский рубиновый портвейн». Третий был до отказа забит бананами, зрелыми, желтыми и ароматными, – не одна гроздь, а целое дерево, миниатюрная банановая колония с Канарских островов! Что же с ними делать? Некоторые бананы на концах уже подгнили.
Вид этого странного набора еды и напитков озадачил Люси, и она вздохнула, удивленно и даже глуповато. И только потом подумала, что этот дар, пожалуй, сделан из добрых побуждений и широты взглядов.
Бананы определенно вызывали большие затруднения. Она сразу же отослала часть лучших фруктов Питеру, но шли дни, бананы стремительно чернели, и для Люси это стало настоящей катастрофой. Она решительно не могла справиться с таким количеством! Это напоминало отчаянную гонку – чем быстрее она ела, тем быстрее портились фрукты, чем больше съедала, тем больше бананов вырастало на несокрушимом центральном стволе. Экономная натура Люси страдала, однако борьба была безнадежной. В конечном счете с ней случилось самое неудобное из расстройств, а кульминация наступила в тот момент, когда мисс Хокинг мягко, но решительно отказалась от третьей грозди неиссякаемых фруктов.
Ветчина тоже была источником настоящего раздражения. Люси стала есть ее часто – на завтрак, порой и за чаем, – и вскоре ее любовь к этому деликатесу притупилась. Ветчина приелась ей, как приедается солонина моряку в далеком плавании. Из дома теперь не выветривался запах поджаренного бекона, он пропитывал шторы, как жирная грязь, он преследовал Люси. Она вставала ночью и пила воду, чтобы избавиться от постоянного соленого вкуса во рту. Словом, тот окорок превратился в скелет в ее кухонном шкафу.
