– Что случилось?
Ответа не последовало. Звуки рыданий усилились – то было проявление какого-то ужасного, безмерного горя.
Нахмурившись, Люси плотно завернулась в халат и направилась к спальне мисс Хокинг. Постучала и, не дождавшись отклика, резко дернула ручку двери, вошла в комнату… И застыла в удивлении и смятении. На кушетке полулежа раскинулась мисс Хокинг, видимо, силы оставили ее, пока она раздевалась. Ее лицо и фигура освещались призрачным светом от круглого зеленоватого газового светильника. Одежда была в ужасном беспорядке: платье и нижняя юбка на полу, шнуровка от корсета спутана, плечи оголены, густые золотистые волосы разметались по спине – восхитительное создание, полуобнаженное, лежащее в откровенно чувственной позе. Из корсажа высовывалась одна грудь с розовым соском, над длинными черными чулками белая кожа сияла атласным блеском. Пинки лежала и рыдала, громко стенала в своем великом горе.
– В чем дело? – резким тоном спросила Люси.
Для нее вид этой женщины, лежащей в столь раскованной позе, был эксцентричным, вульгарным и не вызывал сочувствия. Не действовали на нее и громогласные стенания. Пинки казалась не трогательной, а нелепой. Люси плотнее запахнула халат на своей аккуратной, все еще точеной фигурке.
– Я спрашиваю, что случилось? – повысив голос, воскликнула она.
– Он бросил меня… бросил! – вскричала мисс Хокинг. – Я услышала об этом на вечеринке.
И ее большие глаза вновь наполнились слезами.
– Что вы имеете в виду? – едко спросила Люси. Она была возмущена поведением компаньонки. Люси знала про ее смехотворную одержимость, но здесь было что-то другое, и она была вынуждена повторить: – Объясните, в чем дело.
– Все кончено! Он меня бросил. Обручился с другой женщиной – сегодня об этом объявили, – рыдала Пинки. – Он бросил меня после всех этих лет, после всего, что я для него сделала, после того, как я его любила, после того, как он на меня смотрел.
И она вновь забилась в истерике, отчаянно колотя пятками по ковру. Это было непостижимо! Невозможно до ужаса. Но это было так. Несчастная женщина безумно сокрушалась из-за потери того, что никогда ей не принадлежало.
– Успокойтесь! – другим голосом произнесла Люси. – Дайте я помогу вам лечь.
– Как я могу успокоиться? – взвизгнула Пинки. – Я его любила, да, любила, и он любил меня. Я это знаю. Не сомневаюсь в этом. Мы доверяли друг другу. Я его ждала. Я… я была…
Огромное здание ее самообмана – эта чудовищная иллюзия – обвалилось под единственным неожиданным ударом. Пошатнулась главная опора ее жизни, и, похоже, Пинки пошатнулась вместе с ней.
Она вновь застонала, и в ее глазах появился безумный блеск.
– Я любила его! Любила! – вновь прокричала она. – Мы были женаты перед лицом Бога!
Люси встревожилась.
– Перестаньте плакать, – уговаривала она, похлопывая Пинки по плечу и в то же время пытаясь прикрыть ее наготу.
– Вы мне верите, правда? – рыдала мисс Хокинг, хватая протянутую руку Люси и неистово прижимая ее к своей мокрой щеке. – Добрая, добрая Люси!
– Да… да… – торопливо бормотала та. – Вставайте, вам надо лечь в постель.
Кое-как Люси уговорила женщину подняться, быстро расшнуровала на ней корсет и принялась раздевать ее.
Пинки перестала рыдать и, не шевелясь, стояла в длинных кружевных панталонах. Было что-то трагическое в ее фигуре и растрепанных волосах, но лицо, застывшее и уже высохшее от слез, не выражало ничего, кроме курьезного замешательства.
– Что станется со мной? – вдруг вымолвила она. – Теперь?
– Тише, – решительно сказала Люси.
Наконец она освободила Пинки от корсета, оставившего на теле розоватые отметины, накинула на нее ночную рубашку и помогла забраться в огромную кровать под балдахином.
– Не желаете чашку чая? – спросила Люси.
Она свято верила в эффективность этого напитка в качестве тонизирующего средства.
Мисс Хокинг кивнула с тем же отсутствующим видом. Люси вышла, приготовила чай и принесла в спальню полную чашку – большую утреннюю чашку, которую мисс Хокинг всегда выпивала за завтраком.
– Вот! Возьмите же, – приказала Люси.
Пинки послушно протянула руку – крупную руку с красивым маникюром – и взяла чашку, но та выскользнула из ее пальцев и упала на пол. Она не разбилась, но чай, конечно, вылился на ковер дымящейся лужицей.
– Посмотрите, что вы наделали! – вскричала Люси. Бессмысленность происходящего выводила ее из себя. Нагнувшись, чтобы поднять чашку и блюдце, она объявила: – Теперь обойдетесь без чая.
– Прошу прощения, – смиренно проговорила мисс Хокинг. – Я задумалась. О моей любви к Малкольму. Ведь она такая возвышенная!
Люси выпрямилась с горящим лицом, уставившись на жалкое существо, лежащее в постели. У нее не было сочувствия к Пинки, лишь жгучее раздражение. С досадой думала она о том, как ей хочется, по ее выражению, «вбить в голову Пинки хоть немного здравого смысла». Люси горячо ругала себя за то, что так долго терпела всю эту глупость. К тому же у нее есть свои проблемы – в глубине души она сравнивала банальность этой идиотской напасти, этих совершенно бессмысленных переживаний с серьезностью собственного положения, в котором она столь неожиданно оказалась в тот день.
Но все же она спросила:
– Хотите принять снотворное?
– Да, хочу, – совсем как ребенок, пробормотала Пинки.
Когда Люси твердой рукой поднесла ложку к губам компаньонки, та с прежним беспомощным выражением лица выпила микстуру, а потом накрыла руку Люси своей. Бурное отчаяние несчастной женщины сменилось отрешенностью.
Люси продолжала хмуро смотреть на нее.
– Доброй ночи, – наконец сказала она.
– Доброй ночи, – тихо отозвалась мисс Хокинг.
Люси выключила газ и бесшумно покинула комнату. Поначалу она была глубоко встревожена, но теперь почти успокоилась. Пока она, опрятная и подтянутая, шагала по коридору, в голове у нее крутилась поговорка: «Пришла беда, отворяй ворота». Она стала размышлять о себе, и вновь на ум ей пришли эти слова. Немало лет ее жизнь протекала ровно. Она притерпелась к мисс Хокинг, чувствуя себя в относительной безопасности. И вот теперь, за один день, произошла эта двойная катастрофа!
Но все-таки она не сильно волновалась из-за своей компаньонки.
«Утром ей станет лучше», – ложась в постель, довольно сурово сказала она себе.
Глава 11
Но наутро Пинки не стало лучше. После завтрака Люси, уже одетая перед выходом, заглянула в спальню мисс Хокинг – та никогда не вставала раньше девяти, – чтобы попрощаться.
– Вы хорошо себя чувствуете? – спросила Люси.
– Хорошо, – вяло откликнулась мисс Хокинг. – Понимаете… я вот думала…
Они странно контрастировали друг с другом, эти две женщины. Одна стояла, выпрямившись, аккуратная, уверенная в себе, постукивая сложенным зонтом по сверкающей туфле. Другая праздно лежала в неглиже, с рассыпанными по кружевной подушке волосами и затуманенными от горя большими прекрасными глазами.
– Да, – пребывая в прежнем оцепенении, продолжала она доказывать свою правоту, – полагаю, из-за того, что я не играю на церковном органе… ну, вы знаете. Если бы я умела играть на органе, Малкольм вернул бы меня. – Она помолчала. – Мне надо сегодня поучиться.
Люси беспокойно нахмурилась под плотной вуалью. Как отличалось это от обычного пылкого прощания Пинки: «Пока, пока, дорогая моя Люси. До скорого свидания!»
– Вы неважно спали? – спросила она.
– Я спала, – объявила мисс Хокинг, – а сегодня буду учиться играть. Скоро пойду в церковь. – Она вздохнула. – Все… я все делаю для него. Малкольм! Мой муж перед лицом Бога.
– Сейчас же перестаньте, – отрезала Люси, словно усилием воли могла внушить этой взбалмошной особе толику разума. – Вы же знаете, этот разговор мне не интересен.
– Знаю, что не интересен, Люси, – уныло повторила Пинки. – Но вы не понимаете. Меня-то это очень интересует. Мне необходимо подумать о нем. Ничего не могу с собой поделать.
